Невесел был и Ткачев. Он думал о товарищах, оставшихся в Киеве, о судьбе организации. «Развалился наш Руководящий центр. Славно потрудился он свыше года. Удастся ли товарищам сохранить людей, подполье?»
Только на лице Александра Кузьменко играет улыбка, столь неуместная в этот час. Но и ее можно понять: Александр живо представил, как почувствует себя Кольбах, когда узнает об исчезновении своего нарядчика. Ведь Кольбах так верил своему кроткому, рассудительному нарядчику, считал его человеком, преданным немецким властям. «Кусай себе локти, собака!» — торжествовал Александр. Словно на праздник шел он к партизанам, ибо хуже смерти осточертела ему работа в немецком депо.
Гостеприимный домик Белевичей в Чернигове на улице Котовского, 8,— явка Черепанова. Частенько доводилось Валентину встречаться там с черниговцами, передавать им листовки киевских подпольщиков. Пятнадцатилетняя Оля была ему всегда хорошей помощницей. И теперь она не теряет присутствия духа:
— До Неданчичей надо идти этой тропинкой. Я знаю. Мы ходили пионерским отрядом в поход, — щебетала Оля.
— Ходила в пионерские походы, девочка, а теперь будешь ходить в партизанские, — вздохнул Григорий Косач.
— Разные бывают походы. А мне приходилось на белых в гражданскую ходить. — И Ткачев принялся рассказывать, как в девятнадцатом году прогоняли они с Украины Деникина.
Из Чернигова их вышло 16 человек. Впереди нелегкая дорога, надо пройти 50 километров по зимнему ночному лесу.
Незаметно проходило время. Когда черноту ночи смягчили первые лучи солнца, будущие партизаны увидели железную дорогу. Это был разъезд Нерафа. До Неданчичей осталось 11 километров. Дальше, предупредил Сарычев, группой идти нельзя: здесь шныряют полицаи.
Кузьменко с товарищами остались в лесу, а Ткачев и Черепанов двинулись в Неданчичи за Сарычевым. Договорились, что возвратятся к вечеру.
Не прошли и двух километров, как напоролись на полицаев.
— Стой! Кто идет?
— На работу в Неданчичи, — ответил Ткачев, а сам думает: «Конец! Начнут обыскивать — в сундучках гранаты».
— Документы!
Ткачев и Черепанов вынули удостоверения, изготовленные Володей Ананьевым.
— Идите! — махнул рукой начальник патруля.
Кабинет начальника станции Неданчичи — партизанская явка. Осторожно заглянули Ткачев и Черепанов в кабинет. За столом сидит человек, длинный ус крутит.
— Семафор открыт? — прошептал пароль Ткачев.
— Остановка на Нерафе, — ответил начальник и развел руками: — Сарычев повел вчера товарищей и еще не вернулся.
— Что же делать?
— Не журитесь! Вечером отправлю вас поездом обратно в Нерафу. Пешком идти опасно. Полицаев вокруг как вшей в кожухе. Стало быть, ложитесь, отдохните.
— Хорош отдых, — ворчит Ткачев. — А как там товарищи в лесу?
— Ну чего там, не маленькие, — успокоил его Валентин. — Костер разложили и греются, нас дожидаясь. С Олей не пропадут! Она же пионерка — без спичек умеет костер разжигать.
Друзья быстро заснули. И снится Черепанову большой костер в лесу. Сидят вокруг огня товарищи, песни поют. Появляется Сарычев. Все поднимаются, чтобы идти за ним в партизанский отряд…
Черепанов вскочил:
— Кирилл! Сарычев наших повел.
— Ты что? — рассмеялся Ткачев.
— Ой! Это же мне приснилось, — почесал затылок Валентин.
— Бывает, что сон в руку, — улыбнулся Ткачев.
А тут начальник станции в комнату вскочил:
— Поезд на Нерафу!
Ткачев и Черепанов вышли на перрон. Смотрят — из паровоза им кто-то шапкой машет:
— Сюда!
Да это же свои: машинист Иван Сидоренко и его помощник. Кирилл и Валентин на ходу вскочили на паровоз.
— В хвосте эшелона классный вагон. Там человек двадцать полицаев и немец-жандарм, — шепчут железнодорожники. — Вот бы им капут устроить!
Мчится эшелон. За окошком паровоза виднеется белый, покрытый чистым снегом лес. Вдруг Ткачев вскочил:
— Видите — костер? Это наши. Жми на тормоза. Сделаем капут полицаям.
Состав резко остановился. Навстречу ему бегут Кузьменко, Косач, Оля Белевич, Володя Сарычев, партизаны. Вот и сон в руку!
— Люди добрые! В хвосте полиция! — закричал Ткачев.
Полицаи опомниться не успели, как в вагон вскочили партизаны, выволокли их и потащили в лес. Только немца-жандарма пришлось пристрелить, так как тот успел выхватить свой пистолет.
— Это первая наша месть за Володю Ананьева, за Веру Давыдовну, — сказал Черепанов.
— А что же с эшелоном делать? — спросил Косач.
— А вот что, — и Ткачев обратился к Сидоренко, который высунул голову из паровозной будки. — Иван, подними в котле давление, дай поезду задний ход и на ходу прыгай.
Вагоны покатились под уклон обратно к Неданчичам.
— Вроде второй сон сегодня вижу, — промолвил Черепанов, глядя, как летит с горы немецкий воинский эшелон, как вагоны налетают один на другой, как на кучу вагонов падает пышащий паром паровоз.
— С хорошим почином вас, друзья! — улыбнулся Сарычев.
3.
(Из дневника Григория Кочубея).
20 января. Две недели прошло с того страшного дня, когда гестаповцы разгромили типографию, а мне кажется, что это произошло только вчера…
Где они сейчас, мои друзья, что с ними сделали фашистские палачи? И почему взяли артиста? Не иначе, чтобы замести следы. Уверен, что он сыграл свою роль в нашем разгроме.
Как узнать о судьбе арестованных? Неужели допустим, чтоб их казнили?
Маша, жена моя! Прости меня! Я виноват перед тобой. Это из-за меня теперь истязают твою кроткую, добрую мать, твоего благородного отца. Но так ли я уж в этом виноват? Разве без меня не стал бы твой отец помогать подпольщикам? Конечно же помогал бы, ибо он честный человек и патриот.
Отчизна отомстит за вас, мученики, узники гитлеровских застенков! Фашисты еще поплатятся кровью за свои злодеяния, за горе, причиненное людям.
Пройдут годы. От подножия Черной горы до самого Днепра протянутся улицы нового Киева. Я вижу это… Из открытых окон доносится смех детворы. Она только из книжек знает, что такое война. Вот дети пришли на Черную гору, и экскурсовод рассказывает об одном из бесчисленных героических эпизодов великой народной войны против захватчиков. Ребята останавливаются перед маленькими домиками Ананьевых и Тимченко, низко кланяются той земле, на которой жили вы, бессмертные герои Украины.
Нет больше сил сидеть у моих любезных хозяев. Сергей и Тоня — чудесные люди. Понимают ли они, какой страшной опасности подвергают себя? Говорят, на Подоле висит объявление: гестапо ищет «коммунистического бандита Кочубея», он же Иевлев, русый, с светлыми усами, выше среднего роста, светлоглазый. Тому, кто поможет найти Кочубея-Иевлева, обещана большая награда.
Итак, меня ищут. Следовательно, моя голова еще чего-то стоит? Что ж, поборемся, господа фашисты! Только я уже больше не Иевлев, и нет у меня больше усов.
Руководящий центр парторганизации вновь существует, но уже в новом составе. Вместо выбывших членами Центра стали Б. З., Н. Б., Н. Ш., Д. Л.[5]
Сижу у окна. День короткий, январский. Вечереет. Снег стал голубым. За окном мертвая синичка.
Даже птицам плохо при фашистах — негде выпросить и крошки хлеба…
Кстати, о хлебе. Как мы теперь обойдемся без фальшивых нарядов на получение продуктов? Не стало Володи, который так мастерски умел подделывать любые документы.
До сих пор не найду ответа на вопрос: какой подлец выдал гестапо нашу типографию? Погибну, а доведаюсь и отомщу. Но пора развернуть новую типографию. Попробую заменить Владимира. Придет Борис, потолкуем с ним об этом. Где он, почему запаздывает? Обещал наведаться на наше шоссе. Ему можно: он ни разу не был там и его никто не знает.
Кто-то стучит. Наверно, Борис.
…Только что ушел Борис. Сообщил важную новость: ребята видели Анатолия. Итак, артиста выпустили из тюрьмы. Только его одного. Стало быть, я не ошибся, подозревая его в предательстве…
Еще одна новость: Борис подыскал квартиру на Подоле, у какой-то одинокой девушки. Завтра или послезавтра перейду к ней.
4.
Тамара Струц стояла у окна. С минуты на минуту там должен показаться Борис Климов с человеком, которого она согласилась приютить, которому обещала помогать. Прижалась горячей головой к холодному стеклу. В голове роятся мысли.
…Мамочка, родненькая, если бы ты знала, как мне страшно! Неделями не выхожу из дому, сижу голодная. Ты, бывало, говорила, что наши комнатки, хоть и небольшие, но теплые. Нет, в них очень холодно. Ноги и руки у меня окоченели, никак не могу согреться. На дворе и то лучше, но выходить страшно. Немцы, эти бешеные псы, хватают всех молодых и угоняют в Германию. А я не хочу туда, не хочу! Лучше умереть от холода и голода тут в нашей квартире, на твоей, мамочка, кровати.
