обезьянник поедем.
– Может, мне с ним поговорить?
– Зачем?
– Попроситься под крыло.
– В рабство хочешь, дура?
– Нет, но если без сутенера не заработаешь…
– Сколько тебе лет? – спросила Матвей.
– Четырнадцать исполнилось сегодня.
– Малолетка, еще паспорта не получившая. Он не возьмет тебя под свое крыло. Но тебе и не надо, я помогу с клиентами. А теперь слушай, как себя надо вести…
Тогда все хорошо закончилось. Тюля изобразила невинную дурочку, которая просто любит гулять по Тверской. Она, школьница с московской пропиской, и не думала себя продавать. Но на нее напали злобные бабы без регистрации, с кем-то перепутав.
Когда дело было замято, девчонки пошли в подвал, где отметили день рождения Тюлиной Дарьи Михайловны. По случаю вместо пива девочки пили сладкий алкогольный коктейль и ели безе – оно легкое, можно на копейки купить огромный пакет. А Богема еще и заморочилась, собрала из него торт, залив горку печенья сгущенкой, а в центр свечку водрузила. Тюле было велено загадать желание. Та так и сделала (стать элитной проституткой, а в двадцать выйти замуж за клиента-миллионера) и задула пламя.
Матвей не обманула. Она на самом деле взяла на себя роль сутенера Тюли. Но с «Бродвея» ее убрала на задворки и ценник снизила. Себе она забирала четверть и иногда присылала тех, от кого зависело их нахождение на Тверской: когда братков, когда ментов. Тюля была благодарна Матвею, хотя та постоянно ее обзывала сосальщицей и не ела с ней из одной посуды. Для остальных девочек у нее тоже «добрые» слова находились, поэтому глупо было на нее обижаться.
* * *
Матвей начала драться еще до того, как ножками пошла. Что не по ее, сразу в нос. Получали от нее и нянечки, и детишки. Ее оставила в роддоме мать-наркоманка, отказалась от дочери, чтобы вернуться к привычному образу жизни. Олю отправили в дом малютки.
Она была очень хорошенькой, просто куколкой, и все думали, девочку быстро удочерят. И ее рассматривали, пока не сталкивались с проявлениями ее непокорного характера. Еще всех настораживало то, что она не плачет. Другие дети заливаются, а она молчит. Будто копит силы, чтобы передать свое возмущение через удар. О такой доченьке никто не мечтал. Мало ли какие еще отклонения могут быть у ребенка, рожденного наркоманкой?
Оля поздно начала и говорить, и ходить. Но в развитии она не отставала, соображала очень хорошо. Просто с ней никто не занимался, и она росла как сорная трава.
В детском доме на Олю также возлагали надежды. Она уже и бегала, и стихи читала, и сама косы заплетала. И это в три года. У нее были дивные золотисто-русые волосы. Кожа смуглая, а локоны – растопленный янтарь. Олю не постригли даже после того, как у нее завелись гниды. Одна из нянечек их снимала пальцами. А чтобы девочка не кусалась, привязывала ее ремнями. Она хотела как лучше, но Олечка думала, что над ней издеваются. И волосы свои прекрасные возненавидела! Когда смогла завладеть ножницами, откромсала их.
Матвея так и не удочерили. Старшеньких и глупеньких разбирали, потому что они смотрели на потенциальных родителей щенячьими глазами, лезли обниматься, рисовали для них. Оля считала их подхалимами и била. Ее за это наказывали, тогда она пакостила и воспитателям. Единственной, с кем она смогла найти общий язык, стала повариха Сима. Имя было выбито у нее на пальцах. По букве на каждом. Она сидела по малолетке. Была грубой, прокуренной бабой с добрым сердцем. Матвей украла с раздачи пирог, за что получила по башке половником. Но после того как ужин закончился, Сима вынесла ей два.
– Ты такая тощая, – сказала она. – Недоедаешь?
– А ты толстая. Переедаешь? – по привычке огрызнулась Матвей. Сима пропустила это мимо ушей.
– Кто еду у тебя отбирает?
– Никто.
– Старшаки?
– Я просто пироги люблю. Поэтому спасибо. – И слопала оба за секунды. Матвей не обманывала. Еды ее никто не лишал. Но наезды на нее со стороны девочек постарше были.
С ними она уже в одиннадцать научилась разбираться. Жаль, с пацанами не получалось. Когда ей было двенадцать, толпа ровесников затащила ее в подвал и чуть не изнасиловала. От этого ее спасла как раз Сима. Она там ворованные продукты прятала. Услышала крики, вышла и увидела бьющуюся Олю в рваной одежде и окруживших ее пацанов. Они успели обнажить свои еще не до конца развившиеся писюны. Тыкали их в нее, но не попадали в отверстия, потому что она извивалась. Но они вымотали бы ее и довели дело до конца, потому что одна девочка не в силах справиться с восемью пацанами.
Сима всех разогнала. Матвея на руках занесла в каморку, где прятала продукты, обмыла. На ней была кровь и следы спермы, излившейся из самых впечатлительных. Она уговаривала Олю не мстить своим обидчикам. Но где там! В пироги, которыми ее Сима угостила, Сима насыпала яду из ловушек для крыс, раздала пацанам. Не всем, только пятерым. Все отравились. Благо никто не умер. Двое в больнице оказались, остальные просто очень долгое время провели в туалете. Симу после этого уволили, как пекаря, чьими пирогами отравились дети. Так Матвей отплатила ей за доброту.
Пилу в их детский дом перевели из другого. Был какой-то для особо одаренных, да его расформировали. Ленка сразу заинтересовала Матвея. Та не была зачуханной. Давала отпор всем, кто пытался на нее наехать. И за словом в карман не лезла, и ударить могла. Но руки берегла, поэтому оборонялась ногами. Со скрипкой спала. Боялась, что ее повредят. Матвею хотелось с ней подружиться, но она не знала, как сблизиться. Робела перед талантом. Поэтому цеплялась к скрипачке, изводила ее.
Когда девушки подружились, Матвей узнала ее историю. Ленкина мать умерла при родах, и ее взяла прабабушка. Больше некому было. Девчушка оказалась музыкально одаренной. В кого такой уродилась, не ясно. Быть может, в отца, которого никогда не видела. В детском саду ее талант раскрылся. Воспитательница фальшивила, Ленка морщилась, а когда та
