За взятку заведующий одним интендантским складом передал подпольщикам двадцать комплектов солдатского обмундирования, и двадцать будущих партизан в немецкой форме на глазах у всех промаршировали по улицам Киева, спустились к Днепру и переправились на другой берег.
Когда Кочубей узнал об этом, он отругал Шешеню за эту опасную затею. Но все кончилось хорошо, — товарищи благополучно добрались до отряда.
Особенно радовался Кочубей тому, что до сих пор в организации не было ни одного провала.
И вдруг… В окно тихо постучали. Это случилось днем, когда дома была лишь Оксана Федоровна. Она только что возвратилась с рынка, получив от Лиды Малышевой последнее сообщение Советского Информбюро. Заветная бумажка лежала в мешке под углем. Женщина сунула мешок под кровать Кочубея и пошла открывать.
На пороге стояли два незнакомых молодых человека. На их лицах сияла улыбка:
— Добрый день, мамаша! Мы к Иевлеву. К Косте… Мы из леса, — таинственным шепотом сказал один из них.
— К какому Иевлеву? Что-то вы путаете, ребята. Впервые слышу эту фамилию. И на шоссе у нас о таком не слыхала, — спокойно ответила Оксана Федоровна и закрыла дверь перед самым носом непрошеных гостей.
А сердце едва не оборвалось. Иевлев — это ведь Кочубей. Как могли про него пронюхать? Когда он вернулся на Железнодорожное шоссе, никто Григория не узнал. Русая бородка, усы, большие очки, длинное черное пальто и теплая ушанка сделали его неузнаваемым.
Женщина незаметно в окно наблюдала за незнакомыми. Что они будут делать? Но те, никуда не заходя, направились к железной дороге.
Насилу дождалась Оксана Федоровна вечера, когда Григорий и муж возвратились домой. Весть о визите неизвестных насторожила и их.
— Вспомни-ка, Гриць, кто еще знает, что ты теперь Иевлев, — допытывался старик Тимченко.
Григорий вспомнил: недавно он встретился с Матвеевым, инженером из Дарницы, который создал там подпольную группу. Наступил комендантский час, а у него не было повязки, разрешающей ходить в это время по городу. Григорий пригласил инженера к себе, и Кочубей признался, что у него аусвайс на имя Константина Ивановича Иевлева.
С тех пор прошла неделя. Где теперь Матвеев? Не стряслась ли с ним беда?
Кочубей быстро оделся и вышел из дому. Надо немедленно разыскать Шешеню. Только он знал явку Матвеева в Дарнице.
Кочубей нашел Николая у Маши Омшанской.
— Николай, беда! — воскликнул Григорий, и рассказал о визите неизвестных.
Через пять минут Шешеня уже был на пути в Дарницу.
Кочубей взволнованно ходил по комнате. На душе у него было неспокойно.
— Машенька, поиграйте! — попросил он.
Омшанская села за рояль. Она знала, что Кочубей любит музыку, но на этот раз он слушал невнимательно. Ей было понятно душевное состояние Григория. Конечно, сейчас он мысленно был на Железнодорожном шоссе, в домике Тимченко, в подземной типографии… Маша играла вяло. Ее мучили те же мысли.
Шешеня возвратился быстрее, чем можно было ожидать. Он влетел в комнату и растерянно опустился на стул.
— Провал… Матвеев пять дней назад арестован.
Первый провал!
Шешеня рассказал: у Матвеева в группе был Дзюба. Десять дней назад гестаповцы схватили его с листовками в Броварах. Дзюба, видимо, не выдержал пыток и назвал членов организации. Взяли всех, в том числе и Матвеева.
— Неужели и Матвеев не выдержал?
— Надо думать… Иначе — откуда шпики узнали, где живет Иевлев? — развел руками Шешеня.
— А если Дзюба и Матвеев не виноваты? Тогда, значит, среди нас провокатор…
В комнате наступила тишина. Как разгадать страшную тайну? Двое мужчин и женщина сидели на диване, растерянные, подавленные.
Первым опомнился Кочубей.
— Надо действовать, друзья. Маша, разыщите Бориса Загорного и приведите его сюда. Необходимо немедленно же свернуть типографию, вывести оттуда Ананьева и Сороку.
Омшанская быстро оделась и вышла из дому.
Той ночью в квартире Омшанской Кочубей, Шешеня и Загорный долго сидели, продумывая план эвакуации типографии.
Никита Сорока и Володя Ананьев залегли с гранатами на чердаке. Они внимательно следили за тем, что происходит на шоссе. Договорились, если только появятся гестаповцы, — открыть огонь.
На шоссе безлюдно. Из дома Ананьевых вышел с большим чемоданом в руке хорошо одетый молодой господин. Это был Сергей Ананичев.
Злой ветер со свистом крутил сухой колючий снег. Ноги увязали в сугробах. Набитый шрифтом чемодан оттягивал руки. Но идти надо ровно, легко, чтобы не обратить на себя внимания.
Часто останавливаясь, Сергей поднялся в гору. Вслед за ним шел Кочубей. Друзья вышли на Красноармейскую и направились к дому Лидии Малышевой. Они вынесли почти все хозяйство типографии.
Теперь оставалось спешно найти приют для Ананьева и Сороки. За это взялся Загорный: он обещал подыскать для них на Подоле надежную квартиру. Шешеня побежал к знакомому парикмахеру за париком и бородкой, чтобы изменить внешность Володе Ананьеву, иначе ему на улицу не выйти.
И вот подземные печатники получили весточку от Кочубея: 5 января, утром, за ними придет Шешеня.
— Итак, завтра уходим, мама, — сказал Володя грустно.
Тихо стало в доме у Ананьевых. Привыкшие к напряженной работе типографщики скучали.
— Может, удастся послушать Москву? — спросил Сорока.
Володя принес из кладовки самодельный радиоприемник и настроил на Москву.
Прощай, любимый город,Уходим завтра в море…—
полилась грустная мелодия.
— Хорошая песня! — сказал Никита.
— За душу берет, — подхватил Володя и начал подпевать.
Потом диктор объявил: «В последний час».
И все услышали: «Четвертого января наши войска после решительной атаки овладели городом и железнодорожной станцией Нальчик…»
Вера Давыдовна вздохнула:
— Счастливцы! Когда мы уже услышим такое про Киев?
— Скоро, мама, скоро!
— Дожить бы…
Вера Давыдовна поставила на стол чайник:
— Выпейте кипятку, и спать. Хоть отоспитесь немного.
Она бросила в стакан сушеной морковки, и кипяток пожелтел. Но людям тогда и такой «чай» казался вкусным.
Так закончился день 4 января 1943 года.
Железнодорожное шоссе просыпалось в 7 часов утра, когда заканчивался комендантский час. В это утро оно проснулось раньше.
Обитателей домика Ананьевых разбудили какие-то крики.
— Немцы! Гестапо! — истошно закричал женский голос и оборвался. Стало тихо, словно на кладбище. Но вот снова донесся крик… Зазвенело разбитое стекло.
Володя и Никита припали к окну.
— Немцы у соседей!
— Бегите! Милые мои, удирайте! Скорее! — умоляла Вера Давыдовна. Она сорвала с вешалки пальто. — Одевайтесь. Скорее!
Но было поздно: на крыльце появился солдат. Вера Давыдовна успела придвинуть к двери стол. На него полетели матрацы, подушки, стулья. Забаррикадироваться! Они будут биться насмерть! Живыми гестаповцам не сдадутся. Володя выкатил пулемет. Все же пригодился. А когда Кочубей приносил его сюда по частям, не верилось, что их смогут обнаружить, что им придется обороняться. Вера Давыдовна принесла гранаты. Никита вытащил наган.
— Мальчики, прощайте!..
— Да, мама, живыми нам отсюда не выйти, — прошептал Володя. Он нежно обнял мать, поцеловал ее сухие, горячие глаза, которые, казалось, разучились плакать.
— Откройте! Стрелять будем!
Володя и Никита упали на пол. У щелки закрытой ставни замерла Вера Давыдовна.
— Они схватили Тимченко… Волокут Оксану по земле. Негодяи, ведь у нее больные ноги, — Вера Давыдовна задрожала.
В двери полоснула автоматная очередь.
— Мама, ложитесь! — крикнул Володя и, подскочив к окну, швырнул гранату.
— А-а-а…
Гитлеровцы откатились, обледенелое крыльцо залила кровь.
В это время на шоссе появились грузовики с солдатами.
— Не стрелять! — скомандовал офицер. — Этих негодяев взять живьем.
Солдаты с автоматами кинулись к домику. В руках переднего — лом. Они не успели ударить по двери — из окна вырвался пулеметный огонь, полетели гранаты.
Вопль разнесся над Черной горой. А на покрытой грязным снегом горе появились люди. Жители Железнодорожного шоссе с восторгом смотрели на маленький домик, ставший грозной крепостью.
Упала Вера Давыдовна. Пулеметной очередью перебило ей ногу.
— Сынки! Спрячьтесь, бегите в подземелье! У меня еще есть сила, я замаскирую туннель… Погибну, но вас они не найдут, — умоляла мать.
— Нет, мама, мы вас не оставим… Фрицы дорого заплатят за нашу жизнь, — Володя размахнулся и бросил в окно еще одну гранату, последнюю.
Неожиданно бой затих.
— Видимо, гитлеровцы решили передохнуть. Что ж, отдохнем и мы…
