Учителя, наверное, думали — насквозь серый, скучный парень Тихон. Поглядели бы они на него во время охоты или рыбалки! Максим-то знал: тогда он преображался, горел и заражал всех своей увлеченностью. Рассказывать о рыбной ловле да охоте он мог не умолкая. Всяких забавных и печальных историй у него запас неисчерпаемый. Один лишь преподаватель — по основам сельского хозяйства — мог догадываться, каков Тихон «внутри». Потому что сельским хозяйством парень тоже увлекался по-настоящему.
Настал день, когда был снят карантин с дома Ореховых. Максим с нетерпением ждал этого сорокового дня, будто по кирпичику сбрасывал тяжелый груз с плеч.
День пришел долгожданный, а на душе было мрачно. И не оттого, что здоровье еще не вернулось, что не только выйти на улицу, а даже сделать несколько шагов по комнате Максим еще не мог. Он лишь научился пока стоять по-петушиному на одной ноге, подогнув вторую. Портило настроение другое: утром перед уходом в школу Ланя не заглянула сегодня в окно, не сказала привычное: «Пора, я пошла!»
Почему? Разве запамятовала? Нет и нет! Она знала точно, когда настанет этот сороковой день. Если бы хотела, не только заглянула, как обычно, в окно, а могла бы зайти в дом, поздравить со снятием карантина. Хотя бы на минутку забежала… Значит, не хочет.
«Ладно, не особенно и нуждаюсь! — решил Максим. — Только поправлюсь, так пусть не ждет, чтобы я за ней заходил…»
Наскоро проглотив два пирожка, он принялся за тренировку. Для этой цели возле кровати был укреплен велосипед. Взобравшись на него, Максим крутил педаль правой, уже отошедшей после паралича ногой. А левая нога, при помощи резиновой манжеты соединенная ступней с другой педалью, вынуждена была тоже работать. Таким способом Максим надеялся восстановить атрофированные мышцы.
Мать немного обидело — сын будто и не замечал, что она напекла специально сегодня его любимые пирожки с клубничным вареньем. Но когда Максим забрался на велосипед, она поняла — ему не до пирожков, ему не терпится поскорее встать на ноги.
Недолго обижался и Максим на Ланю. Не успел он как следует раскрутить педали — открылась дверь и на пороге выросла она, Ланя. Максим настолько растерялся, что не ответил на приветствие. Появление девушки оказалось для него полной неожиданностью. Но больше всего в замешательство привело то, что она застала его на велосипеде. Соскочить бы скорей, пересесть на кровать. Но где там! Парализованная нога никак не освобождалась от манжеты.
— Раздевайся, Ланя, будь гостьей, — предложила Зинаида Гавриловна. — Кстати, ты у нас первая гостья после карантина.
— Я знаю… Я и хотела быть первой, — простодушно призналась Ланя.
«Хотела прийти первой! Сама сказала!.. И пришла, пришла!» — запело в груди у Максима.
— А в школу не пошла? Или сегодня занятий нет? — спросил он, еще плохо веря в то, что услышал.
— Не пошла…
— А по… — Он чуть не бухнул: «Почему не пошла?..» Так нестерпимо хотелось ему услышать от Лани, что она решила пропустить уроки из-за него. Помешала мать.
— Вот еще нашелся следователь! Выложи ему все, отчего да почему, — пошутила она. — Не слушай его, Ланя, проходи к столу. Будем пить чай с пирожками.
— Да-да, — подхватил Максим, — мама испекла сегодня замечательные пирожки.
— Вот когда похвалил, — рассмеялась мать. — Я думала, съел и не заметил, с чем они.
Пока Ланя с матерью пили чай, Максим освободил, наконец, ногу, перебрался на кровать. Растерянность его сразу как рукой сняло. Осталась одна радость, что Ланя все-таки пришла, что она сидела сейчас за столом.
Одета Ланя была в новое ситцевое платье. Красное, в белый горошек, оно очень шло к ее зардевшемуся лицу. Максим никогда еще не видел ее в новой одежде. И теперь она казалась ему необыкновенно нарядной.
Ничем не прикрытое восхищение парня, наверное, смутило бы Ланю в любое время. Но сейчас она видела: радость светилась и в глазах Зинаиды Гавриловны. И относила все на счет праздничного настроения. Когда жизнь не богата радостями, особенно ярко запоминается каждый светлый момент. А Ланя впервые испытывала простое человеческое чувство — весело делила семейное счастье. Никто не шикал, не одергивал грубым окриком, не пугал божьим наказаньем «за бесовский соблазн». Не дома, не в своей семье, а здесь, у Ореховых, девушка почувствовала себя среди родных. Она шутила, смеялась вместе с Зинаидой Гавриловной и Максимом, не размышляя над тем, хорошо это или плохо.
После завтрака Зинаида Гавриловна оставила Максима и Ланю одних. Сослалась, как обычно, на то, что нужно сходить в медпункт. Но Максим понял: мать не хочет стеснять их, предоставляет возможность поговорить наедине. И, хотя никаких секретов у них не было, оба они остались благодарны Зинаиде Гавриловне.
Разговаривать с глазу на глаз оказалось трудно. Ни Ланя, ни Максим не находили нужных слов. Девушка все-таки начала первой:
— Как совсем поправишься — все ихние россказни пустыми окажутся.
— Какие россказни?
— Ты ничего не знаешь? Зинаида Гавриловна разве не говорила? Может, она тоже не слыхала…
Ланя стала взволнованно рассказывать, что сразу после внезапного заболевания Максима по Дымелке поползли недобрые слухи. «Калинники» уверяли: болезнь Максима — это кара всевышнего. Фельдшерица дерзнула отвратить от бога, от родителей Ланю, и бог не потерпел этой дерзости. Он покарал тяжким недугом единственного сына Ореховой. Унесет смерть парня — будет безбожная медичка терзаться денно и нощно. А сынку ее не миновать пекла. То, что на дом Ореховых был наложен карантин, придавало слухам зловещий оттенок. Не зря ни стар ни мал близко не допускаются к сыну фельдшерицы. И в больницу не берут, сама вынуждена доглядывать за ним. При простых-то болезнях такого не бывает. Невидимую немочь всесильный ниспослал. Когда же кризис миновал и жизнь Максима оказалась в неопасности, тогда «калинники» начали трезвонить другое: у сына фельдшерицы по божьему помыслу отнялись ноги, жить ему теперь до скончания дней своих калекой, себе в наказанье, людям в поученье, чтобы видели все, как Христос карает богохульников.
Максим вначале слушал Ланю с удивлением: никак не ожидал, что болезнь его пришлась на руку религиозникам. Потом рассердился.
— Ну, недолго им такую брехню распространять! — сказал он запальчиво. — Как только подымусь — назло пройдусь под их окнами!
— Скорее бы, — вздохнула Ланя.
Рассказав Максиму о том, какие недобрые слухи распространялись в связи с его болезнью, она умолчала, что сама пережила за сорок дней. А Лане не только твердили о неизбежной смерти Максима или неизлечимом параличе. Ее стращали божьим наказанием, требовали бросить школу, отказаться от греховного знакомства. «Калинники» старались «образумить» девушку, пока ее главные защитники — фельдшерица с сыном — поглощены своим горем.
Ланя не поддалась ни уговорам, ни угрозам. Несмотря ни на что, она ходила в школу. Мало того — ежедневно наведывалась к Максиму под окно. И не просила поддержки, наоборот, сама подбадривала его, как могла. Обо всем этом умолчала Ланя. Но по одному вздоху ее Максим все понял.
Есть мудрое восточное изречение: человек прозревает в своей жизни трижды: впервые — в колыбели, когда солнце попадает ему в глаза; второй раз — от первого большого испытания; в третий — от накопленного житейского опыта и приобретенного ума. Так случилось и с Максимом. Все пережитое обострило его чувства, помогло прозреть, увидеть Ланю по-иному, чем он видел ее до сих пор.
— Теперь я так начну тренироваться — велосипеду сделается жарко! — Он хотел еще добавить: «Непременно выйду на улицу через неделю!» Но сообразил, что далеко не все зависит от его воли. И потому сказал менее определенно, зато решительно: — Теперь уж наверняка поправлюсь!
Не все, однако, делается в жизни так, как хочется.
Максим перестарался с тренировками. Нога «отошла» совсем иначе, чем думалось. Раньше она была бесчувственной — ущипни и не услышишь, — а теперь в колене и лодыжке, припухших и покрасневших, появилась такая боль, хоть криком кричи. Усиленные занятия, попытка поскорее наверстать упущенное в школе привели еще и к тому, что у Максима начались приступы сильных головных болей.
Зинаида Гавриловна с запозданием обнаружила причины этих осложнений. Но, обнаружив, приняла самые решительные меры: утащила в кладовку велосипед, конфисковала все учебники, тетради, ручки и карандаши. Обещания Максима быть впредь разумнее не помогли.
— На разум твой и надеялась! Думала, взрослым становишься, а на деле оказался глупым мальчишкой.
Пристыженный, Максим не стал очень сопротивляться. Горько ему, конечно, было сознавать, что не вдруг он пойдет «на своих двоих», что об учебе в этом году придется забыть.
Ланя стала бывать у Ореховых все реже и реже. Отпала необходимость носить Максиму домашние задания, рассказывать об уроках, а без дела ходить Ланя стеснялась. Она улавливала скрытую настороженность, с какой поглядывала на нее теперь Зинаида Гавриловна, опасавшаяся, как бы при помощи Лани не возобновилась тайная учеба. Смущал девушку и неуемный восторг, в который приходил каждый раз Максим при ее появлении. Удерживали от посещений дома Ореховых и пересуды кумушек.