— Скажи ей, это все, что у нас есть. Скажи, пусть берет по справедливости: я ничего не скрываю.
Женщина вскрикнула. Не нужно было знать варварский язык, чтобы понять — она богохульствует, как Киний. Женщина взяла одну из золотых застежек, а ее «трубач» издала непонятный возглас.
Ателий что-то коротко промолвил и показал на Киния.
Предводительница скифов посмотрела на него. Взяла обе застежки и вернула мешок. И обратилась прямо к Кинию, глядя в глаза.
— Она говорит: «Это нам. Они украдены. Ты убил гетов — хорошо. Это больше, чем ваша дань. Идем, будем есть, и она даст тебе за это дары». Она злится, командир. Очень сердится. Но не на нас. Да?
Ателий, кивая, сидел на лошади.
Киний благословил миг, в который неведомый бог послал ему скифа. Конечно, это Гермес, бог путешественников и воров, дал ему скифа в проводники: без Ателия эта женщина со своими людьми перебила бы их всех. Он чувствовал это. Чувствовал гнев, который делал ее уродливой и жестокой.
У нее на седле висела золотая плеть. Она махнула ею и снова заговорила — всего несколько слов, — потом повернулась и ускакала к своему отряду, трубач за ней.
Ателий покачал головой.
— Жаль ублюдков-гетов, — сказал он. — Они сделали какую-то глупость. Убили кого-то… не знаю кого. Но теперь многие умрут.
Киний глубоко вздохнул.
— Ты сказал ей, что мы убили того, кто носил эти застежки, и разогнали его всадников?
— Ей все равно. Молодая и сердитая. Эй! Ты у меня в долгу, командир!
Ателий выглядел очень довольным.
— Да нет, будь я проклят, — сказал Никий. Это были его первые за десять минут слова. — Мы все у тебя в долгу.
Ателий улыбнулся, показав гнилые зубы. Ему нравилось быть в центре внимания.
— Где ваш лагерь?
— Собираемся встать у реки.
Киний показал вдоль песчаного берега в ту сторону, куда уезжал Ликел.
Приближались другие скифы из большого отряда. Они не казались опасными. Скорее любопытствующими. Двое проехали вперед, так что их лошади встали морда к морде с лошадьми двух греков.
Один из них показал плетью на Киния и что-то сказал Ателию.
— Говорит: хороший конь, — сказал Ателий. Он осмотрелся, повернул лошадь и посмотрел вверх по склону, как будто бы чем-то встревоженный.
Кинию было о чем подумать. Через мгновение их отряд окружили скифы; они ездили кругами и показывали на разные вещи. Один завопил, и все подхватили его крик. Проскакали стадию по берегу и остановились.
Ателий вернулся к отряду.
— Ушли, — объявил он. — Она сказала: «Лагерь и есть», но она уехала. — Он покачал головой. — Им досаждают ублюдки-геты.
— Думаешь, она прямо сейчас выступила против гетов?
Киний посмотрел: на берегу осталось около двух десятков скифов. Он взглянул на своих людей, на лошадей, на мгновение увидел пленного — гетского мальчишку, и ему пришла в голову нехорошая мысль.
— Никий, всем садиться верхом. В доспехах. Немедленно. Господа, едем вдоль берега. На варваров не обращать внимания. Бьюсь об заклад, они нас не тронут. Гермес, не допусти, чтобы они к нам привязались.
Отряд двинулся двойной линией.
Киний подвел своего боевого коня к Краксу, который ехал на его кобыле. Кинию пришлось силой сдерживать жеребца: тому понравился запах кобылы, он морщил губы и фыркал.
— Кракс, как только мы разобьем лагерь — я говорю серьезно, — уведи мальчика-гета в палатку, и оба сидите там. Эти варвары…
Он понял, что ему, в общем, нечего сказать. Варварам нужен гет. Он только что сам их настроил против него. И вряд ли Кракс это понял.
Но Кракс понял и, вероятно, еще до того, как услышал слова Киния. Он кивнул.
— Амазонки хотят крови.
— Амазонки? — переспросил Киний, удивленный образованностью раба из деревни.
— Амазонки. Женщины-воительницы. — Кракс взглянул на мальчишку-гета. — Я его защищу.
— Не лезь на рожон, парень.
Киний жалел, что ему некогда разобраться в политике этих равнин и узнать, каково происхождение этих трижды проклятых застежек.
Колонна двигалась. Скифы держались поодаль.
— Ты гет? — спросил Киний Кракса.
Тот искоса посмотрел на него и сплюнул.
— Нет, — ответил он, — бастарн.
Киний слышал о бастарнах.
— Но ты знаешь этих людей? — спросил он.
Кракс покачал головой.
— Геты воры. А скифы — чудовища. Они никогда не берут рабов, только убивают, сжигают и уходят. А еще они колдуны.
Киний закатил глаза. Слушал не только он, и он услышал кое-какие комментарии.
— Колдуны… Кракс, колдуны годятся только на то, чтобы пугать детей и рабов.
Кракс кивнул.
— Конечно. — Он огляделся. — У них есть люди… — Он замолчал, явно не зная, как выразить свою мысль. — Они ужасны. Это все говорят. А геты просто воры. — Он посмотрел на Киния. — Я правда свободен?
— Да, — ответил Киний.
Кракс сказал:
— Я буду сражаться за тебя. Всегда.
Они разбили лагерь у реки еще до того, как солнце заметно спустилось к горизонту. Сразу же поставили палатки, потому что Киний и Никий всем объяснили причину, и Кракс вместе с гетом исчезли. Скифы занялись своим станом. Ателий не пошел к ним. Он оставил свою лошадь с лошадьми греков и сел у первого разгоревшегося костра. Киний уселся с ним рядом.
— Кто она? — спросил он, для выразительности показывая на восточный горизонт.
— Молодая, слишком сердитая для женщины? — Ателий пожал плечами. — Благородная.
Он воспользовался словом, которое по-гречески означает «добродетельная». Киний задумался над этим.
— Она высокого происхождения? Царица?
— Нет. Небольшая сила. Большое племя. Ассагеты. Могут вывести на равнины десять раз по десять всадников, и все равно многие еще останутся в стане. У них хан — хан для них как царь. Да? Хан ассагетов — большой человек. Есть благородные, да? Три десятка десятков благородных. Все ассагеты.
Киний глубоко вдохнул.
— У царя этих ассагетов десятки тысяч воинов, и это лишь небольшой отряд одного из благородных?
— Говоришь верно.
Ателий обрадовался, что его поняли.
— А она молода, сердита и, может, хочет прославиться. И взяла своих воинов и поехала за гетами, до которых четыре дня пути.
— Завтра гетов ждет огонь, — сказал Ателий.
От этого ответа у Киния пробежал по спине холодок.
— Завтра? Но мы ехали три дня.
— Ассагеты и саки. Саки скачут по траве, как северный ветер, быстро, быстро и никогда не отдыхают. — Ателий постучал себя по груди. — Я сак. — Он снова постучал по груди. — Ехать весь день. Ехать всю ночь. Снова ехать весь день. Спать на лошади. Много лошадей для битвы — как у вождя, да.
С противоположной стороны костра вмешался Никий:
— Клянусь яйцами Ареса — она что, собирается завтра напасть на гетов и сразу вернуться?
Ателий энергично кивнул. Правым кулаком он ударил по левой ладони с таким звуком, с каким ударяет меч.
— Напасть — да.
Киний и Никий переглянулись. Киний сказал:
— Хорошо. Подъем во время последней стражи. Выедем, как только на небе станет светать. Все, кто не на страже, не снимайте плащей.
Киний лег рядом с Диодором. Тот не спал.
— Кого мы боимся? Ты ведь заплатил дань — моей лошадью, спешу добавить.
Киний хотел притвориться, что уснул, и не отвечать. Он был уверен, что все в палатке слушают, что он ответит Диодору. Наконец он сказал:
— Не знаю. Она вела себя дружелюбно. Более честно, чем многие олигархи. Но когда увидела эти проклятые застежки… Боюсь, мы положили начало чему-то очень значительному. Я хочу добраться до Ольвии раньше, чем оно начнется, что бы это ни было.
Диодор негромко присвистнул.
— Как прикажешь, — сказал он.
«Это слишком верно», — подумал Киний и уснул.
Артемида, обнаженная, он так хорошо помнит ее широкую спину и узкую талию. Он встал за ней, его член тверд, как доска, как то, что нарочно надевает актер; она повернула голову и улыбнулась ему через плечо, но он увидел, что это благородная женщина из ассагетов, ее грудь закрывает золотое ожерелье, женщина что-то гневно говорит, ее слова похожи на рычание, а в каждой руке она держит по застежке, и вонзает острия их булавок ему в глаза…
Он проснулся оттого, что Диодор зажал ему рот.
— Ты кричишь, — пояснил он.
Киний лежал потрясенный. Он знал, что сны ему снятся более яркие, чем другим, и знал, что эти сны посылают ему боги, но они все равно тревожили его.
Когда приступ прошел, он поднялся, достал из мешка серебряную чашу, налил в нее вина из своей фляги, прошел по песчаному берегу и вылил вино в воду: возлияние богам. И стал молиться.
Ольвия на низком берегу Эвксина бросалась в глаза, как раскрашенная статуя на пыльном рынке. Со своего места на утесе над широким Борисфеном[43] Киний видел выступ берега — длинный полуостров. Дым тысяч кухонных костров покрывал город словно пылью или сажей, но у основания полуострова на высоком холме виднелся прекрасный храм Аполлона, с прочными стенами высотой в три человеческих роста; с осады Тира Киний не видел таких высоких стен. Стены казались неуместными и не вязались с размерами дворца и расположением города. Город выплеснулся за стены, маленькие дома и земляные хижины заполняли все пространство от подножия утеса до храмового холма; в случае осады этой плохо защищенной окраиной придется пожертвовать. В Ольвии две гавани, по обе стороны полуострова; дельфины, символ города, прыгали в воде под Кинием и золотом блестели на далеких мраморных столбах городских ворот.
