— А девушка...
— А, эта Вечера. Невзрачная крошка, ни малейшего представления о великой страсти, ее использовали, чтобы повернуть историю в другое русло, отвлечь роковое любопытство общественности, шерше ля фамм — принцип, всегда полезный в политике.
— Так кто, по-вашему, это сделал?
— Некоторое время моим любимым подозреваемым был камергер Императора, граф Монтенуово, но потом в один прекрасный день на меня снизошло озарение свыше, и я понял, что на самом деле это должен был совершить Джек Потрошитель, — всеобщее ворчание, — собственной персоной, он работал по договору. Учитывая, что он исчез из Лондона приблизительно в ноябре 89-го, а происшествие в Мейерлинге случилось в конце января 89-го, достаточно времени для того, чтобы Джек добрался в Австрию и познакомился со своей целью, да?
— Их застрелили, Макс, — возразил Верфнер с преувеличенной кротостью, — а не зарезали. Джек не был стрелком, единственное сходство состоит в том, что список подозреваемых в деле «Потрошителя» тоже достаточно длинный для того, чтобы заполнить жителями небольшой город, каждый новый подозреваемый правдоподобнее предыдущего, истории, одна за другой, полностью нас убеждают, что вот это, наконец, точно должен быть настоящий Потрошитель, немыслимо, чтобы это мог сделать кто-то другой — пока новый фанатик не выйдет вперед, чтобы изложить свои доводы. Сотни, уже тысячи интерпретаций, все — равно обоснованные, что бы это могло значить?
— Множественные миры, — выпалил Найджел, который забрел к ним откуда-то извне.
— Вот именно! — воскликнул профессор. — Уайтчепел Потрошителя был некоей кратковременной аванложей в пространственно-временном континууме...можно представить огромный железнодорожный вокзал с тысячами выходов, расположенных радиально во всех направлениях, ведущих к колеям отбытия в разные виды альтернативных Историй...
Раздался громкий звон китайских гонгов, объявляющий начало второго акта. Они договорились все вместе встретиться потом на приеме в одном из огромных отелей на Трафальгарской площади — прибыв туда, они попали в круговорот космополитичной толпы, элементы которой не всегда можно было с легкостью идентифицировать, среди сосудов с живыми цветами, молодых дам, одетых с продуманной элегантностью, лакеев на цыпочках и шампанского во льду, толстых ковров и электрических люстр. Небольшой эстрадный оркестр играл, пока пары экспериментировали с «Бостоном». Можно было увидеть людей в тюрбанах и фесках. После быстрого изучения бара Нэвилл и Найджел выбрали самый убойный напиток, последний крик моды в Лондоне, ужасающее сочетание портера и шампанского, известное как «Бархат».
Для поддержания компании их время от времени втягивал в легкую беседу не видимый для других некий Восточный Призрак, который был замечен выходящим из двери.
— Ну и ну, — сказал один из них другому, и они обменялись многозначительными взглядами, когда в «китайской» гармонии зазвучала широко известная пентатонная тема
Тнгтнгтнгтнг тонг-тонг
Тнг-тнг тонг
Мимо прошли двое наркоманов, беззаботные, как матросы. Вскоре после этого, извиваясь, мимо прошел серафический юноша в пиджачной паре, его ближнее глазное яблоко, кажется, в некоторой степени вращалось в направлении полковника Кеуча, и Кеуч, аналогичным образом извинившись, исчез в своем собственном лабиринте желания.
Профессор-доктор вставил в глаз монокль и искоса посмотрел на Лью, вскоре его взгляд превратился в некое доверительное подмигивание.
— Вы с Максом присматривали за кронпринцем фактически одновременно?
— О, Чикаго — когда принц еще был молокососом. Я занимался этим всего лишь полторы недели, полковник Кеуч выполнил всю работу.
— Вы будете удивлены, возможно, шокированы тем, что получилось из Франца-Фердинанда. В несколько непристойном стремлении взойти на трон после смерти Франца-Иосифа он основал свое собственное теневое государство в Бельведере, величественном дворце, построенном когда-то для принца Евгения Савойского. Его круг составляют люди, которыми сложно восхищаться, мотивы их не всегда идеально совпадают с мотивами Балхаусплац, сам кронпринц питает очень нездоровые фантазии, например, о Боснии, Макс боится, что в один прекрасный день из-за них все мы попадем в большую беду — а Макс никогда не ошибается, его пониманию ситуации на Балканах нет равных в Европе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Он говорит то же самое о вас.
Верфнер пожал плечами.
— Моя рыночная стоимость склонна к колебаниям. В данный момент она высока благодаря Англо-Российской Антанте. Германия потратила много лет на попытки поддержания розни между двумя этими государствами, а теперь вынуждена сидеть и смотреть, как вся эта кропотливая работа идет насмарку. Так что любой, кто размышлял на эту тему на Вильгельмштрассе более десяти минут, чем обычно, должен был бы обратить на него внимание.
Лью сдержанно слушал это воплощение gemütlicher alter Junge, уютного старого юноши. Большинство историй, которые он слышал от Верфнера, сводились к тому, что жизнь в поездах приучает использовать любую возможность передохнуть. Тайна присутствия Верфнера в городе, так далеко от его почвы, так близко к его британскому антагонисту, не была раскрыта. Это неотвязный классический ночной кошмар о человеке, находящемся там, где он не должен находиться. Несмотря на многократное и активное отрицание двойничества обеими профессорами, некая симметрия была разрушена. Нарушена. Этого было достаточно, чтобы Лью вернулся к своей вредной привычке грызть цикломит. Он отправился на поиски туалета, в котором это можно было бы сделать, хотя считал, что мог бы незаметно добавить таблетку в виски и принять лекарство таким образом.
— Верфнер в Лондоне, — сообщил Лью Когену на следующий день.
— Два Н докладывали об этом.
Лью показалось, что Коген смотрит на него странно. Более чем странно, а насколько странно это было?
— Всё становится очень странным. Конечно, у нас на повестке дня другие задания, но, думаю, с этого момента вы получаете полномочия — вам доверяют — реализовать любую инициативу, которую вы сочтете нужной. При возможности.
Лью уловил в его голосе мрачные нотки.
— Коген, не могли бы вы уточнить?
— Это относится к области метафор. Думайте об этих двух профессорах как о «громилах» на дороге. Иногда человеку удается с ними не встретиться. А иногда ему приходится принять меры.
— Вы ведь не предлагаете...
— Я ничего не предлагаю. Лучше, чтобы все были готовы, вот и всё.
Глаза маленького Ника Нукшафта широко раскрыты, рот кружком.
До Лью не сразу дошло, что это значит, а тем более — что за игру они вели с ним всё это время, но ему потребовалось немного времени, чтобы понять. Ему как-то удавалось обходиться здесь, в Англии, без перестрелок, неожиданного раскрытия ножей, потоков крови, кулаков или удобных предметов мебели, он начал по глупости надеяться, что подбрасывание оружия и смерть может не быть таким очевидным решением вопроса, как в былые времена в США. Каким цивилизованным, каким английским, как ему казалось, он стал, пока И. П. Н. Т. — сейчас он понял это со всей ясностью — продвигалась вперед, организации дела не было до того, носит он ковбойскую шляпу или котелок Сити, какие английские гласные звуки или тайные социальные коды он выучил, когда все карты были раскрыты, вот кем он оказался — не более чем их наемным стрелком из Штатов, в резерве, готовым для какого-то страшного часа.
Но еще кое-что о Лондоне — уязвленное самолюбие не могло быть уязвлено долго, поскольку сразу за углом ожидало новое оскорбление, готовое наброситься на вас. Сейчас более интригующим было отсутствие удивления у Когена, услышавшего новость о том, что Верфнер в городе. Это мог быть какой-то врожденный талант Когена в изображении каменного лица, но тогда, опять-таки, если предположить...
Лью разыскал двоих Н, которые ели малину в маринаде из эфира, и теперь, хихикая, не смогли удержаться от того, чтобы не начать напевать, повторяя с начала, мелодию из третьего акта «Вальсирующих в Уайтчепеле», а Найджел начал аккомпанировать им на гавайской гитаре, вот так:
