он чуть не потерял сознание. Иван еще подумал, может это и есть знак. Черт, как же глупо, должно быть, он выглядел. Ведь это обычная реакция на дым.
Баит подбросил в огонь еще горсть. Иван равнодушно смотрел на то, как сгорают в огне крохотные корешки.
Ничего не происходило. Он робко дышал, дым щекотал ноздри, заставлял слезиться глаза, но ничего не происходило.
Сколько времени прошло, он не знал. Но когда он пришел в себя, костер уже догорал, а Баит тряс его за плечо.
— Ну? — спросил он нетерпеливо.
— Что — ну? — отрешенно переспросил Иван.
— Вспоминай!
— Я ничего не помню.
— Ты просидел целый час.
— Час?
— Ты смотрел на огонь, и губы твои двигались. С кем ты говорил? С Охотником?
Но Иван ничего не помнил.
— Нет.
— Как — нет?
— Вот так, — ответил Иван. — Мне не повезло. Всё насмарку. Твой Аха не пожелал разговаривать со мной. С таким отщепенцем, как я. С дамнатом. Так?
— Не знаю.
— Как это — не знаешь?
— Откуда мне…
— Всё ты знаешь, старик! — взревел, вскакивая с места Иван. — В свете догорающего костра он увидел, как перекосилось от страха лицо шамана, что взбесило его еще больше. — Всё ты знаешь! Ты привел меня сюда…
— Успокойся, — замахал Баит руками. — В чем ты меня обвиняешь? Ты сам захотел. Я предупреждал…
Но Ивана было уже не остановить. Разум застила пелена гнева. Ему до крайности надоело нытьё старика. Он предупреждал, видишь ли. Он предупреждал!
— Я тебя предупреждал, — оправдывался Баит. — Но ты ведь точно что-то видел. Я уверен, ты разговаривал с Охотником. Придёт время, и ты вспомнишь. Надо подождать.
— Опять ждать? Сколько ждать?! Всю жизнь?! Ты достал меня, старик!
— Не надо, успокойся…
Поздно. Бездумная слепая ярость полностью подчинила отшельника, и он двинулся на шамана. Иван плохо понимал, что делает. Он ударил старика по лицу — тот пошатнулся, схватился на скулу, застонал, но удержался на ногах. Иван ударил снова и снова, он бил его прямо ладоням, которыми Баит прикрылся, затем по голове, а затем… взгляд упал на топор, лежавший рядом. Тот самый топор, которым он убил Белого.
Изувечить! Изувечить его!
Иван схватил топор и всадил Баиту в живот. Мех парки вдавился внутрь раны и быстро стал смачиваться кровью.
Старик не издал ни звука. Раскинув руки, словно пытаясь ухватиться за что-то, шаман хрипел, сплёвывая кровь себе на грудь. Иван ошеломленно смотрел то на него, то на топор и не верил своим глазам.
— Я знал, — выдавил Баит. — О, духи!.. я ведь знал, что так и произойдет.
— Баит! — осознав, что он натворил, Иван повалился перед ним на колени, обхватил его и прижал. — Баит! Что я наделал! Что я наделал! Не умирай, Баит! Я тебя спасу, вытащу, только не умирай, не умирай! Прости меня, Баит, прости, я не хотел, я не знаю, что на меня нашло. Не умирай, не умирай!
Иван разрыдался, прижавшись к его окровавленной груди. Он не видел горькой усмешки шамана.
Иван работал не покладая рук. Он заново развел костер, уложил старика рядом. Снял с себя нательную рубашку, разрезал на несколько полосок, затем раздел Баита по пояс. Как мог перевязал ему живот, но это мало помогло — кровь не остановилась и продолжала вытекать и тут же пропитала повязку, и у Ивана создалось устрашающее в своей реальности чувство, что из старика вытекает сама жизнь.
Баит держался стойко, сознание не терял, не стонал и не жаловался, хотя кому жаловаться? Человеку, покалечившему тебя? Он пару раз с трудом глотнул приставленный к губам бымпак, и всё время, стиснув зубы, глядел на небо.
Снег ложился ему на лицо, но он не смахивал его — Иван запретил ему двигаться, чтобы не терять еще больше крови.
Оказав шаману помощь, Иван лихорадочно бросился вниз, к деревьям, и срубил там злосчастным топором пару молодых сосен. Связав их веревкой, к счастью отыскавшейся в дорожном мешке шамана, он соорудил волокуши, не теряя ни минуты уложил на них Баита, бледного, как смерть, и отправился назад, к хижине.
Иван гнал прочь мысли о случившемся на Ахане. Он боялся даже думать о причинах, подтолкнувших его на этот поступок.
А причина одна. Может, она и не имела прямого отношения к самой трагедии, но она с самого начала тупым холодным орудием сидела в нем. Он — дамнат.
Дамнат. Проклятый и осужденный колдун, настоящее имя которого… Беркут?
Рассвело. Иван упрямо тащил волокуши, не давая себе передышки ни на секунду. Снег пошел сильнее; крупные хлопья, лениво кружась в воздухе, падали на непокрытую голову отшельника (шапку он впопыхах где-то потерял), ложились на плечи, постепенно скрывали под собой Баита.
Время от времени Иван останавливался, стряхивал снег со старика, и осторожно слушал, дышит ли он. Шаман еще дышал, но выглядел крайне плохо — осунулся, смертельно побледнел, глаза остекленели. Иван не понимал, в сознании он или нет. И что ему еще сделать, чтобы помочь.
Баит за всё время ни разу не пожаловался, и от этого Ивану становилось хуже некуда. Уж лучше бы он его отругал. Лучше бы он его проклял. Как же тошно! Иван готов был зареветь, совсем как дикий зверь. Заорать во весь голос.
Единственный друг. Баит спас ему жизнь. И Иван поднял на него руку. Сам не зная почему. Поддался грызущему душу демону. Тому самому, Беркуту. Совершенно безвольно, как последний трус. Зациклился на себе, на своей никчемной жизни.
У ручья Иван остановился… и едва взглянув на старика понял, что он умер.
Некоторое время отшельник тупо глядел на уже коченеющее тело, на волокуши, за которым тянулась полоса крови. Затем, боязно озираясь, как побитая собака, побежал прочь. Вбежав в ручей, споткнулся и упал, подняв тучи брызг. Вскочил и снова чуть не упал — течение было быстрым, а дно покрыто скользкими крупными камнями. Выбравшись, наконец, кое-как на противоположный берег, он понесся что есть силы, не разбирая дороги и не останавливаясь.
Некоторое время Иван как ополоумевший бегал по лесу, пока не остановился, чтобы отдышаться. И только тогда подумал, что может заблудиться. Эта мысль немного отрезвила его. Надо успокоиться. Спокойно обдумать свой поступок.
Ха! Поступок. Убийство — надо называть всё своими именами.
Вероломное убийство.
Иван вновь почувствовал, как волна отчаяния захлестывает его, но усилием воли подавил в себе панику. Сейчас не время сокрушаться. Он должен жить дальше. Жить с этим, как бы трудно ему ни прошлось.
А не лучше ли покончить с собой?
