Тот нервно покусывал стебель травы и бросал нетерпеливые взгляды на небо. Наконец из-за облаков выглянула луна и осветила окрестности призрачным светом. Ерофеев оживился, отыскал знакомые приметы и предложил:
– Игорь двигает к танку, от него чуть вправо, а потом прямо на башню водокачки.
– А после идем левее, так? – уточнил Миклашевский.
– Ага, – подтвердил Ерофеев.
– Хлопцы, а шо, если и там мины? Ни за шо сгинем, – продолжал скулить Цибуляк.
– Степан, не хочешь, вертайся! – отрезал Ерофеев и, подождав, когда погаснет ракета, пополз к мрачной громаде КВ.
В тумане, косматыми языками наползавшем со стороны ручья, танк напоминал истерзанное гигантскими когтями чудовище. Броня лохмотьями свисала на землю, ствол был завязан немыслимым узлом, а гусеницы бугрились волной. Ерофеев уверенно продвигался к нему. Миклашевский старался не сбиться с его следа, но каждый раз, когда руку обжигал холод металла, в нем все замирало. Пока удача была на их стороне. Поразительная зрительная память Ерофеева не подвела, они благополучно добрались до танка, перевели дыхание и изготовились к следующему броску.
Впереди лежал еще один сложный участок в минном поле. Артиллерия превратила бывшую машинно-тракторную станцию в каменоломни. Единственным ориентиром служила чудом уцелевшая и напоминавшая решето водонапорная башня. На этот раз очередь идти первым выпала Миклашевскому. Каждый шаг в этом лабиринте смерти давался ему с трудом, в тот миг, когда он ступал на песчаный бугорок и ноги разъезжались в стороны, сердце на миг замирало, а затем начинало биться, как кузнечный молот. Метр за метром, отсиживаясь в воронках, когда в воздух взлетала осветительная ракета, он, Цибуляк и Ерофеев приближались к немецким позициям.
Минное поле осталось позади, и на смену страху пришла боль – физическая и моральная. Развалины щетинились обломками кирпича, металла и арматуры, безжалостно терзали ноги и руки. Миклашевский, сцепив зубы, продолжал упорно продвигаться к гитлеровским окопам. На последних метрах минного поля ему пришлось пробираться по телам боевых товарищей – жертв предыдущих атак штрафного батальона. От тошнотворного запаха мутило сознание, руки горели нестерпимым огнем, когда натыкались на искромсанные осколками и пулеметными очередями тела. Чем меньше метров оставалось до вражеских позиций, тем все чаще пальцы вязли в разложившейся человеческой плоти и натыкались на осколки костей. Они – неизвестные Миклашевскому боевые товарищи и после своей гибели помогали ему найти путь на поле смерти.
Наконец перед ним возникло ограждение из колючей проволоки, за ним угадывалась траншея. Миклашевский, Ерофеев и Цибуляк залегли и напрягли слух. Немцы не подавали признаков жизни, напуганные отчаянными вылазками советских разведывательно-диверсионных групп, они вели себя осторожно и строго соблюдали светомаскировку. Миклашевский подполз ближе к траншее и прислушался. Справа донеслись приглушенные голоса, на мгновение возникли и исчезли два тлеющих огонька от сигарет. Он взял влево, подальше от поста, Ерофеев с Цибуляком последовали за ним. Под прикрытием кустарника они поползли к траншее, уходившей вглубь боевых порядков. Она вывела их к блиндажу. Сквозь неплотно прикрытую дверь пробивалась тонкая полоска света. Миклашевский подобрался к брустверу, подался вперед и отшатнулся.
Они появились неожиданно. Их было двое: один высокий и худой, как жердь, второй – приземистый, чем-то напоминающий бульдога. «Жердь» щелкнул зажигалкой, слабый огонек выхватил из темноты небритое, скуластое лицо с неправдоподобно длинным носом, напоминающим клюв птицы, и крепкие белые зубы, обнажившиеся в оскале. Миклашевский впервые так близко видел живых врагов – фельдфебеля и рядового. В них не было враждебности, они о чем-то оживленно переговаривались. Рядовой склонился к плечу «бульдога» – фельдфебеля и что-то сказал, тот хохотнул.
Смех на поле смерти, где она собирала свой страшный урожай, взорвал Миклашевского. Удушающая волна ненависти захлестнула его. Это они – арийцы – принесли неисчислимые бедствия и страдания в его родной Ленинград. Они обрекли на мученическую голодную смерть тысячи безвинных детей, женщин и стариков. Они ежедневно, ежечасно превращали в руины дивное творение Петра.
Рукоять штык-ножа раскаленным куском металла обожгла ладонь Миклашевского. Рука взлетела в замахе, тело сжалось в пружину, готовую разжаться, чтобы кромсать, кромсать, рвать на куски ненавистную плоть.
– Сталин капут! Хайль Гитл… – сдавленный вскрик Ерофеева и сорвавшийся голос Цибуляка отрезвили Миклашевского.
Его руки обвисли плетьми, пальцы разжались, штык-нож выпал и, звякнув о камень, скатился на дно траншеи. Немцы встрепенулись и ошалело уставились на три темных силуэта, нависших над ними. Первым опомнился фельдфебель и заскреб рукой, пытаясь ухватить ремень автомата. Рядовой распахнутым ртом судорожно хватал воздух, на его нижней губе нелепо повисла сигарета, и с ужасом смотрел на Миклашевского. Тот непослушной рукой сдернул с плеча винтовку, швырнул на землю и спрыгнул в траншею.
– Хенде хох! – взвизгнул фельдфебель и повел стволом автомата.
Миклашевский поднял руки.
– Сталин капут! Сталин капут! – заголосили Цибуляк с Ерофеевым и мешками сползли в траншею.
Фельдфебель приказал рядовому собрать винтовки и, построив перебежчиков в шеренгу, повел вглубь боевых порядков. Идти пришлось недалеко, штаб батальона располагался в бывшем правлении колхоза «Заветы Ильича». Была глубокая ночь. Офицеры не захотели разбираться с перебежчиками и отправили в сарай под замок. Там силы окончательно покинули их, и они, зарывшись в сено, забылись в тревожном сне.
Холодная апрельская ночь подошла к концу. На дворе начало светать, сквозь щель в стене пробился робкий солнечный луч и упал на посиневшую от холода щеку Миклашевского. Он встрепенулся и, чтобы справиться с ознобом, принялся, как бывало на тренировках, вести бой с тенью. Его примеру последовали Ерофеев и Цибуляк. Возня в сарае насторожила часового, он передернул затвор и крикнул:
– Хальт!
– Вот же суки, шоб им…. – выругался Ерофеев и приткнулся в угол.
Миклашевскому и Цибуляку тоже пришлось смириться. Спасаясь от холода, они поглубже зарылись в сено. Шло время, о них будто забыли. С каждым часом голод и жажда все больше давали о себе знать. Первым не выдержал Ерофеев, забарабанил в дверь и потребовал:
– Эй там, дай попить! Дай пожрать!
В ответ грянул выстрел. Дверь брызнула деревянной щепой, пуля зацепила Ерофееву плечо, пролетела над головой Цибуляка и впилась в стену.
– С-сука! – сквозь зубы процедил Ерофеев и перебрался ближе к свету, чтобы осмотреть рану. Она оказалось не опасной, пуля прошла вскользь, но кровотечение было обильное. Миклашевский с Цибуляком пришли ему на помощь, сняли нательные рубашки, порвали на полоски, перевязали рану и затем расползлись по углам. После произошедшего стало не до сна, и они прислушивались к тому, что происходило за стенами сарая. Со стороны передовой доносились звуки вялой перестрелки, изредка ухал миномет, где-то рядом надрывно звенела пила, в воздухе носились запахи кухни. Цибуляк потянул носом и, тяжело вздохнув, сказал:
– Жрать готовят. Гречку, похоже, варят.
– Гады, хоть бы нам дали! Чтоб им… – разразился ругательствами Ерофеев.
– Ага, дадут, по девять граммов на каждого, – буркнул Цибуляк.
– Ладно, хлопцы, не будем себя накручивать. Офицеры проснутся и разберутся, – пытался как-то успокоить себя и их Миклашевский.
– Ага, уже разобрались, Витюху чуть не кокнули. За шо? Мы же к ним сами пришли, – ныл Цибуляк.
– Заткнись, Степа, и без того на душе точно! – цыкнул на него Ерофеев.
В сарае снова воцарилось тягостное молчание, каждый ушел в себя. Сменилось две смены часовых, когда наконец о них вспомнили. На двери громыхнул засов, она распахнулась, в проеме возник фельдфебель. Стрельнув колючим взглядом по перебежчикам, он остановился на Миклашевском и повел стволом автомата:
– Мне выходить? – спросил Игорь.
Фельдфебель энергично кивнул.
– Одному? Но мы же пришли вместе!
– Вместе, вместе, – заголосили Цибуляк и Ерофеев.
– Хальт! – рявкнул фельдфебель и дернул Миклашевского за рукав шинели.
Он подчинился и вышел из сарая. Яркий дневной свет слепил глаза. Игорь остановился и тут же в его спину уперся ствол автомата.
– Шнель! – приказал фельдфебель.
Они прошли через расположение хозяйственной части батальона. Об этом говорили дымы, курившиеся над трубами полевых кухонь. В воздухе носились запахи каши и жареного мяса. Желудок Игоря ответил на них мучительными спазмами. Он судорожно сглотнул, в иссохшем от жажды горле запершило, и от мучительного кашля на глазах навернулись слезы. Фельдфебель был неумолим и не дал перевести дыхания. Проклиная его и всех, вместе взятых, немцев, Игорь, спотыкаясь на колдобинах, тащился вперед. Они миновали бывший скотный двор и через пролом в стене кузни вышли к штабу батальона – конторе бывшего колхоза «Заветы Ильича».
