Дашутка не заставила себя ждать. Она, не раздеваясь, подбежала к Лане, попыталась подхватить блин прямо со сковородки. Тогда и Дора решительно сбросила пальто и потянулась к этому же блину.
— Обожжетесь, глупые! — рассмеялась Ланя. — Не торопитесь, хватит вам досыта.
Руки Лани стали летать с таким проворством, что Максим опять невольно залюбовался.
С этого дня Максим стал ежедневно появляться на улице. Приучился ходить, не стыдясь того, что волочит ногу. Пытался даже, несмотря на протесты матери, хозяйничать во дворе: то корове сена бросит, то снег от калитки откидает…
Однажды Максим встретил на улице бригадира. Смущаясь, остановил его.
— Николай Агафонович, у меня к вам просьба. Нельзя ли привезти Лане дров?
Бригадир посмотрел на парня непонимающе.
— Какой Лане? Синкиной? А-а… Чего это ты о ней так пекешься?.. — В глазах бригадира появилась лукавинка.
— Да просто… По-товарищески, по-комсомольски…
— Съездил бы сам да привез — вот это было бы по-комсомольски. А то на других заботу сваливаешь. Думаешь, мало у меня и без того всяких хлопот?
— Я бы не просил, если бы сам мог. Знаете же вы…
— Знаю. Но знаю и то, что Синкины не больно еще заслужили перед колхозом. И вообще о дровах для своей избы каждый сам обязан заботиться.
— Сироты же все-таки… Просто по-человечески, без всяких заслуг, разве нельзя помочь?
— Ну-ну, ладно. Сообразим что-нибудь потом. Сейчас некогда.
Бригадир заспешил дальше. А Максим остался, как побитый. Зря он только унижался… Нет, никакое это не унижение! А дров Лане он сам привезет, сразу же съездит, как только ноге станет немного полегче.
Максим не заметил, что невдалеке стоял Тихой, что он слышал весь разговор.
Назавтра чуть свет Тихон отправился к бригадиру, взял лошадь, поехал в лес. Ему не понадобилось долго искать сухостой и место, где удобнее подъехать. Все березовые колки, все черневые, то есть с примесью хвойных деревьев, перелески окрест были ему знакомы до последнего кустика. И хотя снег в лесу лежал уже глубокий, парень утопал в нем выше пояса, это не было для него большой помехой. Он живо повалил две березы-сушины, обрубил сучья, разделал стволы на трехметровые коротыши и нагрузил на сани такой воз, что лошадь еле сдернула его с места.
Ланя снимала в ограде с веревок белье, когда Тихон подъехал к воротам.
— Открывай пошире! — крикнул он.
Ланя махнула рукой, как бы сказав: «Проезжай, не разыгрывай!».
Девушка не верила, что дрова привезли ей. Тихон соскочил с воза, распахнул ворота сам. Взял коня за повод, повел в ограду.
— Раздурился! Где ж ты тут развернешься, как обратно выедешь? Ограда же тесная… — и тут еще не поверила Ланя.
— Велика хитрость! Воз свалю, сани занесу в сторонку — и все, — пояснил Тихон.
Подъехав к сараю, он стал развязывать воз. Лишь тут девушка начала понимать: парень не шутит. Но, веря и не веря этому, молча смотрела, как он распутывает веревку. Только когда Тихон принялся скидывать лесины к сараю, Ланя вновь обрела голос.
— Ты и вправду нам дрова привез? — спросила она, не замечая, как промороженное до хруста фланелевое Дашуткино платьишко, которое она снимала с веревки, ломается у нее в руках, точно хворост. — Откуда ты взял, что нам дрова нужны? Я же не просила.
— Откуда? — Тихон едва не проговорился, что дрова привезти надоумил его Максим. Но спохватился и сказал небрежно, как о совершенно пустячном деле: — Ты ж плетень на топливо разбираешь… Каждому прохожему, небось, видно…
— Ой, платьишко Дашуткино изорвала! — И Ланя стремительно убежала в дом.
Вышла она обратно не сразу, уже когда Тихон поскидал почти все лесины.
— Пила у тебя есть? Отведу коня, приду распилить, расколоть, — сказал он, занося сани, будто игрушечные.
— Не надо, мы сами с Дорой распилим помаленьку, — запротестовала Ланя. — Спасибо за то, что привез.
Отведя лошадь на бригадный двор, Тихон вернулся.
Максим удивился, когда, придя к Лане, увидел, что Тихон привез ей дрова. Он не догадывался, что толкнуло того на такой добрый поступок, в душе даже позавидовал ему, пожалел, что его опередили. Но все-таки он, не лицемеря, пожал Тихону руку.
— Вот это по-товарищески!..
Потом все вместе принялись доводить дело до конца. Весело пошла работа. А Ланя переживала открытие: она не одна, вокруг нее друзья, готовые поддержать в трудную минуту. Внешне она ничем почти не выдавала себя. Пилила спокойно, размеренно. Лишь глаза ее, когда она вскидывала их на Максима или на Тихона, лучились необычайной синевой. Максим, впрочем, и по одним ее глазам понимал, что творится у нее на душе. Он и раньше примечал: глаза Лани всегда наливались густой синевой, когда она была счастлива.
Тихон никогда не обижался на свою силу. А теперь он даже суковатые березовые чурбаки колол играючи — далеко отлетали поленья. Тихон не был лентяем, случалось ему увлекаться той или иной работой, но чтобы чувствовать себя счастливым от нее — это открылось ему впервые. Еще вчера скажи ему кто-то об этом, он бы ни за что не поверил, рассмеялся бы, как над выдумкой. Вообще с Тихоном творилось что-то неиспытанное, необыкновенное.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Как ни ловчил Куренков, он все-таки запутался в своих махинациях. Добыча разных дефицитных материалов в обмен на колхозные скрытые от учета продукты обошлась ему дорого.
Специальный представитель Куренкова в городе, или попросту «толкач», как зовут этих людей в народе, завез одному снабженцу из «Сельхозтехники» бочонок меда. Завез даже не ему лично, а его бабушке, которая жила в пригородном селе. Оставил вроде на временное хранение. Все было сделано, кажется, с умом. И «толкач» прямо взятку не давал, и снабженец ее не брал. Но когда Куренков назавтра появился на складе, он получил все, что хотел и что другие председатели никак получить не могли.
Однако ребята из «Комсомольского прожектора» в селе, где жила бабушка снабженца, сумели «высветить» эту темную сделку. Так как бочонок милиция нашла на квартире снабженца — все тайное стало явным. Снабженец и «толкач» попали в тюрьму. Куренков, правда, доказал, что никакой личной корысти у него не было: все полученное на базе поступило в колхоз, поставлено на машины. Это учли, Куренкова не судили. Но партбилета и должности председателя он лишился и уехал из Дымелки с позором.
Ивашкову же удалось остаться в стороне. Он легко сумел доказать, что неоприходованный мед — не его вина, и трудодни ему начислены только за то, что учтено.
Председателем колхозники потребовали поставить Александру Павловну Фомину. Если всякие дельцы, шабашники, «калинники» льнули к Куренкову, то честные труженики ценили ее. Они давно уже видели, как она старается сдерживать Куренкова, пресекать его махинации. А когда он отлучался в город, Александра Павловна часто брала на себя и прямое командование производством. И многие поняли: партийный секретарь сильнее Куренкова и в хозяйственных делах.
Райком и райисполком тоже поддержали кандидатуру Александры Павловны. Правда, предрик Умрицын, у которого Куренков был на лучшем счету, сказал:
— Вот теперь посмотрим, как ты будешь выкручиваться!
— А никак не буду, — ответила Александра Павловна. — Работать буду как смогу, а выкручиваться — не в моем вкусе.
— Знаю, знаю, ты убежденная сторонница самых прямых и честных путей, — усмехнулся предрик. — Одобряю это, конечно. Только поживем — увидим. Ведь одно — быть парторгом, руководить людьми идейно, а другое — тянуть на своих плечах хозяйство.
— Не потяну — честно попрошу отставки.
— А мы не будем этого ждать, — в голосе Умрицына будто что-то звякнуло. — Снимем сами. И учти — деликатничать не станем. Новичок ты в председателях или нет — спрос будет суровый. За все лично ты теперь в ответе.
— Знаю, председатель за все в ответе. За землетрясения только не отвечает.
Александра Павловна понимала, что это недоброе предупреждение. Но не испугалась, не отказалась возглавить колхоз.
А когда приняла дела, сразу же позвала к себе Ланю. Хотя и нельзя было доказать, что родители ее погибли из-за омовения в «святом» ключе, потому что никому они об этом не сказали, но догадка такая у людей была. Александра Павловна тоже чувствовала, что и Евсей не зря заболел или притворился больным, и Ивашков, хотя и примолк, затаился после смерти Синкиных, после провала Куренкова, — это не привело к полному упадку секты.
Конечно, дали какой-то результат антирелигиозные лекции и беседы, которые проводила Зинаида Гавриловна, учителя, сама Александра Павловна; конечно, на время «калинники» были парализованы. Возможно, кто другой и вздохнул бы облегченно: хорошо, что не мешают на первых порах. Но Александра Павловна сразу обеспокоилась: а как Ланя? Что она переживает? Не сделала бы ложного шага в самом начале самостоятельной жизни. Во всяком случае, Ланю надо было поддержать, чтобы она не бедствовала.
