Сама Зинаида Гавриловна не пошла больше к Синкиным, а сказала Максиму:
— Орешек, ты не можешь попроведать Ланю?..
Максим давно мечтал побывать у Лани, а после смерти ее родителей просто рвался к ней душой, но… Распухшей в коленке ноге, правда, стало легче, он начал ходить по комнате, однако до Синкиных дойти сил у него недостало бы. Да и стыдно было тащиться по улице паралитиком. Соседки сразу начнут охать, выражать сочувствие. Кто-нибудь непременно бросится помогать, станет поддерживать под руку. И, ясно, будет любопытничать, куда это, превозмогая такие муки, он отправился. Нет, лучше сидеть дома до выздоровления. И уж если пройтись по улице, так гоголем!
Но теперь, когда мать спросила, не сможет ли он дойти до Лани, Максим сразу забыл о своем решении.
— Конечно, дойду помаленьку, — сказал он не колеблясь.
— Я в третью бригаду еду, могу попутно подвезти.
— Тогда и рассуждать нечего. Едем сейчас же!
Максим живо оделся. Что делает с человеком настроение! Парень вышел в сенки, спустился с крыльца и дошел до саней, ни разу не охнув от боли.
— В пимах, оказывается, легче ходить. Ступня не волочится, не мешает, — сказал он матери.
— Разумеется, — с улыбкой согласилась мать, трогая лошадь.
Максим отобрал у нее вожжи, озорно гикнул. Застоявшийся мерин рванул в намет. Ударил в лицо ветер, завизжали полозья, застучали в передок саней комья снега, летевшие из-под копыт коня.
— Тише, вылетим на раскате! — крикнула Зинаида Гавриловна. Но не испуг, а восхищение слышалось в ее голосе. Она, как девочка, радовалась быстрой езде и тому, что Орешек лихо правит конем.
Ланя услышала скрип полозьев под окнами, выглянула на улицу в узенький талый просвет на заледеневшем стекле, увидела в санях Зинаиду Гавриловну. (Максим в этот момент стоял за столбом ворот, и она его не приметила).
— Раздевайся, Дашутка, опять тебя осматривать идут, — сказала она сестренке и, накинув на плечи стеганку, схватив подойник, торопливо выбежала из дому: хотела избавиться от встречи с фельдшерицей. Дашутка, которой не нравилось «осматриваться», бросилась на улицу за старшей сестрой. Ланя попыталась вернуть Дашутку. Но сестренка вырвалась, опрометью кинулась на крылечко. Ланя — за ней. И наскочила на Максима. Встреча получилась столь неожиданной для девушки, что Ланя попятилась от парня. С минуту, наверное, стояли молча. Максим улыбался до ушей, а Ланя постепенно приходила в себя.
— Это ты? — наконец спросила она едва слышно.
— Я — Пришел вот… попроведать тебя… — все так же улыбаясь, тоже тихо произнес Максим.
— Меня?
Максим смахнул гривку снега с перил крылечка, хотел примоститься.
— Да что это я? — спохватилась Ланя. — Тебе же стоять тяжело!.. А я болтаю. Не садись здесь, холодно на ветру, пойдем в дом. — Она распахнула перед Максимом двери и бережно взяла его за локоть так, как делает это мать, страхуя ребенка при первой попытке самостоятельно одолеть порог.
— Что ты, я сам… — пробормотал Максим. Но от смущения зацепился больной ногой за порог и упал бы, если бы девушка не подхватила его. А подхватив, уже не отпустила, провела, почти протащила до переднего угла, усадила на стул.
Максим рассмеялся, поймал Ланину руку, хотел притянуть девушку. Ланя шлепнула его по рукам и убежала к печке.
— Чем я тебя угощу? — мешая кочергой угли, спросила она. — Ничего, кроме похлебки, не варила.
— Ничего и не надо. Я не голодный.
— Нет уж, так не бывает, чтобы гостя не угостить. — Ланя приложила палец ко лбу, потом весело сказала:
— Испеку-ка блинов. Посиди немножечко, я живо…
Она завела тесто, накалила сковородку. В общем, делала все, что делает любая хозяйка, когда печет блины. Но Максиму каждое движение Ланиных рук казалось необыкновенно проворным, легким, красивым. Все вызывало у него восхищение. Он ждал, что Ланя подаст ему на тарелке блин тоненький, как бумажка, насквозь пропитанный маслом, подрумяненный до хруста. Ланя достала из печи сковородку, перевернула ее, а блин — не отставал. Поддела ножом — оторвался лишь не большой краешек. Присох блин к сковородке намертво. Сконфуженная девушка стала соскабливать его, сгонять с места мелкой стружкой.
— Первый блин, говорят, всегда комом, — попытался утешить Ланю Максим.
— Если бы первый!.. — еще больше смутилась девушка. — Я же…
Она не договорила, разлила и сунула на угли новый блин. Через минуту вытащила. Та же история — блин словно приварился к сковородке. Раздосадованная, раскрасневшаяся Ланя опять соскоблила его, налила третий. Однако и этот испекся не лучше.
— Что такое, почему они пригорают? — окончательно растерялась Ланя.
— Дай-ка я попробую, — подошел к шестку Максим.
— Тоже мне, помощник! — усмехнулась девушка, но уступила парню свое место. Любопытно было посмотреть, как он станет орудовать поварешкой и сковородником.
Максим старательно выскоблил сковороду, налил в нее ложку масла, бросил щепотку соли, поставил на угли калиться без блина. А когда сковорода раскалилась, также неторопливо разлил по ней тесто, испек… Блин снялся целехонький, круглый, как солнышко.
— Вот как умеючи-то делают! — по-мальчишечьи прищелкнул языком Максим.
Можно было ожидать, что Ланя упрекнет его в хвастовстве, заставит попробовать хваленый блин (конечно, он страшно пересолен, есть его нельзя). Тогда они посмеялись бы вместе. Однако Ланя побито опустилась на лавку возле печи, закрыла лицо руками и разрыдалась так горько, что Максим переполошился.
— Ланя, Ланя!.. — присел он возле нее. — Я ж не хотел тебя обидеть… Я ж пошутил… Ну что тут такого? Не испекся блин — стоит из-за этого плакать!..
— Ой, да разве я из-за блинов плачу! — захлебываясь слезами, сказала Ланя. — В жизни мне не везет, вот что!.. Ну ни в чем не везет, даже самая маленькая радость неприятностью всегда оборачивается.
— Да ну уж… — Максим хотел возразить, что это неправда, но почему-то не решился сказать столь категорически и произнес менее уверенно: — Ну уж, всегда…
— Всегда, всегда! — воскликнула Ланя. — То ли я вправду проклятая?
— Ты в уме? Кто тебе мозги вывихнул? Отец с матерью? Одурма…
— Не говори так! — вскрикнула Ланя. — Не смей!.. Не хочу я…
Максим прикусил язык. Он понял: обвинять умерших родителей девушки в том, что они калечат ее жизнь и после смерти, сейчас оскорбительно для Лани.
— Ладно, о прошлом не будем вспоминать, — сказал он как можно мягче. — А будущее — чем оно тебя пугает? Ничего же страшного.
— Ой, как же не страшно! — изумилась Ланя. — Совсем я запуталась, света не вижу.
С горечью, с болью стала она рассказывать, в каком отчуждении оказалась, как чудится ей, что все ее презирают за родителей, сторонятся, словно заразной. Страшно так жить. Поневоле подумаешь, не прав ли был отец, когда перед смертью сказал, что мучиться ей совестью вечно…
О блинах они забыли. И не вспомнили бы, если бы не пришла из школы Дора. Вместе с ней вернулась домой с улицы и Дашутка. Девочки еще в дверях стали, как мышата, поводить носами, принюхиваться — учуяли запах стряпни. Потом Дора, нелюдимо насупившись, проворчала:
— Сегодня же день постный.
— Не будет больше никаких постных дней! — резко сказала Ланя. — И праздники будем праздновать со всеми людьми.
— А сегодня разве праздник? — ехидно спросила Дора, прищурив голубые, как и у старшей сестры, глаза.
— Вот и поговори с ними! — Ланя глянула на Максима так, словно извинялась за сестренок. — До того упрямые, особенно Дорка.
— Потому что ты вероотступница! — огрызнулась Дора, точь-в-точь как огрызается и наскакивает на обидчика рассерженный щенок.
— Видишь? Совсем замучила меня. И учительницы не слушается. Правда, в школе не огрызается, но молчит, как рыба.
— Поупрямятся и перестанут. Теперь же никто их с толку сбивать не будет.
— Это я понимаю. Да сейчас-то мне с ними каково!
— А сейчас давай блины печь да есть, — промолвил Максим. — И поскорей, а то последние угли истлеют.
Ланя стала к печке. Теперь блины не пригорали, соскакивали со сковороды будто сами собой.
— Ну вот, давайте дружной семьей за стол, — сказал Максим.
— Не буду я их есть, — угрюмо отозвалась Дора.
— Почему не будешь?
Девочка наклонила голову, словно собиралась бодаться, но ничего не ответила. Дашутка жалась к ней, поглядывая на блины, но не смея сесть за стол. Привыкла, видно, не Ланю, а Дору считать для себя примером.
— Значит, есть блины грешно? — продолжал Максим серьезно. — Тогда давайте договоримся: я беру этот грех на себя.
Дора уставилась на Максима: не смеется ли? Потом потянула носом-пуговкой — больно вкусно пахли блины! Обернулась к Дашутке: «Сядем, что ли, за стол?..»
Дашутка не заставила себя ждать. Она, не раздеваясь, подбежала к Лане, попыталась подхватить блин прямо со сковородки. Тогда и Дора решительно сбросила пальто и потянулась к этому же блину.
