не лучший вариант. Тем не менее старый мир еще не канул в небытие, поэтому утром он упаковал обеды для Сэма и Айзека и подвез их до академии, вышел на яркий солнечный свет, сел на транспорт до воздушного терминала. Обычное утро под безобидными голубыми небесами.
В здании терминала он остановился послушать музыканта, игравшего на скрипке за мелкую монету в одном из просторных коридоров. Пожилой скрипач играл, закрыв глаза. В шляпе у его ног скапливались деньги. Он играл на скрипке, похожей на старинную, кажется, из натурального дерева. И хоть Уиллис не был знатоком акустики, ему показалось, что звукам присуща особая теплота. Уиллис слушал музыку, восходящую над шарканьем толпы утренних пассажиров, а потом…
…взрыв тьмы, подобной затмению…
…молниеносная галлюцинация – лес, свежий воздух, вокруг вздымаются деревья, летний день…
…и вот он снова в воздушном терминале Оклахома-Сити, в прохладной белизне западного коридора, моргающий, ошеломленный. «Что-то нашло на меня», – подумал он, но это было негодным объяснением. Что же на него нашло? Вспышка тьмы, затем лес вокруг. Что это было?
Его вдруг осенило – загробный мир.
«Тьма – это смерть, – говорил он себе. – Лес – жизнь после смерти».
Уиллис не верил в загробную жизнь, но верил в подсознание, в знание без осознанного осмысления. И, почти не задумываясь, зашагал в обратном направлении, прочь от своего воздушного судна. Он не разбирал дороги, пока не очутился перед входом в школу, где учились его сыновья.
– Но почему вы забираете детей из школы? – недоумевал директор. – Я пристально слежу за новостями, Уиллис: в Ванкувере всего лишь крошечный очаг заражения.
В необъяснимой тревоге я закрыл файл и положил мобильник в карман.
– Ты заметил? – спросила Зоя. – Видеофильм – зеркальное отражение книги.
Еще бы не заметить. В двадцать первом веке человек в лесу видит вспышку тьмы и слышит шум воздушного терминала двести лет спустя. В двадцать третьем веке человек в воздушном терминале видит вспышку тьмы, оглушенный ощущением, что стоит в лесу.
– Возможно, она видела фильм, – предположил я. – Оливия Ллевеллин, я хочу сказать. Она могла его видеть, а потом вставила в свою фантастику. – Я был доволен своим предположением.
– Я думала об этом, – ответила Зоя. «Конечно, думала», – сказал я про себя. В этом заключалась принципиальная разница между нами: Зоя всегда обо всем думала. – Но это еще не все. Моя команда целый месяц изучала район, в котором вырос композитор, и сегодня днем мы нашли письмо. – Она прокручивала файлы на проекторе, но он был настроен на режим конфиденциальности, поэтому под моим углом зрения казалось, что она шарит по облаку. – Вот оно, – сказала она.
В воздухе между нами возникло изображение – манускрипт, начертанный иноземными письменами.
– Что это?
– Думаю, подтверждающее доказательство. Письмо, – сказала она. – Из 1912 года.
– А что за алфавит? – спросил я.
– Ты что, серьезно?
– И что, как я смогу это прочитать? – Я присмотрелся и разобрал одно слово. Нет, два. Это был почти английский, но какой-то перекошенный, скособоченный, по-своему красивый, но буквы бесформенные. Может, Протоанглийский?
– Гаспери, это же скоропись, – сказала она.
– Понятия не имею, что это такое.
– Ладно, – сказала она с умопомрачительным терпением, к которому я привык. – Давай включим звук.
Она поколдовала с облаком, и в кабинете зазвучал мужской голос.
Берт!
Спасибо за доброе письмо от 25 апреля, которое пересекло Атлантику, потом черепашьим шагом – Канаду и оказалось в моих руках только этим вечером.
Ты спрашиваешь, как я поживаю? Откровенно говоря, братец, сам не знаю. Я пишу тебе при свечах из комнаты в Виктории – надеюсь, ты простишь меня за театральность, но мне кажется, я это заслужил – место моего обитания – приятный пансион. Я перестал думать о предпринимательстве и только хочу домой, но эта ссылка уютна, и моего пособия хватает на повседневные нужды.
Я веду здесь странную жизнь. Нет, точнее, жизнь тут можно назвать скучной (это моя вина, а не Канады), если не считать одного необычного эпизода на лоне дикой природы, о котором мне хотелось бы тебе поведать. Я отправился в путешествие из Виктории на север со школьным другом Найла Томасом Мэлло (возможно, я ошибаюсь в правописании его фамилии). Два-три дня мы плыли на север вдоль побережья на аккуратном пароходике, груженном припасами, пока наконец не прибыли в Кайетт – деревню, состоящую из церкви, причала, однокомнатной школы и горстки домов. Томас продолжил свой путь в лагерь лесорубов неподалеку от берега. Я же предпочел пока остаться в пансионе в Кайетте, чтобы насладиться местными красотами.
Однажды утром в начале сентября я отправился в лес по причинам, излагать которые слишком скучно. Сделав несколько шагов, я увидел клен, остановился на мгновение перевести дух, и тут случилось происшествие, показавшееся мне в тот момент сверхъестественным, но, оглядываясь назад, думаю, это был некий приступ.
Я стоял в лесу в солнечных лучах, как вдруг упала тьма, резко, словно задули свечку, и во мраке я услышал звуки скрипки, непостижимый шум, странное ощущение, будто я на миг попал в помещение, гулкое здание железнодорожного вокзала. Потом все прекратилось, а я все еще стоял в лесу. Словно ничего не случилось. Пошатываясь, я вернулся на берег, и меня сильно стошнило на камни. На следующее утро, обеспокоенный своим здоровьем и преисполненный решимости покинуть эту местность, я вернулся в городок Виктория, где пребываю и поныне.
Я занимаю вполне приличную комнату в пансионе неподалеку от гавани, развлекаюсь прогулками, чтением, шахматами и – временами – акварелями. Ты знаешь, я люблю парки; здесь есть общественный парк, в котором я нахожу большое утешение. Не рассказывай никому, но я обратился к врачу, который уверен в своем диагнозе – мигрень. Своеобразная, однако, мигрень, при отсутствии головной боли, но я полагаю, что соглашусь с этим за неимением иного объяснения. Но я ничего не могу забыть, и эти воспоминания меня тревожат.
Надеюсь, у тебя все в порядке, Берт. Пожалуйста, передай мою любовь и уважение Маме и Отцу.
Твой Эдвин
Звукозапись остановилась. Зоя мановением руки свернула картинку, упрятав ее в стену, и села рядом со мной. Никогда еще я не видел ее такой отягощенной.
– Зоя, – сказал я, – ты встревожена больше, чем… Я ничего не понимаю.
– Какая операционная система стоит на твоем мобильнике?
– «Зефир», – ответил я.
– И у меня. Помнишь, пару лет назад «Зефир» дал сбой? Длилось это день-два. Ты мог открыть текстовый файл на своем устройстве, а звучала музыка, которую прослушивал накануне?
– Конечно. Это очень раздражало, – смутно
