союза и жена ничего не в силах сделать.
— Я… женат. То есть нет… Был когда-то… — забормотал он, сбитый с толку таким оборотом разговора и уже начиная страдать оттого, что снова приходится лгать, теперь уж о вещах очень серьезных, но считая себя обязанным твердо выдержать взятую на себя роль. Он не замечал, что Надя едва сдерживалась от смеха. А через несколько секунд она и сдерживать себя перестала, смеялась искренне, весело. Да и нельзя было не смеяться, видя такого растерянного и неловкого Букварева. А ему казалось, что она смеется влюбленно, и в неправдоподобных глазах ее опять переливались все цвета осеннего леса и неба.
— Врешь ведь! — со смехом вскрикнула она, даже замахнулась на него и бросила какой-то веточкой, но тут же сорвалась с места и помчалась прочь, мелькая в беспорядочных зарослях бора.
Забыв о боли, он кинулся за ней, но в этот раз так и не мог догнать. Он только на мгновения видел ее лицо, бедовое лицо разбаловавшегося бесенка, которое появлялось то слева от него, то справа, то спереди. Он был уверен, что она не подозревает его во лжи — сама же говорила, что после заключения такого союза надо верить каждому слову! — она просто развеселилась от радости, узнав, что он свободен, и теперь он был обязан поймать ее, близко-близко заглянуть в ее глаза, поцеловать, как целовал утром, еще раз убедиться в ее и своем собственном счастье. А чтобы убедить ее в этом, убедиться самому, он готов был сочинять и врать что угодно. Лишь бы она оставалась доверчивой и чуткой, только бы не гнала его, лишь бы сохранить ее для себя такой вот, сегодняшней, еще хоть на час, нет, на день, на несколько дней, надолго… А что будет после этого — что-нибудь да будет! Не хуже прежнего.
Конечно, потом он должен будет открыть ей всю правду. Но когда — это вопрос длинный. Торопиться тут незачем. И когда ей все будет известно — он еще раз искренне объяснит ей все, в том числе и причину сегодняшней лжи. Она поймет и простит. Она хоть и бойка проказить, но умница. У нее золотое сердце. Она любит его. Она будет принадлежать Буквареву, который ничего не пожалеет, чтобы она стала самой счастливой.
Букварев думал почти вслух, он грезил, губы его шевелились и вздрагивали.
— А где жена? — близко появляясь перед ним, насмешливо спросила Надя, готовая опять бежать от него.
— В… Москве где-то…
— Как это где-то? Муж — и не знает. Не верю!
— Ну… я ей квартиру оставил и ушел… уехал сюда… Может, она снова замуж вышла или переехала…
— Муж и это должен знать. А детей вы куда девали?
— Не было их! Нету, — торопливо ответил Букварев и виновато развел руками. Но он тут же почувствовал, что своей поспешностью, готовностью ответить на самый щекотливый вопрос, он, пожалуй, выдал себя. И еще он приуныл, почти возненавидел себя за такое кощунство по отношению к своим Генашке и Ленке. Ведь он их любит и… предает. Ему было тяжело, но и другого ничего не оставалось, как стоять на своем. Он просто обязан быть перед Надей последовательным. Во всем, до конца. И не беда, что еще минуту назад он не думал ни о какой московской квартире или об оставленной там жене, с которой даже не переписывается. Спросит его Надя еще о чем-нибудь — он снова солжет ей не менее логично. Любые подробности и детали тотчас выдаст его мозг. И все будет правдоподобно и убедительно.
— Ну вот. Теперь я почти все знаю о тебе. И Аркадия Аркадьевна говорила, что один из вас одинок и свободен, а у другого жена и двое детей, — будто бы с радостью заговорила Надя, но не скрывала и подступившей задумчивости. Букварев жадно глядел на нее и слышал, как где-то возле гортани растет жаркий комок, а руки сами тянутся к Наде, но ужас от огромности своей лжи и от неминуемости расплаты за нее все еще сковывал его.
— Теперь я должна рассказать и о себе, — потупясь, продолжала она. — Ты вот сто раз заявил сегодня, что у тебя ко мне все так внезапно и сильно… Я верю… Ты в этом, наверное, не притворяешься… (Букварев при ее словах то холодел, то его обдавало жаром счастья). Но я сразу должна сказать, что между нами ничего не получится… И не в возрасте дело, не в твоей жене… Просто у меня есть Юрочка. Он хороший и умный. А ты — как папа, тоже неплохой и добрый. Но ты временами скучный и голову сегодня потерял. Это быстро пройдет. Разве я не права?
— Да неужели Юрочка без недостатков? — глупо вскрикнул Букварев и сам понял, что Надя права.
— Ты не хуже. Я же сказала, что ты хороший…
— Но это значит, что между нами все…
— Ну, зачем уж так-то? Мы немножко понравились друг другу и нам совсем ни к чему порывать все. Наоборот. Я бы и еще с вами съездила в такой вот лес или в другое симпатичное место. С вами занятно. Только Губин пусть будет поскромнее, скажи ему. Он ведь лучше, чем показывает себя. А может, и хуже. А тебя попрошу, и очень настойчиво, чтобы… без сегодняшних догонялок и поцелуев. А то голова может закружиться… И неловко же… Не нужно…
— Но у меня все искренне, от сердца! Да и ты…
— Оттого тебе и легче. А мне?..
Букварев помрачнел. Не ожидал он такого удара и все еще плохо верил в него. Хотя, если бы он честно покопался в своей душе, то должен был бы признать, что предполагал и исподволь готовился к этому удару, потому что сознавал, сколь непрочна его ложь и как нелегко будет выпутываться из нее и очищаться. Да если бы и выпутался, то вряд ли мог рассчитывать на доверие Нади в будущем, на уважение. Сам себя бы перестал считать порядочным человеком и ту же Надю посчитал бы в противном случае дурой, которая вешается ему на шею. Все на свете проклинал бы и в первую очередь себя и то, что называется
