Лайнел Своум не возражал против того, чтобы Кит ночевал в Санатории, и Риф застал его в номере — он открывал причитавшуюся бесплатную бутылку «Шампанского».
— Я как раз вовремя.
— Я собирался выпить всё, но могу оставить тебе несколько кубических сантиметров, пожалуй.
— Эй, веселее, последыш-дохляк. Угадай новость?
— Я должен угадывать?
— Похоже, на этот раз в кои-то веки нам пошла карта.
Кит выстрелил пробкой через всю комнату, по касательной сбив раскрашенный сепией фотографический портрет Бьопфли и Спаццолетта, стоявший рядом с гидропатическим насосом. Он выпил лившееся через край и передал бутылку.
— Что ты подразумеваешь, когда говоришь «пошла карта»?
— Это твой старый благодетель Скарсдейл Вайб.
У Кита сразу же возникло чувство ректальной тревоги. Его руки начали болеть, он покрылся потом.
— Кажется, он здесь, в Европе, — продолжал Риф, — ищет, чтобы купить, предметы Изящного Искусства, делает то же, что миллионеры по всему континенту. В данный момент он где-то здесь по соседству, направляется в Венецию, Италия...
— Фоули уже об этом упоминал. Это сложно назвать хорошей новостью, честно говоря.
— Это как поглядеть. Судьба направила его прямо к нам, Кит, лучшего момента может не представиться.
— Для...
Риф пристально всматривался в младшего брата, словно в темную комнату.
— Еще рано открывать карты. Банкомет еще не назван.
Кит подошел к окну и посмотрел на шторм, поднявшийся над озером и вступивший в столкновение с горами. Его принципы юношеского оптимизма, не зависящего от обстоятельств, начали раздражать даже его самого, не говоря уж о том, что они никогда и нигде не действовали.
— А кто, — спросил он с внезапно навалившейся усталостью, — сопровождает сейчас Вайба? В смысле, кроме Фоули.
— Может быть еще несколько цветущих Мастеров кисти, мы, конечно, будем держать ухо востро.
— Так что мы собираемся найти его и убить, таков наш план?
Риф притворился, что щурится на брата в воображаемый телескоп.
— Ну ты и кровожадный тип, грубо говоря.
— Значит, мы его не убьем? Рифер? Что мы сделаем?
Со времен своего предыдущего столкновения лицом к лицу со Скарсдейлом Вайбом в офисе на Перл-Стрит Кита слегка тревожило то, что он воображал, как целится и стреляет, уверенно и хладнокровно. Всё шло к тому. До сих пор.
Что касается Рифа, он, кажется, был полон энтузиазма, но у него не было плана.
— На большом расстоянии винтовка, конечно, но лицом к лицу лучше, думаю, мы скорее используем, не знаю, итальянский подход? Как ты управляешься с кортиком? Могу тебя подстраховать, наклей фальшивые усы, притворись официантом или кем-то вроде того, можно принести ему бокал отравленного «Шампанского»...
— Риф, может быть, хм, нам лучше всё это обдумать?
Рассчитывал ли Риф, что Кит, ученый, предложит план?
— Очень плохо, что мы не можем поговорить с папой.
— По словам некоторых друзей Яшмин...
— О нет, и ты туда же, я слушаю эту чушь круглые сутки от 'Перт и всей этой компании, важного там мало, брат.
— Они проводят сеансы? — Кит протянул руку за пачкой курева, лежавшей на столе между ними, и закурил. — И ты никогда не пытался связаться с папой? Просто любопытно.
— Для них это всего лишь прихоть. Заманивали меня время от времени, я не возражал, особенно если рядом сидела интересная молодая леди, никогда не знаешь, к чему может привести держание за руки в темноте, но я им не рассказывал о папе, или о нас, или о Колорадо, ни о чем таком. Они думают, что я в твоей части страны, Гарвард и так далее.
— Йель.
— Конечно, но сейчас ты меня немного беспокоишь, Кит, строишь из себя эдакого жесткого деятеля науки?
Кит пожал плечами в клубах дыма.
— Не знаю, насколько это научно обоснованно, но в последнее время все эти «Парапсихологические исследования» — лаборатории, эксперименты и так далее.
— Ну разве это не вздор.
— То же самое говорили и о беспроводных волнах, и не так давно. Рентгеновские лучи, какие бы лучи не последовали за ними. Едва ли не каждый день кто-то открывает новую часть спектра за пределами видимого света или новое продолжение разума за пределами сознательного мышления, и, возможно, где-то далеко две эти области даже связаны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Риф покачал головой, словно беспокоясь.
— Когда создадут беспроводной телефон, по которому мы сможем поговорить с папой, ты ведь мне сообщишь, да?
Как оказалось, в тот вечер, когда сумерки прокрались в комнаты и номера, что-то вроде именно такой единицы оборудования собралось материализоваться в их земной юдоли в лице мадам Натальи Эскимофф. Добродушная экстатика, светившаяся после восхождения в горы, сразу же постигла их меланхолию, если не долгосрочные планы мести. Она облокотилась на стойку гостиничного бара из орехового дерева, еще в костюме для экскурсий, прихлебывая древний скотч из тяжелого стакана богемского хрусталя с неразборчивой гравировкой геральдики «Бьопфли-Спаццолетта», рассматривая братьев приветливо, но в соответствии со своими собственными параметрами великодушия.
— Надеюсь, вы тут не устроили танцы с бубном в темноте, — сказала она, — сияющие огромные амебы, которые оставляют клейкие следы. Бледные дети в пижамах, скользящие из комнаты в комнату, чьи ноги не касаются пола.
В кругах парапсихологов сеансы мадам Эскимофф славились, можно сказать, были печально известны своей дерзостью.
— Можно подумать, призраки, с которыми сталкивается человек, так ранимы, что обидятся или рассердятся, если вопрос будет слишком личным. Боже мой! Эти люди мертвы! Что может быть грубее?
Они нашли комнату, задернули шторы от невыносимой ночи, растущей луны и горных вершин, почти столь же ярких и недосягаемых, как страна мертвых, иногда звезды проступали сквозь снег, сдуваемый с вершин длинными вуалями, мили сметаемых обломков континента, оледенелая нейтральная территория, навеки необитаемая, непригодная для жизни. Мадам Эскимофф выключила свет.
Среди сидевших за столом были Кит, Риф, Яшмин и Руперта, соблюдались определенные принципы рассадки.
— Я ухожу в глубины, со мной будет сложнее поддерживать связь, я буду занята другим, буду очень далеко, но когда вы все соберетесь здесь, мы снова будем вместе, надеюсь, вы позаботитесь о повседневной рутине, которая всё менее важна для меня, всё менее и менее важна, да и в любом случае я мало чем могла помочь...
Голос, исходивший из накрашенных яркой помадой уст мадам Эскимофф, был неразборчив, она говорила с трудом, словно пытаясь преодолеть паралич сна, произносила слова Вебба, но ее голос мало напоминал то, что братья помнили как голос Вебба. Они ожидали услышать грубый хрип курильщика, гнусавый выговор неотесанного горца, а слышали голос европейца, скорее — с иностранными модуляциями, которые репортеры, коммивояжеры и шпионы на том континенте приобретают после многих лет работы в полях. Завершающая тишина, когда она настала, была пронзительной, словно крик. На лицо мадам Эскимофф вернулись краски, в ее глазах скопились слезы. Но когда она вернулась на поверхность, у нее не было никаких воспоминаний о печали или каких-либо эмоций.
— Это вообще был не папин голос, — зло прошептал Риф. — Говорю тебе, Кит, это надувательство.
— Это был голос ее контроля, — напомнила Яшмин. — Тоже посредник, но с другой стороны. Мы используем медиумов, медиумы используют контроли.
— Со всем уважением, — пробормотал Риф, — если бы лично я говорил, как старый жулик, это была бы уловка, которую я использовал бы, если бы не знал, как звучал голос покойного, но хотел бы, чтобы присутствующие подумали, что говорит он...
Он с удивлением увидел, что мадам Эскимофф кивает и улыбается, словно с благодарностью.
— Обман — это стихия, в которой все мы парим, не так ли, — сказала она, — она поднимает нас ввысь, нет ни одного человека, который ни разу не соврал бы под чертовым клювом материализма: «Ха! Я видел, что там с носком твоего ботинка?».
