взбунтоваться, но воздерживалась от этого. Боялась лишиться и отцовского внимания. О любви уже не мечтала. Рада была тому, что ее замечают, жаль, редко хвалят. А ведь она старается!
Элиза думала, что отец отстанет от нее, когда она закончит музыкальную школу. Но нет. Он снова начал попивать и любил под хмельком сажать дочку за рояль, давать ей исполнять сложнейшие произведения и указывать на все огрехи. Сегодня она не справилась с Рахманиновым. Его концерт для фортепиано с оркестром свел с ума одного матерого исполнителя из Австралии (Элиза смотрела фильм, снятый по его биографии), а отец хотел, чтобы его сыграла дочь, выпускница обычной музыкалки. Девушка психанула, послала Леонида на те три буквы, потом вырезала их на рояле и убежала из дома.
Она делала это все чаще. В отсутствие деда отец с дочкой в основном ругались. Это расстраивало только Элизу, она шла на примирение первой, некоторое время была паинькой, пока ее не доводили упреками до очередного эмоционального взрыва.
Злая, несчастная, она неслась по улице, сама не ведая, куда. Увидела курящего мужика, стрельнула сигаретку. Несколько затяжек умиротворили Элизу. Она плюхнулась на лавочку, стала думать, как жить дальше. Есть возможность поступить в музыкальное училище. И без связей деда она сможет пройти конкурс. Но музыка последнее, чем Элиза хочет заниматься. Лучше стать первоклассной швеей, чем посредственной пианисткой. Маляр тоже отличная профессия. Всегда при деле будешь. Но разве ей позволят получить рабочую специальность? В этом даже дед не поддержит. Его отец обувь чинил, а дед мусорщиком был. Изикиль первым из Райшманов в люди выбился и надеялся, что потомки если не превзойдут его, то хотя бы не скатятся.
Элиза захотела есть. В отличие от бабушки Эсфирь, она была худой, но это ее тоже не радовало. На узком лице нос казался еще больше. Как многие тощие, Элиза любила покушать. Предпочитала мучное. С ума сходила по пончикам с сахарной пудрой. Возможно, потому, что их ей покупала мама, когда они отправлялись на прогулку. Точнее, гуляла Элиза, а родительница вдохновляла своего Паскаля. У девочки своя скамейка была в сквере, неподалеку от палатки с пончиками. Продавщицы в ней ее знали, приглядывали. Думали, что мама Элизы навещает свою умом поехавшую бабку, а ребенка оставляет в сквере, чтобы не травмировать его психику.
На той же лавке Элиза сейчас и сидела. И ощущала аромат пончиков. Деньги у нее были. Немного, но на перекус хватило бы. Она хотела уже купить себе три пончика и стакан чая, как услышала музыку. То был Рахманинов. Концерт для скрипки и фортепиано с оркестром. Тот самый, с которым Элиза не справилась, как и пианист, сошедший с ума. Но тот, кто сейчас исполнял партию струнных, был настоящим гением. Ни единой помарки, никакого напряга. Скрипка издавала такие чистые звуки, что Элиза пошла на них.
Она знала место, где обычно выступают уличные музыканты. На Тверской были и они, хотя в численности проигрывали проституткам. Девочку, что играла Рахманинова, Элиза видела впервые. Хотя она могла ее просто не запомнить. Невзрачная, плохо одетая, она выделялась только своим талантом. И если до этого играла современные хиты, то Элиза проходила мимо, не обращая на нее внимания. Много тут разных тусуется, все хотят заработать копеечку.
Когда скрипачка закончила играть, Элиза ей похлопала. Чем удивила исполнительницу.
– Спасибо, – смущенно поблагодарила она Райскую.
– У тебя талант.
– Знаю, – вздохнула она и с тоской глянула в свой футляр, в котором не прибавилось мелочи. – Но далеко на нем не уедешь.
Элиза достала из кармана деньги, что намеревалась потратить на пончики, и положила в футляр.
– Больше нет, прости.
– Благодарю и за это. Что сыграть для тебя?
– «Хава нагилу».
Скрипачка тут же заиграла незатейливый, но приятный уху мотивчик. А Элиза, хорошо знающая слова этой еврейской песни, начала ее исполнять. Она еще и приплясывала, чтобы привлечь больше внимания. Она решила помочь талантливой девочке заработать.
Вдвоем им удалось привлечь внимание толпы. Мало-помалу футляр начал наполняться. За полчаса девушки нормально заработали. Решили вместе поесть пончиков, но тут откуда ни возьмись появился пацан с фингалом под глазом. Маленький, худой, но жилистый. Он подлетел к скрипачке и начал орать:
– Пила, ты мне должна, забыла?
– Матвей, я отдам вечером.
– Сейчас!
– Но я не набрала нужной суммы.
– Ты половину собираешься прожрать. Еще и овцу рыжую накормить!
– Она помогала мне…
– Гони бабки!
Элиза решила вмешаться:
– Мальчик, сколько тебе должны и за что?
– Как ты меня назвала, сука?
– А ты меня? – не сробела перед ним Элиза. – Я не овца, а девушка.
– Я тоже.
Только тут Райская поняла, что перед ней представительница ее же пола. У Матвея оказались приятные черты лица (их портил сломанный нос), трогательные ключицы, ступни Золушки, но короткая стрижка, пацанская одежда, сбитые в кровь кулаки и грубый голос.
– Мы из одного детдома, – сказала Пила. – Матвей меня прикрывает, когда я сбегаю. Не бесплатно, естественно. И я ей задолжала, потому что только сегодня смогла хоть что-то заработать.
– И как тебя зовут на самом деле, Матвей? – обратилась к пацанке Элиза.
– Не твое собачье дело, – огрызнулась та.
– Ты уж определись, кто я: овца или псина! – Почему-то она не боялась эту воинственную девчонку. Быть может, потому что физически ей никогда не причиняли боли? А моральную нанести могли только близкие. – Я Элиза Райская. Живу неподалеку. А как зовут вас?
– Я Ленка, – представилась Пила. – А она Оля Матвеева. Матвей.
– Оль, пошли пончиков поедим? – предложила Элиза.
– Не называй меня так. Ненавижу это имя.
– Зря ты, оно красивое.
– Да пошла ты… – Далее последовал отборный мат. И не одно слово, то, что Элиза накорябала на рояле.
Ленка тем временем ссыпала все деньги в пакет, крутанула его и передала Матвею.
