Вернувшись вечером домой, она увидела родителей уже на кровати, возле которой сидел Евсей. Лица отца и матери пылали, дыхание было тяжелым, губы у обоих запеклись. Сомнений не оставалось — они заболели. Но что было делать девушке? Сбегать за фельдшерицей? А если родители выгонят Зинаиду Гавриловну? Ведь в медицину они не верят, полагаются только на божью волю… Послал господь хворь — принимай как испытание тела и духа.
Евсей приметил тревогу Лани, сказал успокоительно:
— А ты, девонька, не кручинься заране. Не такие еще напасти с божьей помощью одолеваются. Сатана пока тешится, да власть-то не его. Недаром говорится: бог не выдаст, свинья не съест. Вот заварка липового цвета, попьют — хворь как рукой снимет.
Липовый цвет, однако, не помог. Ночью отцу и матери сделалось совсем плохо. Оба они бредили, метались на кровати, бормотали молитвы. Наверное, Ланя не выдержала, сбегала бы за Зинаидой Гавриловной. Но Евсей зорко следил за ней и все продолжал твердить, что ничего страшного нет. Он и в самом деле надеялся на это, считал, что у Синкиных обычная простудная горячка. Помечутся в жару — и все.
Но где там! Синкины схватили жестокое воспаление легких.
Утром Ланя все же ускользнула. Взяла ведра принести с речки воды для самовара, а сама побежала к Ореховым.
Зинаиды Гавриловны дома не оказалось. Она уехала за медикаментами в райцентр. Максим пообещал послать ее немедленно, как только вернется. Но с получением медикаментов произошла задержка, Зинаида Гавриловна заночевала в райцентре и возвратилась лишь к обеду следующего дня.
За это время воспалительный процесс у стариков разыгрался так, что остановить его уже не могли ни пенициллин, ни стрептомицин.
Они были в сознании, но, очевидно, предчувствовали близкий конец. Отец злился, уверяя, что смерть, которая стоит у них в изголовье, — это наказание Ланьке за ее безбожие. Сами они, дескать, жили безгреховно, к тому же смыли последнюю нечисть, и господь может взять их в рай, а вот Ланьке доведется помучиться одной с малыми сестренками на руках. И пусть мучится, коли родителей не слушала! На ее совести их смерть, на ее! Пусть гнетет это ее до гроба, пусть!..
— Только ежели что с нами приключится, мотоцикл передай Евсею. Слышишь?
Мать была не столь жестокосердна, не старалась напоследок запугать, придавить дочь тяжким грузом обвинений. Но по укоренившейся рабской привычке она даже тут боялась возразить мужу. Только после его смерти (мать скончалась через сутки после отца) она подозвала Ланю, сказала ей убито:
— Не серчай на нас, дочушка… Прости все обиды… — И, плача, задыхаясь, добавила: — Учиться тебе не давали. А теперь не доведется… Сестренок-то не обижай, как мы тебя… Пущай учатся… Колхоз, поди, поможет… — Потом, слабея, сказала совсем тихо: — Живите по-людски… Счастья вам…
— Мама!.. — воскликнула потрясенная Ланя. — Живите, мама!..
Впервые за все последние годы Ланя почувствовала нежность к матери. Наверное, она бросилась бы к ней на грудь, если бы ее не удержала Зинаида Гавриловна.
Мать потянулась, зевнула и замерла…
Зинаида Гавриловна рассчитывала: хлопоты по похоронам возьмут на себя руководители «калинников». Но Евсей прикинулся больным, а Ивашков, по обыкновению, сделал вид, что к секте никакого отношения не имеет. Одна Аришка возмущалась:
— Господи, потеряли люди совесть! Пока живет человек — всем нужен, а умрет — никто и не вспомнит.
Она привела старух, которые снарядили Синкиных в последний путь. Обо всем остальном пришлось побеспокоиться Зинаиде Гавриловне и правлению колхоза. Похоронили Синкиных без всяких религиозных обрядов.
Осталась Ланя одна с сестренками, не сладко ей жилось при родителях, но теперь показалось еще горше. Нет, не испугали девушку разные заботы, сразу свалившиеся на ее плечи. Жалко было оставлять школу, но и об этом она горевала не очень: надеялась окончить ее заочно. Угнетало душевное одиночество, в котором она очутилась. Сестренки, Дорка — третьеклассница и Дашутка — еще дошкольница, были слишком малы, чтоб служить опорой в горе. Кроме того, они чурались старшей сестры, потому что привыкли слышать от отца с матерью, что Ланька свихнулась, ничего доброго ждать от нее нельзя, наоборот, надо остерегаться сатанинской приспешницы. Сестренок еще предстояло приучать к себе… А кто мог поддержать Ланю? Прежде всего вспоминался Максим. Только он сам нуждался сейчас в поддержке.
А «калинники» не унимались, распускали всякие грязные слухи.
Вскоре после похорон, выйдя вечером во двор бросить сена корове, девушка услышала на улице громкие голоса.
— Покукарекает теперь Ланька! — захлебывался женский голос — А то и вовсе жизня у нее покалечится. Какой добрый парень обзарится на такое приданое?.. Пощупать, побаловать найдутся, а жить извини, олухов теперь мало, чтоб такой воз тянуть. Фельдшерица-то вон вроде была за Ланьку, а как пронюхала, что любовью пахнет, так, сказывают, строго-настрого запретила сынку-то с Ланькой знаться. Все ведь видят, не бегает Ланька-то больше к ним. Отучили! Теперь разве за вдовца какого выйдет или в детдом сестренок спихнет…
— А тебе будто забота? — хмыкнул мужчина. — Ланька, может, сама хочет записаться в христовы невесты, в девках остаться. У сектантов это принято.
— Так ведь Ланька от ихней веры отшатнувшаяся…
— Вчера отшатнулась — сегодня пришатнется! Скажу тебе: под мухомором белый гриб не растет. Какие были отец с матерью, такая и она будет.
Ланя узнала эти голоса. Перебирали ее косточки сельповский сторож хромой Кузьма Солодов и его рыхлая, оплывшая жиром супруга. Солодов был первым пьянчужкой в Дымелке и славился тем, что умел выпить за чужой счет. Являлся он непрошеным гостем на каждую свадьбу и семейную вечеринку. Словно по волшебству, немедля оказывался в любом доме, где потому или иному поводу распечатывалась бутылка. Женушка его тоже любила рыскать по деревне, но с другой целью: разносила и выведывала самые свежие новости.
Лане, разумеется, было известно, что из себя представляют супруги Солодовы. Не следовало бы обращать внимания на их болтовню. Только всегда ли мы поступаем, как следует?! Ланя ничуть не уважала Солодовых, но все-таки слова их разволновали, обидели ее. Прибежав домой, она бросилась на кровать, уткнулась в подушку и проплакала до полуночи.
«И не пойду я ни за кого замуж, не собиралась и не собираюсь! — восклицала она мысленно, с трудом сдерживая отчаянные рыдания, чтобы не перепугать спящих сестренок. — А Дашутку с Дорой все равно не брошу, ни в какой детдом не буду спихивать… Погаными нас считают. Под мухоморами, видишь, белые грибы не растут! И Ореховы, правда, стали сторониться меня. Раньше-то этого не было. Любви, видишь, испугалась… Зинаида Гавриловна. Да нет ее и не будет, не будет никакой любви!»
Девушка угрюмо замкнулась в себе. Она совсем не показывалась на людях, даже за водой на речку старалась проскользнуть незаметно. А когда заходила та или другая соседка, интересовалась, как они живут без родителей, Ланя отвечала свысока:
— Живем не тужим — других не хуже!
И принималась за какое-нибудь дело. Обиженная соседка больше уже не приходила, не пыталась помочь добрым советом или просто теплым словом.
Молва о невыносимой спеси Ланьки быстро разнеслась по деревне. К Синкиным, которые и раньше жили на отшибе от людей, и вовсе не стал никто заходить. Вокруг их дома будто выросла стена отчуждения.
Зинаида Гавриловна могла рассердиться на Ланю больше соседок. Если соседок она оттолкнула от себя ложной спесью, то фельдшерицу даже оскорбила.
Вскоре после похорон Зинаида Гавриловна пришла навестить Ланю и ее сестренок. Беспокоило, как они переживают смерть родителей, хотелось поддержать их в первые, самые трудные дни одиночества. Кроме того, чутье старого медика подсказало Зинаиде Гавриловне: у младшенькой Ланиной сестренки, шестилетней Дашутки, не все благополучно со здоровьем. Уж очень вяла, бледна была девочка, и совсем не детская печаль поселилась в ее карих глазенках. Никакой определенной болезни у Дашутки пока не было, но позаботиться о ее здоровье следовало.
Зинаида Гавриловна проверила температуру, послушала легкие, посмотрела язык Дашутки. Потом дала Лане коробочку разноцветных витаминных шариков, таблетки глюкозы. Посоветовала девочке больше находиться на свежем воздухе.
— Пусть бегает на улице хоть целые дни. Кто ее будет теперь держать взаперти? — согласилась Ланя. И, принимая коробочку, неожиданно даже для самой себя, добавила едко:
— Здоровых-то хорошо лечить…
Намек был чересчур прозрачным. Зинаида Гавриловна вскинула голову, хотела резко осадить дерзкую девчонку, но сказала сдержанно:
— Предупредить болезнь всегда легче, чем лечить. — И, сухо попрощавшись, ушла.
