— Успел. Давай руку.
Рита подняла голову и увидела Яна.
— Давай руку, – повторил он и, крепко взяв ее за окровавленную кисть, вытащил из могилы. – Пошли. Быстрее
— Зачем? – невнятно спросила Рита.
Ян сорвал с ее лица очки и швырнул их в яму.
— Дурочка. Пошли.
Он крепко держал ее за руку, и Рита послушно зашагала вслед за ним по раскисшей грязи, подставляя грязное лицо холодным струям дождя.
Они выбрались с кладбища и пошли по широкой асфальтовой дороге.
— Подожди, – сказала Рита. – Я не могу больше. Я устала.
Она рухнула на дорогу, прямо в лужу, и теперь смотрела в небо серыми больными глазами:
— Я не могу больше...
— Ты ошибаешься, – просто сказал Ян. – Все только начинается.
— Что?! – страшно засмеялась Рита. – Все уже кончилось, кончилось давно. Вся наша жизнь – обочина! Обочина этой сумасшедшей дороги! Этой серой асфальтовой ленты! И никому до сих пор не удалось выбраться из нее! Никому!!!
— Ты просто не знаешь их. Их не так уж мало. Просто это редко удается в одиночку. Многие ломаются, многих калечат, а кто-то просто никогда и не хотел... – сказал Ян и, нагнувшись, легко поднял ее. – Пойдем. У нас мало времени.
— Что это было? – спросила Рита, немного ожив под струями дождя.
— Фарс. Для избранных, – отозвался Ян и быстро взглянул на нее. – Если бы я опоздал, тебя закопали бы.
— Я знаю. Я очень этого хотела.
— Нет, – сказал Ян. – Это слишком просто.
— Ты ошибаешься, – устало выговорила Рита. – Я давно уже сломалась. И если бы это жалкое подобие человека сегодня закопали, никому не стало бы хуже.
— В этой жизни я не ошибаюсь, – улыбнулся Ян. – Ты ведь все еще веришь, что автобус придет. Этого в тебе не убили.
— Верю, – подумав, выдохнула Рита и заплакала.
Ян шел рядом, шлепая босыми ногами по холодным лужам.
— На сколько у тебя пропуск? – неожиданно спросил он.
— На двадцать четыре часа. Максимальный, – уточнила Рита и подняла глаза. – А что?
Вдруг вздрогнула и задрожала, замотав головой:
— Я не хочу обратно! Не хочу, не хочу!!!
— Тс, тише, – прижал ее к себе Ян. – Успокойся. Я спрячу тебя. Только.. – он замялся и посмотрел на ее руки – Этого здесь нельзя. Иначе найдут.
Глаза Риты потемнели:
— Я не выдержу.
— Выдержишь, – твердо сказал Ян. – Иначе найдут.
По пространству огромной многокомнатной квартиры гулял ветер. Было сыро, пахло мокрой известкой и чем-то еще, гниющим и нежилым. Рита сидела в углу. Ее знобило. Больную кисть, обмотанную белой тряпкой, она держала на коленях, прижимая к груди, словно баюкая уснувшего ребенка. Где-то далеко на кухне звучали голоса и слышалось звяканье ложек о стаканы.
Комнатка была заставлена свернутыми в трубы огромными холстами. За спиной Риты на стене висел холст, где кто-то маслом нарисовал белую безглазую фигуру с четким пятном вместо лица. Раздались быстрые шаги, и в комнату вошел Ян, неся в вытянутой руке стакан с чаем.
— Чай будешь? – улыбнулся он.
Рита кивнула и протянула дрожащую руку.
— Ты совсем замерзла, – коснулся Ян ее холодных пальцев и поставил стакан на пол. – Подожди.
Он вытащил откуда-то из кучи тряпья старый свитер и осторожно, стараясь не задеть больную руку, надел его на Риту. Рита слабо улыбнулась и подняла стакан.
— Тебя уже ищут, – сказал Ян.
Рита вздрогнула:
— Они знают, где я?
— Нет, – уверенно мотнул головой Ян. – Им тебя не найти.
— Откуда ты знаешь?
— Срок твоего пребывания здесь истек. Они ищут тебя там, наверху, среди масок. До нас им пока не добраться. Мы хорошо прячемся.
— А похороны... Что это? – почти шепотом спросила Рита, вновь остро переживая тот ужас.
— Представление. Всего-навсего. Для того чтобы оставили нас в покое. Но если бы я не успел, тебя бы закопали. Это слишком серьезно. Нельзя рисковать всеми живыми... У нас здесь свой мир, и никто чужой никогда сюда не войдет. Никто оттуда. Только живые.
— Живые?
— Верящие. Поэтому ты здесь.
— Мак в очередной раз проверил меня? – больше себе сказала Рита.
— Да, – кивнул Ян. – И убедился в том, что знал. Теперь он ищет тебя.
— Я не хочу, не хочу... – исступленно зашептала Рита и прижалась лбом к щеке Яна. – Ты же поможешь мне! Ты не отпустишь меня! Сколько можно умирать! Я не хочу больше!
Ян погладил ее спутанные волосы и шепнул в них:
— Успокойся. Все будет хорошо. Только выдержи.
Рита снова вздрогнула:
— Я боюсь. Это сильнее меня.
— Нет, – уверенно сказал Ян. – Иначе тебя бы здесь не было.
Он взял из ее руки пустой стакан и поднялся, виновато улыбнувшись:
— Меня там ждут. Может... пойдем вместе?
— Нет, – отчаянно замотала головой Рита. – Не сейчас. Потом. Я посижу.
— Здесь холодно. Я укрою тебя.
Ян достал старое, прожженное в нескольких местах одеяло и укутал Риту, подоткнув его со всех сторон:
— Я на кухне. Будет плохо – позови. Обещаешь?
Рита кивнула и закрыла обведенные синевой глаза. Губы Яна легко коснулись ее лба, и шаги его затихли где-то за пределами комнаты. Рита, дрожа, сжимала колени, чувствуя где-то рядом боль. Такую зловещую и знакомую.
— Я выдержу, – твердила она про себя, сжимая зубы, вспоминая лицо и зеленые глаза Яна. – Я выдержу, иначе найдут.
... Корежило и трясло. Отпускало на мгновенье, белые губы жадно ловили холодный воздух, торопясь и захлебываясь, и все начиналось сначала. Рита выла тихонько, сбивая ногами одеяло, стучась холодным лбом в холщовую стену с нелепой безглазой фигурой, вцеплялась зубами в бинт на руке, вновь насквозь пропитанный кровью. На кухне кто-то мыл стаканы.
... Улыбающееся лицо движется все ближе, ближе, ближе... Глаза в глаза...
— Дик, – простонала Рита. – Куда ты? – Не уходи...
Крестик на прокушенной шее медленно, как маятник, из стороны в сторону... Дальше, ближе... Дальше, бли... Резкая боль и кровь из лопнувших губ на грудь, на шею, на старый свитер Яна...
— Зеркало, зеркало, зеркала... – бессвязный лепет, прерываемый стонами и нечеловеческим воем. – Дорога... кошка на обочине... День убивает... убил всех...
Взлетает вверх рука, прикрывая растрепанные волосы:
— Не бросайте! Не бросайте! Я не хочу! Я – живая!!!
Золотая улыбка Мака:
— Не все так просто, девочка... Ты так ничего и не поняла...
— Не хочу, не хочу больше... Не могу...
Комок в горле, слезы в больных глазах... Запах травы. Щекочет ноздри, заползает в голову. Дрожащие руки тянутся жадно:
— Дик, дай... дай...
Черные очки Мака:
— Ты поняла меня, девочка?
Судорожные движенья головой:
— Да, да, да, да... Дай, Мак...
Тихий смех в ответ. Холодно. Боже, как холодно... Свеча перед зеркалом... Там, в глубине, чье-то лицо... Кто ты? Кто ты? Кто?!! Сэр, не молчи!!! Собаки, терзающие лежащее тело...
— Нет! Нет! Нет!!!
Крик несется, безумный и безудержный. Рита пятится в угол, загораживая окровавленной рукой глаза, нащупывает второй что-то и тянет, тянет изо всех сил... Спрятаться, закрыться, чем угодно... Падает скрученный холст. Поднимается пыль над бесконечной дорогой... Кружит, смеется... Какое яркое солнце! Болят глаза... Рука в черном рукаве – в пальцах черные очки: возьми... Гадливо: "Нет, нет!" Ноги упираются в угол, дальше, дальше... Спина вжимается в белую безжизненную фигуру на холсте. Фигура оборачивается, смеется, тянет руки... Нет лица – на сером пятне головы черные очки и кровь из прокушенного горла... Дым сигареты в глаза, огонек ближе, ближе... Дрогнула рука – от ожога ровный круг...
— Мне – максимальный.
Пальцы девушки впиваются в рукав ее спутника, синеют, растут... На спутанные волосы сверху комья земли... Жалкое поскуливание:
— Не надо... не надо...
Неулыбчивые, недетские глаза девочки светятся злобным торжеством. Ленка в петле... Обломки дома падают медленно, тихо кружась... Пыль над бесконечной дорогой... Тонкая рука в кожаном браслете протягивает сумку. Золотая улыбка Мака: дошла? Пальцы жадно вцепляются в кожу сумки, рвут застежку...
— Не могу, не могу больше... – лихорадочно набирают шприц. Глаза завороженно смотрят. Капля на кончике иглы... В ней – жизнь... Быстро закатывается рукав. Язвы на сгибе руки чмокают жадно. Игла касается кожи. Вот оно, ну!!! Полкубика в вене. Дикий вопль Яна:
— Что ты делаешь?!! Там воздух!!!
И пустой шприц отлетает к стене, разбиваясь на осколки, разваливаясь на детали, жалобно звякая...
... Закрываются глаза, и приходит ночь...
Главная площадь города пуста и безжизненна. Еще не взошло солнце, но в воздухе пахнет свежестью раннего-раннего утра.
Все горожане спят и видят сны, бесцветные и плоские. Бетонная громада автобуса-памятника медленно трогается с места. Колеса, разрывая на куски асфальт, становятся резиновыми и упругими. Звенят, выпадая, стекла в салоне, пахнет бензином и чем-то еще – непривычным и резким, не бывшим никогда ранее на этой площади, в этом городе, на этой земле... Ошалевшую фигуру черного сторожа вдавливает в пыль бетонный монстр. Автобус долго раскачивается, словно только что проснувшееся тяжелое животное, потом раздается гудок – длинный, протяжный. Из близлежащих домов выглядывают потревоженные жители, и лица их вытягиваются, перекашиваются в крике. Со всех сторон бегут черные, но автобус уже трогается, подминая колесами всех не успевших отскочить, медленно едет к тому месту, где была некогда будка-ожидалка, жестяная остановка с потерявшим цвет указателем. Двери медленно открываются, и высокий парень с гитарой ловко впрыгивает внутрь и, положив гитару на сиденье, оборачивается, улыбаясь:
