Кит позволил себе на мгновение задуматься о том, сколько еще таких бесслезных прощаний, как предполагается, он должен пережить, пока однажды не придет время того прощания, которое ему на самом деле не нужно, которое наконец-то будет лишним.
А вот снова Нэвилл и Найджел, пьют хайболы с добавлением британского сиропа от кашля и газированной воды из портативного сельтергена, который они опорожняли на прохожих, вызывая ворчание среди членов И. П. Н. Т. В данный момент они собирались посмотреть комическую оперетту «Вальсирующие в Уайтчепеле, или Роман о потрошении» — приблизительную, и, если верить некоторым обзорам, безвкусную постановку об убийствах в Уайтчепеле в конце 80-х.
— Ааа! — Нэвилл всматривался в свое отражение в зеркале. — Мешки под глазами! У Пиггота только могут быть такие «мешки»!
— Идем с нами, Льюис, — сказал Найджел. — У нас есть дополнительный билет.
— Да, и кстати, - сказал Нэвилл, — тут есть кое что еще, — но Лью легко увернулся от потока сельтерской, которая попала вместо него в Найджела.
В тот вечер на Стрэнде, словно по какой-то договоренности, происходила демонстрация зловещей британской тяги к темному и яркому, так хорошо известная экспертам по эротической невропатии, не говоря уж о студентах-шимпанзе: толпы в макинтошах, в оригинальных сапогах и цилиндрах, засаленный шарм брошей и сережек из марказита, холодный блеск напомаженных висков при свете фонарей... даже тротуар, скользкий от дождя и маслянистых выделений, создает свое прихотливое альбедо. Уличное освещение несло тем, кто, подобно Нэвиллу и Найджелу, мог это слышать, световой эквивалент постоянного крика боли.
На улице бродячие музыканты делали курбеты и вертелись перед людьми, стоявшими в очереди в театр — фокусники доставали мелких животных из ниоткуда, акробатические экзерсисы зачастую оставляли миллиметровый зазор между черепом и мостовой, а прямо напротив «Театра герцога Камберлендского» квартет укулеле играл и пел попурри мелодий из «Вальсирующих в Уайтчепеле», включая ту, что должен был исполнять в стиле Гилберта и Салливана хор констеблей аналогичному количеству уличных женщин:
Ты знаешь, это...
Просто полицейская
пропа-гааан-да,
что
Полисмены никого не кадрят, не кадрят, не кадрят!
…Ты
Знаешь, я был бы милым, как
Пааан-да,
Если бы только знал,
Что-ты-тоже-хочешь-обнять-меня!
Даже в Кении, Танганьике и Уганде
Слышали о...
Потому что это
Правильный урожай пропа-гааанды —
Что коп может влюбиться!
В театре Лью бросил шиллинг в ящик на спинке сиденья перед ним, получил театральный бинокль и начал внимательно рассматривать толпу. Перемещающееся поле пришло в состояние покоя, и вот никто иной как совладелец карты Таро XV, профессор П. Йотам Ренфрю, по-видимому, прямо из Кембриджа, посетил шоу, лицо его было сплющено в грязно-желтую двухмерную хромолитографию самого себя, он сидел в ложе с каким-то человеком в иностранной военной форме, спустя мгновение Лью узнал в нем своего бывшего товарища, телохранителя эрцгерцога — капитана Трабанта, теперь — кадрового военного ландвера Австро-Венгрии, полковника Макса Кауча, почти не изменившегося со времен Чикаго, разве что он еще немного более приблизился к состоянию минерала, статуи в парке, которую иногда оживляет душа.
У Лью было мало времени, чтобы жить прошлым, с громким грохотом тарелок оркестр начал играть увертюру.
«Вальсирующие в Уайтчепеле» оказались одним из тех современных произведений, в котором группа исполнителей с большими трудностями пытается изобразить музыкальную комедию о Джеке Потрошителе, «вместо того, чтобы позволить старине Джеку резать и выпускать пар», как начал жаловаться Найджел во время аплодисментов после первого акта.
— Но, если честно, Найджел, там ведь в любом случае будет актер, не так ли, — возразил Нэвилл.
— Ну, возможно, да, Нэвилл, — украдкой доставая из пиджака серебряную флягу микстуры от кашля «Морфотусс» и сделав несколько глотков, — но, кажется, здесь актер играет актера, играющего Джека, иначе почему так искусственно, ты не согласен?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Да, но тут всё искусственно, Найджел, включая кровь, которой все так жаждут, нужно просто свыкнуться с мыслью, что так не должно быть.
— Если вы предпочитаете настоящую кровь, — сообщил спокойный голос за их спиной, — уверен, можно что-то организовать.
— Однако! — Нэвилл заерзал в кресле, словно пытаясь повернуться.
— Во имя всего святого, Нэвилл, — зашикал Найджел, безумно вращая глазами, — не оборачивайся, это может быть Он.
В антракте Лью направился в бар и увидел там полковника Кауча, уже трудившегося над водкой с содовой. Если он был удивлен, увидев Лью, он слишком устал за много лет в профессии, чтобы показать это.
— Дела, вечно дела. Предпочел бы двухнедельный отпуск в Берлине, но дела Австро-Венгрии часто заставляют отложить развлечения..., — Кауч поднял брови на разную высоту. — Ну вот, снова жалуюсь. Sowieso, как бы то ни было...Как ваша жизнь, Льюис? Еще работаете «сыщиком»?
— В последнее время нет, скорее — наемный бандит. А ты — по-прежнему конный пастух Франца-Фердинанда, да?
Он кисло улыбнулся и кивнул.
— Никчемный идиот, который когда-то доводил нас до безумия, всё такой же, разве могут эти люди измениться, в конце концов? Но Империя, слава Богу, нашла другие способы, чтобы я мог послужить ей иначе... О, но вот кое-кто, с кем вы, наверное, захотели бы встретиться.
Сквозь толпу к ним пробирался профессор Ренфрю.
Ну, не совсем он. С технической точки зрения Лью не подпрыгнул, но количество напрягшихся групп мускулов свидетельствовало о его готовности это сделать. Он устоял перед желанием щелкнуть себя по носу и осуществил энергичную, но смутно-воображаемую перестановку.
— Позвольте представить вам моего немецкого коллегу, профессора-доктора Йоахима Верфнера.
Немецкий профессор, конечно, был чертовски похож на Ренфрю, хотя, вероятно, одет немного более неформально — обтрепанные манжеты, растрепанные волосы, очки странного цвета зелени синяка.
Осторожный, но, кажется, не слишком впечатленный сходством Лью протянул руку для рукопожатия.
— Вы в Лондоне с визитом, профессор? Вам здесь нравится?
— В основном дела, но Макс был настолько любезен, что отвел меня на площадь Пикадилли, где можно найти нечто вроде мюнхенского пива.
— Могу вам лишь посочувствовать, вероятно, у нас одинаковое мнение об английском пиве — это словно пить свой ужин.
Некоторое время они обсуждали то, что бульварная пресса назвала «Расчленеттой».
— Любопытно, — сказал Кауч, — что эти убийства в Уайтчепеле произошли незадолго до трагедии в Мейерлинге, некоторые у нас в Австрии считают, что у них общее происхождение.
— Только не это снова, — Верфнер притворился, что тяжело вздыхает.
— Одно из сильных впечатлений юности, — объяснил Кауч. — Тогда я был лейтенантом, который возомнил себя детективом, и верил, что смогу раскрыть это дело.
— Австрийский крон-принц и его девушка совершили самоубийство по сговору или что-то в этом роде, — попытался вспомнить Лью. — Поэтому в итоге мы получили старину Ф. Ф.
— Мир получил Liebestod, сказку о смерти из-за любви для романтических дураков. Горькая правда заключается в том, что Рудольфа убрали с дороги.
Лью осмотрелся по сторонам.
— Не лучше ли нам...?
Кеуч пожал плечами.
— Всего лишь маленькая безобидная Fachsimpelei, светская беседа. Насильственная смерть в высших кругах представляет для нас профессиональный интерес, не так ли? Дело давно закрыли, и в любом случае «правда» никогда не была столь важна, как уроки, которые мог бы извлечь из этого дела преемник Рудольфа, Франц-Фердинанд.
— Хотите сказать, кто-то наверху...
Кеуч торжественно кивнул.
— Силы, которые никогда не допустили бы Рудольфа на трон. Он находил в Австрии так мало того, чем можно было бы восхищаться, и его убеждения были просто слишком опасны — он постоянно вслух говорил о нашей коррупции, о нашем поклонении войне, особенно — немецкой военщине, он боялся Тройственного Союза, повсюду видел доказательства антисемитизма, ненавидел идею Габсбургов в целом и был достаточно неблагоразумен, чтобы публиковать эти мнения, естественно, в еврейских газетах.
