Правда, за казенный мачтовый лес, пропущенный по Двине под видом помещичьего, получил Добрынин только четвертую часть взятки, а именно двадцать червонцев и потом еще семьдесят пять рублей, и то ассигнациями. Правда, комиссия по продаже казенного леса господина Пассека тоже прошла не гладко, но зато хорошо прошла история водочная.
Водка вообще играла в наместничестве роль политическую.
В торговле водкой соревновалось старое дворянство с дворянством чиновническим, новопроизведенным, которое не имело права водкой торговать по закону, весьма обширному, 1765 года.
Соревновались в водке, то есть в торговле ею, евреи с дворянством, и даже предлагал господин Пассек всех евреев из Белоруссии выселить по причине их недобросовестной конкуренции с дворянством.
Добрынин водкой сам не торговал, помня хорошо пункт 6 указа 1765 года:
«Которые же люди не из дворян, а состоят в службе нашей в чинах офицерских, но дворянским правом пользоваться по законам им не позволено, таковых за первый раз корчемства лишать чинов и исключать из службы, а за второй раз посылать на поселение к казенным горным работам».
Но было дело деликатнее.
И менее опасное.
По законам позволено было делать водки на манер французских, то есть фруктовые или виноградные.
Заводчики такой водки обязаны были доставлять ее казенным палатам для испытания через медиков, а палата имела обязанность каждый штоф запечатать, взыскавши пошлину.
И был в Белоруссии господин Аугсперг, граф германский, подданный италиянский, житель белорусский.
Представил он водки на пробу – водки были желтые, зеленые, белые, ликерные, пуншевые.
Водки эти уже были разосланы не только в палату, но каждому чиновнику на квартиру.
Была карикатура старинная.
Австрийский император ест Голландию, представленную в виде сыра, а король прусский смотрит из-за его плеча и говорит: «И я люблю сыр голландский».
Добрынин любил сыр всяческий, а тут ему водки даже не прислали. Но в то же прекрасное утро, когда чирикали воробьи и удивлялся георгиевский кавалер генерал фон Бринк, явился к Гавриилу Ивановичу стряпчий Целиковский.
– С водкой, – сказал он, – можно сделать дело.
– А как же, ведь она уже выпущена?
– Выпущена она выпущена, а другая не выпущена и печатается за городскими воротами, в пустом доме господина Голынского.
– Справимся по законам.
В указателе к словарю юридическому о водке и вине указы шли сплошь четыре страницы, начиная с шестьдесят пятой.
Особенно подходил указ от двадцать восьмого декабря 1766 года. Прочтя его, почувствовал Добрынин вдохновение и сказал:
– А для чего не в казенной палате, а сделана ли предписанная законом новая печать? А сколько именно печатается штофу, а не свободно ли за городом вместо одной тысячи штофов запечатать пять тысяч?
– Господин Добрынин, – сказал Целиковский, – поговоримте об этом, но не в казенной палате, а за воротами города, в доме Голынского.
Дело пошло быстро, поймана была за городом печать не настоящая и водка той печатью запечатанная, но следствие продвигать дальше было трудно.
Прокурор слушать ничего не хотел, а протокол пропал.
Но в казначействе удалось узнать, что деньги, десять копеек со штофа, получены не были.
И оказалось, что водка запечатана не фруктовая, а хлебная, и генерал-губернатору тоже не заплачено.
И печать хотя как бы и настоящая, но не совсем подлинная.
А поэтому поступило предписание:
«Сим объявив соделанное по сей части упущение, рекомендую наместническому правлению донос губернского прокурора и стряпчих, обнаружа посредством медицинских чинов, находящихся в Могилеве, поступить по предписанию законов, а впредь печатание оной производить при казенной палате; а чтоб избегнуть тесноты и траты штофов, то ежедневно назначать к печатанию оной водки штофов от ста до пятисот, приставляя к оной воинскую стражу, доколе будет производиться запечатание оных, и на этот раз извещать о бытии при сем случае казенных дел стряпчего и медицинских всех чинов, находящихся в городе, и, наконец, нужным почитаю смотрение, чтоб из них водки, по силе помянутых предписаний, делаемы были единственно из виноградного вина и виноградных фруктов».
Водка, конечно, после этого делалась не из виноградных вин, но все-таки приходилось графу доливать туда и виноградную водку. Добрынин же получил к этому делу постоянный доступ и от графа единовременную дань в триста шестьдесят рублей в год закрепленные.
Что же делал в это время господин фон Бринк?
Продолжение приключений господина Полянского
Любовь процветала в пасторском доме.
Полянский проводил там почти круглые сутки, но дела наместнические требовали иногда выхода, хотя бы на несколько часов.
Со вздохом уходил парижанин из этого театра, где чувства были настоящие. И для того, чтобы не скучать в наместническом кабинете, учредил он курьера, который носил между пасторским домом и наместническим дворцом беспрестанные любовные записки.
Барон Фелич перехватил одну записку для будущего судебного дела, а господин Полянский с решительностью прямо губернаторской арестовал маленького пасторского сына при своей канцелярии.
Тогда пастор и пасторша обратились к губернатору, но и губернатор ничего не мог сделать с Полянским.
И тут произошло событие изумительное.
Пастор и пасторша с криками побежали по городу, вошли в канцелярию наместнического правления, взяли своего сына и отвели домой без всякого предписания.
И тут Полянский промолчал, не решившись начать дело против пастора.
Для города это было неожиданностью.
Оказалось теперь, что не только слава Полянского подорвана, но и дом пасторский, в котором гнездилось счастье господина парижанина, стал домом раздора.
Но тут пришла из Питера посылка утешительная.
Оказалось, что дело о разводе подвигается и госпожа фон Бринк скоро будет признана девицей фон Бринк, так как она сама решилась на освидетельствование.
Довольный, счастливый Полянский со слугою ехал на ревизию в Черниговский уезд.
И тут в лесу встретил он поручика барона Фелича и еще двух неизвестных.
Барон Фелич закричал:
– А, герой могилевский, это тебе не в сенате!
Полянский ответил из коляски:
– Барон, ты будешь нечестен, если захочешь мстить. Сделай так, как поступают в Европе: возьми пистолет, я возьму другой, а незнакомые мне дворяне будут нашими секундантами.
Но барон был пьян и весел.
– А в Европе, – сказал он, – не присылают к мужьям лекаря и полицейских для освидетельствования.
Тут схватили Полянского и начали его бить плетьми.
Полянского нашли в лесу брошенным и привезли в Могилев крестьяне.
Весь Могилев посетил героя Полянского. Сам Георгий Конисский пришел к нему с утешительной проповедью. Добрынин пришел с Луцевиным. И были приняты сейчас же после медика и написали челобитную на Фелича и Бринка.
Но в наместническом правлении председатель вернул челобитную как составленную в ругательных выражениях.
Пошла ябеда на ябеду, донос на донос. Ахшарумов писал на Полянского, Полянский на Ахшарумова.
Генерал фон Бринк продал дом, а потом продал мундир, и все съела верхняя расправа.
Нищим ходил старик по улице. И если кто подавал ему, то он останавливал благодетеля и говорил:
– И все ж таки я не понимаю: почему за мою жену дрался барон фон Фелич с Полянским, и при чем здесь генерал-губернатор, и почему мне теперь негде пить кофе? Зачем я пожалел свою бедную родственницу, зачем я покрыл своим именем чужой грех?
Потом господин фон Бринк начинал плакать и просить денег на табак. Все это было очень неприятно, и его старались обходить.
Господин Добрынин преуспевает
Однажды был вызван господин Добрынин к самому генерал-губернатору.
Генерал-губернатор принял его ласково и даже произнес:
– Садись.
Гавриил Иванович сел и посмотрел с удовольствием в большое губернаторское зеркало.
Таких в Могилеве было немного.
В зеркале на бархатном стуле с золотом и белой эмалью сидел молодой, тридцатичетырехлетний, как знал Добрынин, человек. Была на том человеке одежа хорошая, серый шелковый кафтан и чулки в тон. И была у этого человека шпага, и сидел он при самом генерал-губернаторе Пассеке.
Очень приятный вид представляло зеркало.
И даже приятно думать было, что Кирилл Севский, хоть он и не сослан в Суздальский и Соловецкий монастырь, и не сидит в подвале, и не гоняет палкой крыс, все же сейчас со службы снят, и имеет только триста рублей годового содержания, и отдан в монастырь, и монастырем тем не может распоряжаться.
И монастырь-то какой – Киево-Михайловский, бедный.
А господин Гавриил Иванович Добрынин сидит с губернатором, деньги у него есть в росте на четверных процентах.
И за водку ему платят, и за лес ему платят, и нет у него никакого дела в сенате, и не били его нигде плетьми.
