Глава 5
Спустя четверть часа застоявшийся жеребец затребовал галопа, и препятствовать ему Курт не стал — коря себя за мнительность, во все время пути он преодолевал настойчивое желание обернуться; казалось, за ним наблюдает чей-то неотрывный взгляд, следя за каждым движением. Была ли то в самом деле игра воображения или Нессель и впрямь следит неведомым образом за всем, происходящим в ее лесу, сказать он не мог, однако, когда стена деревьев осталась за спиной, вздохнул с облегчением.
Задерживаться в деревне, где дорогу на Ульм пришлось вызнавать путями окольными, с применением наводящих вопросов и проклятий в адрес оседлости и домоседства, Курт не стал, как не стал и останавливаться на ночлег спустя несколько часов, когда сумерки как-то разом перешагнули в темноту. Холодное небо было безоблачным, половинка луны освещала тракт вполне приемлемо, к тому же, сейчас рядом не было никого, кто взял бы на себя разведение огня, ложиться поблизости от которого, к слову заметить, он все равно бы не стал. Что же касалось безопасности, то в данной ситуации одиноко спящий путник мало (и невыгодно) отличался от одиноко едущего, а кроме того, вывешенный открыто Сигнум должен был предохранить его обладателя от людей благоразумных, а малый арсенал при себе — от тех, в ком здравый смысл и осторожность окончательно затмились жаждой наживы либо вконец отчаянным положением. Передохнуть коню Курт позволял, по временам спускаясь с седла и идя рядом, когда начинал откровенно клевать носом или мерзнуть от неподвижности. Ближе к утру попалась еще одна деревенька, где под натиском Знака удалось вытребовать постель и завтрак себе и должную заботу жеребцу. Злоупотребив гостеприимством хозяев не более четырех часов, Курт тронулся в путь снова, подбодренный уведомлением о том, что до Ульма он должен добраться уже этим вечером, если ехать в прежнем темпе, перемежая короткий отдых и шаг с галопом.
Стены города, однако, он увидел лишь ближе к ночи, почти уже укрытые тьмой и пришедшим с Донау туманом; ворота были наглухо заперты, каковая досадность довольно легко была преодолена с помощью все того же Знака. Готовность, с которой охранители спокойствия и безопасности Ульма бросились отпирать засовы и опускать мост, была скорее делом привычным, однако то, с каким радушием приветствовали они майстера инквизитора, в рамки обыкновенного поведения уже не укладывалось, ergo, слова Хоффманна о том, что следователя от Конгрегации в этом городе ждут, начинали получать свое зримое подтверждение.
Погружаться в беседу излишне подробную Курт не рискнул, однако на минуту у ворот задержался, пытаясь обиняками и намеками, стараясь не выдать собственной неосведомленности, вызнать у стражей причину столь противоестественной радости. Те говорили охотно и не по делу, многословно сокрушаясь над «этим непотребством»; в иных обстоятельствах вояк можно было бы призвать к порядку и вдумчивости, заставив прекратить пустой треп и доложить обстановку как положено, но сейчас Курт лишь кивал, слушая и тщась вычленить из потока скорби толику полезной информации. И лишь когда, распрощавшись, он двинулся прочь к улицам, плохо освещенным редкими окнами, вслед ему донеслось:
— Бог даст, майстер инквизитор, хоть вы отыщете чертова кровососа.
Курт стиснул пальцы на узде, едва не дернув потертый ремень на себя, едва не заворотив коня, едва удержавшись от того, чтобы, остановившись, обернуться и переспросить, не поверив ушам и вместе с тем понимая, как эта новость логична и в какой-то мере ожидаема. Эрнст Хоффманн, повстречавшийся будущему инструктору зондергрупп, проводя арест оборотня — его ждали в Ульме. Спеца по тварям. Эксперта по оборотням и стригам. И теперь вместо него заниматься этим будет майстер инквизитор Гессе, осведомленный о подобных существах не более любого другого выпускника академии, покинувшего ее стены вчера или год назад, не более любого курсанта, еще не окончившего обучение, лишенный явно немалых знаний своего убитого спутника — опыта, скопленного тем за годы подобной работы.
Темные улицы, до сего мгновения не вызывавшие никаких вовсе чувств, вдруг стали мниться бездонной пропастью в Преисподнюю, ходами, ведущими из небытия в этот мир, норами, откуда в любое мгновение может вымахнуть одним прыжком неведомой, противоестественной силы и проворства хищник и вцепиться в горло…
Курт встряхнул головой, отгоняя ненужные мысли, и двинулся дальше, погружаясь в узкие проходы меж домов, как в воду жарким днем — неспешно и осмотрительно, медлительно, опасливо, осознавая притом, что его предосторожности никчемны и глупы. Не станет тот, кого не могут отыскать без участия следователя Конгрегации, вот так, открыто, словно голодный волк в ущелье, прыгать на спину, не будет вовсе на этих улицах появляться, покуда не разойдется по домам большинство горожан — нежелательные глаза и уши; и ни малейшего внимания не станет он уделять тому, кто, не скрывая этого, вооружен до зубов, и сидит в седле, позвякивая при каждом движении кольчугой под курткой. Такие поджидают припозднившегося работягу или дамочку определенных занятий. Да и вовсе — эти опасения есть лишь въевшиеся в кровь, в нервы, в душу древние страхи, живущие вместе с человечеством и усугубленные свойственными его службе особенностями…
От пронзительного вопля чуть поодаль Курт вздрогнул, схватившись за приклад арбалета мимовольно, не с первой секунды распознав в неразборчивом реве ругань и пожелание собеседнику удалиться по непристойному адресу; в ответ послышалось столь же гневное ответствие, и спор стал стихать, заглушившись иными голосами — надо полагать, приятелей тех двоих. Убрав руку с оружия, он тронулся дальше, чувствуя, как уходит возникшая где-то в позвоночнике дрожь и расслабляются напрягшиеся нервы. Ульм, напомнил он себе, объезжая спешащего прохожего. Пограничный с Баварией город, город немаленький, шумный и многолюдный, превосходящий в этом смысле даже недавно покинутый Кельн. Вечерами шумят проезжие дельцы, заводящие нужные знакомства, ночами — молодежь, оные знакомства уже имеющая. В подобных городах появление на улицах после темноты — явление не предосудительное, хотя и не совсем приличное в глазах старшего поколения, каковое в любом городе, деревне и стране вообще является оберегателем устоев едва ли не более действенным и назойливым, нежели какие бы то ни было законы и управители.
Сейчас Курт согласился бы с кем угодно, пожелавшим выпроводить лишний люд с улиц, ибо вот так расхаживать в темноте, прорезанной лишь кое-где светом редких фонарей у домов и низких окон, есть деяние неразумное и небезопасное, если уж даже городские блюстители, судя по услышанному сегодня у ворот, опасаются ходить поодиночке. Расследуя убийства детей в Кельне, о которых он упомянул в разговоре с Нессель, Курт попросту поставил магистрат перед фактом, каковой гласил, что следует объявить комендантский час, и после наступления темноты уже следующей же ночью на улицах нельзя было встретить никого, кроме патрулей и бродячих котов. Явиться поутру в ратушу, разумеется, следует, как ad imperatum[16], так и для того, чтобы выяснить, наконец, подробности дела не только из слухов и пересудов, однако надеяться на то, что в этом городе удастся достичь столь же полного взаимопонимания со светскими властями, навряд ли приходилось; Кельн в этом плане — случай уникальный.
Свое бывшее место службы он помянул еще не раз, одарив открывшийся ему город недобрым словом. Под копытами коня хрустели выброшенные на улицу осколки костей, чавкали какие-то очистки и ошметки, обращаясь в грязь и грозя при следующем дожде превратиться вовсе в болото; мощеную улицу он увидел лишь дважды — перед крыльцами домов довольно богатого облика, кое-где попадались уложенные в ряд доски, а на перекрестке старая балка лежала поперек темного клочка мокрой земли — после вышеупомянутого дождя там наверняка пребывает огромная лужа, переходить которую предлагалось вот таким балансирующим манером. Перед перекрестком с колодцем Курт ненадолго приостановился и, поморщась, пустил коня в сторону, объезжая слякотную мешанину впритирку к близстоящим домам, едва не царапая колено о камень стен. К тому времени, как, руководствуясь пояснениями, полученными от стражей у ворот, он добрался до указанного Хоффманном трактира, уникальность родного города в сравнении с прочими из простого утверждения превратилась в непреложную догму.
«Риттерхельм» оказался трактиром без гостиничных услуг, а посему коновязь была номинальной и полупустой, и никого, кому можно было препоручить утомленного жеребца, Курт не увидел, однако внутренность заведения была вполне приемлемой для посетителя не средней руки. Шагнув в просторный зал, он не увидел затертых пищей столов, изрезанных и побитых, или скопившихся в кучки отрепышей, покупающих одно блюдо на троих; пол был значительно чище улицы за порогом, столы — оттерты, светильники наполнены, ругань не слышна, невзирая на многолюдье, а снующие в проходах разносчики и разносчицы спокойны и даже опрятны. Не обмолвись Эрнст Хоффманн о том, что скрываться не имеет смысла, пожелай Курт проникнуть сюда потихоньку и встретиться с агентом, не привлекая внимания — и его затея провалилась бы с треском и оглушительным грохотом. Пестрая в буквальном смысле публика, ограниченная не сословным, но финансовым рубежом, была не лучшим фоном для того, чтобы в ней затеряться: закрыв за собою дверь и отойдя от порога на два шага, он ощутил на себе с десяток взглядов, от пренебрежительных до опасливых, выражающих крайнее недоумение по поводу того, что это делает в таком месте. На фоне разноцветья камзолов последнего писка, ярких плащей и вычурных облачений Курт смотрелся довольно сумрачно и неуместно в дорожной куртке, некогда порезанной и чиненой не раз, в темно-сером шерстяном плаще, плохо скрывающем навешанное на него вооружение, и с туго набитой сумкой на плече. То, как из-за стойки тихо выскользнул распорядитель, он заметил, приблизившись к нужному столу, каковой, по благоволению свыше либо банальной случайности, оказался незанятым; бросив сумку на пол у ноги, Курт расстегнул пряжку плаща, высвободившись из намокшей в тумане шерсти, и уселся, вытянув ноги, ожидая, когда явится потревоженный распорядителем вышибала.
