Следующий день выдался мрачный и дождливый, небо затянули густые тучи, по заливу ходили волны.
— К ночи развеется, но до тех пор вы промокнете, — сказал Александр. — Оставайтесь. Твои клячи за день могут отъесться. А мы поджарим вам рыбы. Давай, Киний. Оставайся на день.
Киний забыл, как приятно гостеприимство. Мало кто радушно встретит отряд наемников, но хотя бы неприятностей здесь не бывало. Александр предпринимал лишь небольшие предосторожности: запирал ворота на ночь, и, хоть у него были дочери, Киний ни одну из них не видел. Вероятно, они были заперты в подвале или им запретили выходить из верхнего этажа экседры.[40]
Другое дело — сыновья. Их у Александра было с полдюжины — от старшего двадцатипятилетнего, спокойного, много работающего молодого человека с только что отросшей бородой до Иктина, которого все прозвали Эхом. Эхо можно было услышать в любой час дня, он бежал за воинами, повторял все, что они говорили, рвался помогать. Ему пятнадцать, и он старался отпустить бороду. Во второй половине дня, когда, как и предсказывал Александр, прояснилось, все шестеро развели на берегу костер. Прояснялось так стремительно, что уже к исходу дня небо стало синим, а палатки просохли. Все с нетерпением ждали жареной рыбы. Ячмень и мясо — хорошая еда, но каждый день обходиться только ею трудно.
Вычистив и починив оружие и упряжь, все собрались у погребального костра Гракха. Земледелец Александр позволил набрать в его саду дров, а на берегу нашлось много принесенного водой плавника. Костер соорудили высотой в два человеческих роста и, как в старину, положили поверх тело. От него уже несло смертью, но его все равно обмыли и правильно уложили руки и ноги. Гракха в отряде любили.
Сыновья под руководством матери своеобразным способом готовили рыбу. Вначале взяли огромную рыбину, купленную у рыбаков с проходившей мимо лодки. Эту рыбу обмазали глиной, выкопали в песке яму и, едва дождь прекратился, развели в этой яме костер. Потом железными лопатами положили обмазанную глиной рыбу прямо в горячие уголья костра. Киний весь день заставлял своих людей чистить и маслить оружие и упряжь, чистить лошадей и чинить одежду. Земледелец с удивительным радушием предоставил все необходимое для починки — от льняных ниток до масла, смазывать кожу.
Такое гостеприимство пробудило подозрительность Киния. Собственная подозрительность ему не нравилась, но он ничего не мог поделать. Он разместил возле лошадей часовых, устроил продажу четверых гетских коней и с удовлетворением наблюдал, как корзины с зерном размещают на вьючных лошадях. Отряд покинет крестьянское хозяйство с большим запасом зерна, чем был у них в начале пути.
Вернувшись после продажи, он лег на плащ в своей палатке и обнаружил, что его копье, легкое метательное, отполировано, наконечник блестит, как зеркало, а древко тщательно промаслено: зерна древесины словно плывут, как рыбы в воде. Точно так же обихожено и второе копье, тяжелое.
Киний отыскал Арни. Тот с другими рабами играл в бабки. Все встали. Кракс избегал взгляда Киния, а второй парень, гет, жизнь которому он спас, поморщился, вставая.
— Обычно я сам занимаюсь своим оружием, Арни. Но спасибо за заботу.
Киний протянул ему бронзовый обол.
Арни покачал головой и улыбнулся, показав щербатые зубы.
— Это не я. Я им говорил. Оружие воинов — их инструмент. Это не наша работа. Мальчишка не стал меня слушать.
И Арни ласково посмотрел на Кракса.
Тот прямо взглянул Кинию в глаза.
— Я их вычистил. Метательное копье было повреждено в схватке. Я на несколько пальцев срезал древко и заново насадил острие. Один из крестьянских парней подобрал заклепки.
Киний подумал: «Значит, ты решил стать взрослым». Он бросил молодому рабу обол.
— Ты потрудился на славу, Кракс. Помнишь, что я тебе сказал? Хорошо работай, и станешь свободным человеком.
— Да, господин.
Очень серьезно.
— Я не шучу. То же самое относится к твоему младшему брату. Рабы мне не нужны. Нужны люди, которые умеют ездить верхом и сражаться. И ко времени нашего прибытия в Ольвию я должен решить, кем вы будете. Десять дней, самое большее две недели. Понятно?
Кракс сказал:
— Да, господин.
Новый парень казался испуганным. Кракс подтолкнул его, что-то сказал по-варварски, тот закашлялся и произнес нечто похожее на «да, господин» на языке, который с натяжкой можно было принять и за греческий.
Киний оставил рабов отдыхать до конца дня, а сам прошел на берег, где было приготовлено двадцать соломенных постелей. Он чувствовал запах рыбы, жарившейся в угольях. И подумал, не отвердеет ли, как глиняный горшок, глина, которой обмазана рыба?
Так оно и вышло. Пировать уселись, когда Колесничий[41] приготовился увести солнце за край земли. Ели рыбу с разными соусами, пили вино — густое, красное, слегка перестоявшее, но все равно крепкое. Александр произнес здравицу и выпил; его примеру последовали его сыновья, а потом и все воины из отряда Киния. Так продолжалось, пока небо совсем не потемнело, а от рыбы не остались только кости.
Диодор на соседнем соломенном ложе потянулся и зевнул, последние лучи солнца превратили его волосы в золотой ореол.
— Когда мы въезжали в этот тухлый городишко, я и не надеялся на такой прекрасный день. Спасибо тебе, Александр, да благословят боги тебя и всех твоих близких за такое гостеприимство.
Киний совершил возлияние на земле и высоко поднял свой килик.[42]
— Услышь меня, Афина, защитница воинов. Этот человек был нам другом и оказал нам священное гостеприимство. Пошли ему удачу.
Остальные поочередно присоединялись к этому благословению. Одни говорили просто, другие с аристократической витиеватостью. Когда чаша вернулась к Кинию, он вновь совершил возлияние.
— Это лучший погребальный пир для Гракха. Поэтому я пью за него и за то, чтобы его тень спустилась в Аид и пребывала там среди героев или чтобы ему выпала другая участь, которая больше ему понравится.
В отличие от Киния, Гракх поклонялся Деметре; Киний не был посвящен в этот культ и не знал, как его приверженцы представляют себе жизнь после смерти, но он желал тени этого человека добра.
Никий попросил хозяина о снисхождении и рассказал несколько историй о храбрости Гракха и одну смешную — о его хвастливости, и все смеялись. Глаза младших сыновей земледельца сверкали в свете костра, как серебряные монеты. Последовали рассказы других о Гракхе и людях, погибших в последние годы.
Встал Кен и, подбоченясь, рассказал о том, как отряд лазутчиков в двадцать человек у брода через Евфрат столкнулся при свете луны с хвостом войска Дария.
— Первым же Гракх отобрал жизнь врага в поединке, — говорил Кен, переиначивая Поэта. — С плеском мидиец упал уже замертво в воду, горло его было проткнуто Гракха копьем.
Лаэрт рассказал, как Гракх вызвал на поединок одного из македонских военачальников — дрались верхом, копьями. Поединок прославил имя Гракха. Киний помнил, сколько сил потратил на то, чтобы смягчить гнев Александра, но история все равно получилась хорошая.
Земледелец Александр вежливо слушал и смешивал вино, как человек, которого хорошо развлекают. Его сыновья сидели рядом и пили. Старший слушал так, словно его посетили пришельцы из иного мира, зато Эхо — как голодный, которому показали еду.
Наконец Агий — из всех присутствующих он наиболее годился на роль жреца — встал и пролил вино на песок.
— Кто-то говорит: хорошо, когда бронза вопьется в плоть и тьма опустится вам на глаза. Одни говорят, что смерть — это конец жизни, другие — что начало чего-то нового. — Он поднял чашу. — А я скажу, что Гракх был смел и доброжелателен, что он почитал богов и умер с копьем в руке. Смерть — удел каждого родившегося на свет мужчины и каждой женщины, но Гракх принял свою смерть с песней на устах.
Агий взял из костра ветку — смолистую ветвь сосны, объятую пламенем. Все остальные, даже сыновья земледельца, тоже взяли по ветке и вместе пошли к погребальному костру. Они спели гимн Деметре, потом пеан, потом бросили свои ветви на груду дров. Она вспыхнула, словно в нее ударила молния Зевса, — хороший знак.
Все смотрели, как горит костер, пока жар и запах горелого мяса не отогнали их. Тогда они снова выпили. Потом встали, поклонились друг другу, воины благородной крови красноречиво благодарили хозяина, затем легли спать в палатках на соломенных постелях. Киний возвращался с Никием, у которого по лицу бежали слезы. Никий беззвучно плакал уже целый час, но сейчас слезы его высыхали.
— Не могу припомнить симпосий, который понравился бы мне больше.
Киний кивнул.
— Все было устроено хорошо.
Никий сказал:
— Завтра утром отдам ему свою лошадь из добычи. Пусть она будет от Гракха, за этот пир. И спасибо тебе, что не забыл о нем. Я боялся, что все его уже забыли.
