Как серебряные жилы, переплетаясь, пронизывают горную породу, как ручьи и заливы из беспокойного моря прокладывают себе путь по всей земле, как огни и волны вышних миров, опускаясь, безмолвно пропитывают земную атмосферу, так волшебство наполняет мир людей, и время от времени кто–нибудь из них внезапно замечает странную связь между несоединимыми, казалось бы, вещами и событиями.
Козмо фон Вершталь учился в Пражском университете. Происхождения он был благородного, но жил бедно и гордился той независимостью, которую даёт человеку бедность; ведь любой из нас готов гордиться чем угодно, если не может от этого избавиться. Сокурсники его любили, но близких друзей у него не было, и никто не навещал Козмо в его комнатке под самой крышей одного из самых высоких домов старого города. Пожалуй, потому он и общался со своими товарищами так ровно и приветливо, что душу ему грела мысль о вечере, когда он, как всегда, вернётся в своё скромное убежище, скрытое от посторонних глаз, и там никто не станет отвлекать его от книг и размышлений. А изучал он, кстати сказать, не только то, что преподавалось в университете, но и другие науки, далеко не столь известные и почтенные.
В потайном ящике его стола лежали книги Альберта Великого, Корнелия Агриппы и некоторые другие, куда менее знаменитые и куда более туманные. Правда, до сих пор он читал всё это из чистого любопытства и пока что не стремился найти своим познаниям практическое применение.
Жилище его состояло из единственной комнаты с низким потолком. Мебели здесь почти не было — лишь пара стульев, большущий комод из чёрного дерева и диванчик, на котором можно было грезить и во сне, и наяву. Однако по углам можно было заметить множество прелюбопытных вещей. В одном притулился скелет, бечёвкой привязанный к стене за шею, и одна из его костлявых рук покоилась на тяжёлой рукоятке огромной шпаги, стоявшей рядом. На полу валялось самое разнообразное оружие, а на голых стенах красовалось всего несколько довольно странных предметов, которые вряд ли можно было назвать украшениями: высохшая летучая мышь с распростёртыми крыльями, шкура дикобраза да чучело морской мыши. Но хотя Козмо с удовольствием ублажал свою фантазию подобными диковинками, его воображение уносилось в совсем иные дали.
Он ещё не знал подлинной страсти разума; ум его походил на тихие сумерки, открытые всем ветрам, будь то лёгкий зефир, приносящий на своих крыльях лишь летучие ароматы, или ураган, от которого скрипят и гнутся даже самые мощные деревья. Всё виделось ему словно через розовое стекло. Когда из своего окна он смотрел вниз на мостовую, любая проходящая мимо девушка казалась ему героиней романа, и мысли его устремлялись вслед за нею, пока она не исчезала за углом. Он бродил по улицам, будто читая повесть и пытаясь вплести в неё все невольно запомнившиеся лица и каждый голос, словно крылом ангела осенивший ему душу. Поэзия, жившая в нём, не знала слов и потому ещё больше поглощала и подтачивала его; живые воды, наглухо замурованные в сердце и не находящие выхода, набухали и поднимались, становясь всё сильнее и опаснее. Порой он лежал на жёстком диванчике, читая повесть или поэму, пока книга сама не падала у него из рук; он же продолжал грезить, не зная, спит или бодрствует, пока крыша соседнего дома не пробуждала его к реальности, вспыхивая золотом рассвета. Тогда он тоже поднимался; буйная молодая сила не давала ему успокоиться, наполняя его дни занятиями и юношескими забавами, пока вечер не отпускал его на свободу и ночной мир, утонувший было в дневном водовороте, не просыпался в его душе со всеми своими звёздами и смутно–призрачными силуэтами. Но рано или поздно всё это должно было закончиться. Однажды кто–нибудь непременно должен был вступить в зачарованный круг, войти в дом его жизни и заставить изумлённого волшебника опуститься на колени и поклониться.
Как–то раз ближе к вечеру Козмо отрешённо брёл по одной из главных улиц, и вдруг кто–то хлопнул его по плечу. Это был один из его приятелей–студентов; он попросил Козмо сходить с ним в переулок неподалёку и посмотреть на старинную кольчугу, которую ему страшно хотелось заполучить. Надо сказать, что среди своих товарищей Козмо считался большим авторитетом во всём, что касалось вооружения, старинного и не только. Он так ловко орудовал шпагой и рапирой, что никто из студентов не мог с ним сравниться; отсюда и пошла молва, что он — великий знаток оружия и доспехов. Козмо охотно согласился и пошёл с приятелем.
Они свернули в узенькую улочку, оттуда — в грязноватый мощёный дворик и, толкнув низкую, закруглённую сверху дверь, очутились посреди самого невероятного скопления всевозможного старья, пыльного и заплесневелого.
Кольчуга оказалась вполне приличной, и приятель Козмо тут же полез за деньгами. Они уже собирались выйти, как вдруг взгляд Козмо упал на старомодное овальное зеркало, прислоненное к стене и сплошь покрытое пылью. Вокруг него вилась причудливая резьба; при неровном свете лампы, которую держал в руке хозяин лавки, разглядеть её было почти невозможно, но именно она привлекла внимание Козмо (или, по крайней мере, так ему показалось). Однако его приятель уже шагнул за порог, и Козмо последовал за ним, тут же позабыв об увиденном. Они дошли вместе до большой, оживлённой улицы и, распрощавшись, зашагали в разные стороны.
Но как только Козмо остался один, он снова вспомнил старое зеркало, и его охватило сильное желание рассмотреть любопытную резную раму поближе. Он развернулся и решительно зашагал назад. Хозяин, открывший ему на стук, словно ждал его возвращения. Это был приземистый сморщенный старик с крючковатым носом, и его горящие глаза всё время медленно, беспокойно двигались туда–сюда, словно пытаясь углядеть, уловить нечто такое, что постоянно ускользало от его взгляда. Сначала Козмо для вида осмотрел кое–какие вещицы, но потом всё–таки подошёл к зеркалу и попросил разрешения взглянуть на него поближе.
— Только вы уж снимите его сами, юноша, — попросил старик. — А то мне не достать.
Козмо осторожно снял зеркало с полки. Резная рама действительно оказалась необыкновенно изящной и сделана была на редкость искусно; работа была тонкая и дорогостоящая, а рисунок явно воплощал в себе некий смысл, но какой именно, Козмо, конечно же, не знал. Понятно, что при его вкусах и увлечениях старинное зеркало тут же возбудило в нём новый интерес — и такой, что теперь ему уже хотелось купить его, чтобы спокойно, не торопясь, разглядеть всё как следует.
Однако он сделал вид, что думает приобрести зеркало исключительно для того, чтобы использовать его по прямому назначению и, пробормотав что–то про старое стекло, которое, должно быть, уже пришло в негодность, смахнул с него немного пыли, ожидая увидеть в нём тусклое, мутное отражение своего лица. Каково же было его изумление, когда отражение оказалось на диво чётким и глубоким: годы нисколько не повредили древнему стеклу, и зеркальная поверхность была безупречно ясной, словно только что вышла из–под рук мастера.
— И сколько же вы за него просите? — небрежным тоном поинтересовался Козмо.
В ответ хозяин назвал сумму, которая была для бедняги Козмо совершенно недосягаемой, и он сразу же водворил зеркало на прежнее место.
— Что, дорого? — спросил старик.
— Не знаю, как для вас, — ответил Козмо, — а мне это явно не по карману.
Старик поднёс светильник к самому лицу гостя.
— А вы мне нравитесь, — хмыкнул он.
При всём своём желании Козмо не мог ответить тем же. Только теперь он разглядел хозяина лавки как следует и почувствовал даже некую гадливость; почему–то ему вдруг показалось, что на самом деле перед ним не мужчина, а женщина, но так ли это, сказать он не мог и не знал, что думать.
— И как же вас зовут? — спросил тот.
— Козмо фон Вершталь.
— А–а, я так и думал. Вы — вылитый отец. Да, да, юноша, я прекрасно знал вашего отца. Если хорошенько поискать, тут наверняка найдутся кое–какие вещицы с его монограммой и гербом. Что ж, вы мне нравитесь. Я готов уступить вам это зеркало за четверть цены, но при одном условии.
— Каком? — спросил Козмо. Цена всё равно оставалась для него непомерно высокой, но теперь он всё же, хоть и с большой натугой, мог позволить себе эту прихоть; к тому же желание обладать зеркалом, только что казавшимся ему совершенно недоступным, снова разгорелось в нём с невероятной силой.
— Если вам когда–нибудь захочется его продать, прежде всего вы предложите его мне.
— Охотно, — откликнулся Козмо. — Это совсем нетрудно.
— Честное слово? — настаивал тот.
— Честное слово, — кивнул Козмо, и сделка состоялась.
— Если желаете, я сам доставлю его к вам домой, — предложил хозяин, когда зеркало перекочевало в руки покупателя.
— Нет, нет, благодарю вас, я сам, — поспешно запротестовал Козмо. Ему ужасно не хотелось приводить к себе посторонних и менее всего — этого противного типа, к которому он с каждой минутой испытывал всё большую неприязнь.
