У нас не было выбора. Судьба детей зависела от благосклонности или неприязни селян. Настанет день, когда мы уйдем отсюда. И тогда руководство сиротскими учреждениями перейдет к местным властям. Чтобы надолго обеспечить детям нормальную жизнь, требовалось согласие местных жителей.
Потому-то мы и сидели с бургомистром в трактире, единственном во всей общине, и потягивали просяное пиво, в то время как он ерзал на стуле, разглаживая несуществующие складки на галстуке с изображением Дональда Дака. Его округлое лицо выражало неподдельную радость земного бытия, он с хрустом отделял хрящи от косточек и прямо-таки с упоением рассказывал, как учился в столичном техникуме. Подобно каждому из ста сорока бургомистров страны, он был назначен на свою должность лично президентом. Теоретически власть на местах воплощал совет коммуны, но, поскольку его члены имели зачастую лишь начальное образование, совет походил на быка, которого вел за собой бургомистр — ухватив за продетое сквозь ноздри кольцо.
Каждая коммуна была разделена на десять секторов, а те, в свою очередь, — на ячейки, которые были не только административными единицами, но и партийными организациями. Независимых структур не было, даже низшие ряды руководителей секторов контролировались верховной властью — с резиденцией в Кигали. Каждый гражданин знал свое место, как знал и своего начальника, и подчинялся приказам, которые поступали прямо из столицы.
Европейские газеты много писали потом о племенной розни, о жестокости, уходящей корнями в глубокую древность. В реальности же геноцид стал возможен только потому, что это государство встраивало в свои структуры каждого гражданина, закрепляло за ним в обществе то или иное место. Не попасть в эти тенета было нельзя, пролететь под радаром было невозможно. Каждый должен был участвовать в такой жизни, какую бы задачу перед ним ни поставили. И каждый знал все обо всех, никто не мог спрятаться, повсюду действовал сыск. И потому этот бургомистр был хорошо осведомлен обо мне.
Мы с Полем сражались на лыко-лукошечной дуэли, как он ее называл, и конечно же были близки к тому, чтобы в очередной раз проиграть поединок. Официант принес счет в лукошке из лыка. Поскольку мы здесь по приглашению бургомистра, значит, платить должен он, считал Поль, но сказать ему об этом напрямик было не так-то просто. Не видя корзиночку в упор, бургомистр рассказывал историю своей жизни. Эту отсталую коммуну он, мол, возглавляет временно и пробудет на этом посту лишь до тех пор, пока в Кигали не освободится обещанная ему должность в аппарате одного из министерств. Остановился на своем происхождении, объяснил, откуда родом и каких кровей его отец, обрисовал роль своего родителя в революции. Рассказу его, казалось, не будет конца… И только когда Маленький Поль, извинившись, удалился на минутку и мы остались вдвоем, он резко сменил тему. Спросил, является ли овощеводство на моей родине традиционным видом занятий. Видя мое недоумение, не без язвительности в голосе заметил, что, по слухам, я позволяю прислуге выращивать в своем саду авокадо, помидоры и маниок. И, чуть помедлив, спросил, теперь уже не скрывая злобы, разрешу ли я им держать коз или все-таки кур: недостаток протеина является, в конце концов, самой острой проблемой для этих гадких, худосочных людишек — для этих «тараканов», этих иньенци, союзников врага, коварных тварей, всегда готовых нанести республике смертельный удар из-за угла. Мне же, мол, надо держать ухо востро, дабы в один отнюдь не прекрасный день не оказаться тем, кто выращивает овощи для моей «таракашки». Ни для кого ведь не секрет, как ловко эти хитрецы умеют обделывать свои делишки: хлоп, и ты уже их слуга, они же — короли, восседают на троне. Откуда он все это знает? — хотел я спросить бургомистра, но тут вернулся Маленький Поль, глава коммуны умолк, изобразил на лице радость, и мы продолжили дуэль за право не брать в руки лыковое лукошко. Поль, настроенный на то, чтобы на сей раз не сдаваться, а вести игру до конца, каким бы горьким он ни оказался, начал рассказывать о своей коллекции минералов. И начал с самого верхнего отделения первого шкафа: там, в нижнем ящике у правой стенки, лежит серный колчедан из Индонезии, где началась его служба в дирекции. И так, отделение за отделением, он весьма пространно описал, наверное, сотни камней и камешков, рассказал, как они были найдены, и перечислил их особые признаки и способы применения в технике. Ну и конечно же Поль не старался говорить на понятном для дилетанта языке. Напротив, он смаковал специальные выражения, и уже минут через десять мне стало очень скучно; я полагал, что и бургомистр вскорости утомится и заплатит по счету, — дело-то и ему надо было кончать. Но мое предположение оправдалось лишь наполовину. Вместо того чтобы взять лукошко со счетом, он откинулся на спинку стула, опустил подбородок на грудь, и ровно через три вдоха заведение наполнилось громким храпом.
Потому они побеждали в любом лыко-лукошечном поединке и потому получали дороги и телефонные линии. Во-первых, они не стыдились храпеть в присутствии гостей, а во-вторых, времени и терпения у них было хоть отбавляй. Мы не стали будить бургомистра, расплатились и поехали в Кигали. Поль негодовал, говорил, что никогда еще не встречал столь неподатливого чиновника и никак не может понять, откуда берется такое упрямство. Но постепенно он смирился с тем, что переубедить бургомистра не удастся, и велел мне написать заявку на подключение коммуны Гисагара к автостраде № 13.
Разрешение было получено еще до введения в должность нового председателя закупочного кооператива. В его честь в главной конторе должно было состояться скромное торжество. Когда Поль заехал за мной в особняк Амсар, я и думать забыл об огороде. И, холодея от ужаса, вспомнил о нем только теперь, завязывая галстук и наблюдая за Полем, который стоял на веранде и смотрел в ту сторону, где находились грядки. Что это там, Давид? — спросил он. Овощные грядки, ответил я как можно непринужденнее, что не помешало лицу Поля превратиться в большой вопросительный знак. Откуда у вас время заниматься огородом? — спросил он, и мне пришлось объяснить ему, кому принадлежат овощи и какие успехи в развитии страны достигнуты благодаря моему безоговорочному служению ей, а именно удвоение количества калорий для семьи из девяти человек. Напомнил я ему и о том, какую битву за урожай вели наши отцы и деды, чтобы помочь населению нашей родины перенести тяготы и лишения в годы разразившейся на континенте мировой войны. Вопросительный знак потолстел, вырос, раскрытый рот Поля был в нем точкой, и до меня наконец дошло, сколь пагубной он находил саму идею. Нельзя этого делать, мой юный друг, произнес он ворчливо, ни в коем случае нельзя! Это не предвещало ничего хорошего, ибо всякий раз, когда он употреблял обращение мой юный друг, за ним вскоре следовало наказание. Но пока он молчал, показывая жестами, что нам надо торопиться.
Мы тронулись, Поль по-прежнему не говорил ни слова, и я попытался нарушить неловкое молчание: сказал, что Эрнеста наверняка будет подкармливать овощами и меня, но Поль вдруг ударил по рулю ладонью, резко крутанул его, нажал на тормоз и остановил машину на обочине. Закричал на меня, назвал упрямцем, у которого хоть кол на голове теши. Кооперант должен строго придерживаться реальностей, а одна из главных реальностей страны, где мы работаем, — это иерархическая лестница. Эрнеста убирается не только у зарубежных специалистов, но и у местных чиновников, от которых зависит судьба наших проектов. И в сношениях с ними нам придется очень и очень туго, если они узнают, что мы позволяем обслуживающему персоналу выращивать овощи в наших садах. Если уж мы готовы идти и идем на поводу у прислуги, то министрам сам Бог велел из нас веревки вить! После этих слов туман в голове у меня начал рассеиваться, и я сообразил, почему бургомистр настаивал на строительстве дороги. Он считал меня и Поля слабаками, филантропами, у коих уговорами можно выманить что угодно. Огородик в моем саду вынудил дирекцию согласиться на постройку дороги, что обойдется ей в несколько сот тысяч швейцарских франков — деньги, которые с таким же успехом можно было бы скормить свиньям. Ведь в Гисагаре имелась только одна машина, только для нее будет строиться дорога, а принадлежала эта машина, естественно, бургомистру.
Однако дело приобретало еще более серьезный оборот, и, предчувствуя это, Маленький Поль поумерил свой гневный пыл. В зеркале заднего вида появилась фигура человека. Это был умуцунгу в пиджаке травянисто-зеленого цвета, лет пятидесяти, лысый, в очках с большими стеклами, с безгубым ртом, не толстый и не тонкий, пожалуй, слегка одутловатый, подобно многим белым, живущим в тропиках. Под мышкой у него был пухлый кожаный портфель, к главной конторе закупочного кооператива он шел шаркая ногами, а потому его можно было принять за учителя гимназии. Но то, что он никакой не учитель, мне стало ясно, как только Маленький Поль выскочил из машины и поспешил навстречу этому человеку, приветствуя его с широко раскинутыми руками, словно они не виделись веки вечные. Теперь я понял, кто этот человек, о котором я много слышал, — причем говорили о нем всегда туманно, полушепотом, с одобрением или легкой усмешкой, — но которого никогда не видел в лицо.
