Санчес закинул ногу на ногу и сказал:
– Личной жизни нету!
– А ты все такой же. – Изабелла Ильинична поискала глазами палку.
– Да, тетя, – не стал отпираться Санчес, хмурясь и улыбаясь одновременно, ему вдруг стало как-то необычайно легко, словно это вреднющая старушенция и впрямь была его родной теткой.
– Мужичонка озорной! – хмыкнула старуха. – Вон глаза-то как сверкают!
– Почему же? – Озадаченный Санчес подал старухе палку, та встала, но, не ступив ни шагу, снова села, словно ноги ее не держали.
– Я в туалет, тетя Изабелла, – извинился Санчес. – Можно?
Старуха кивнула.
– Иди, там бачок не работает, – предупредила она.
И Санчес, закрывшись, сел на унитаз и задумался, вспоминая, как в банке с пшеном обнаружил довольно странный улов – крупную черную стекляшку, похожую на необработанный минерал.
– Неужели это счастье, которого я просил?.. – Включив воду на полную мощь, он умылся и сразу почувствовал облегчение. – Кому же продать бриллиант, если он подлинный?! – Глубокая морщина прорезала переносицу вора, да так и осталась на ней до конца жизни...
Когда он вернулся в комнату, на столе стояла китайская водка со змеей и женьшенем «Ханжа».
– Давай помянем тетю Полиандру, Шмуль, – тихо предложила старуха Мордахина. – Садись-ка и закуси по русскому обычаю!
На столе лежала все та же кулебяка, и Санчесу, которому кусок не лез в горло, стало не по себе... «Ханжа» обожгла горло, как всякая водка, и внезапное предвкушение счастья пробило его до костей. Санчес даже закашлялся, горько рассмеявшись при этом. Старуха тоже выпила стопку и теперь кивала и плакала, глядя на племянника. Они отвели душу, Санчес попрощался, клятвенно обещая заходить в гости и даже привести свою девушку, когда она у него появится.
– Женись, котлет домашних поешь, – проворчала Изабелла Ильинична ему вслед. – Изгулялся, поди!..
На улице была ночь, звенели цикады из чахлой травы под липой у дома, время летело кубарем, как пьяный человек с горы...
– Черная стекляшка, черная стекляшка, черная стекляшка... – повторял Санчес. – Нет, хорошо, что не выбросил, а было желание, – внезапно вспомнил он, садясь в оставленные в ближнем переулке «Жигули».
«Я хочу своровать один раз, но чтоб хватило на всю жизнь и как отрезало! А то порой у меня деньги есть, а мне все равно воровать охота, словно черт меня ногой в зад толкает!» – со смехом вспомнил он свою просьбу о счастье и завел машину.
Вместе с «Жигулями» отъехали его латинский с горбинкой нос и цвета оливок лицо, очень смуглое по сравнению со среднерусским.
НЕ СУЙ СВОЙ НОС!
Поздно ночью Изабеллу Ильиничну разбудил скрежет ключа, но ее это нисколько не напугало – именно в такое вот неурочное время к ней забегала внучка Дуня, которой порой требовалось переночевать после работы.
Изабелла Ильинична поднялась потихоньку, накинула халат на теплую пижаму и вышла на кухню, опираясь на палку и беззастенчиво стуча ею по дощатому полу. Внизу давно никто не жил, хотя днем там работала межгалактическая контора по трасту.
Дуня Мордахина сидела на кухне в кресле и зевала, глядя на закипающий чайник несколько осоловелым взором.
– Привет, ба, – улыбнулась она Изабелле Ильиничне, еще раз зевнув. Дуня мало походила на свою фотографию на столешнице.
Днем Дунечка работала в театре, играя зайчих и красных девиц в сказках, а вечером пела в ресторане «Русская Классика», где наряду с грибной похлебкой «подавались» оперные арии и русский народный свист, который в ресторане именовали «художественным».
Изабелла Ильинична с наслаждением смотрела на смуглую, в мелких коричневых родинках шею Дуни, она ей напомнила ее собственную шею в молодости. Пушок на Дуниных ушах и блестящие длинные локоны в семье Мордахиных передаются по наследству, с удовольствием подметила она.
– Ну, и как там?.. – Кивнув на закипающий чайник, Изабелла Ильинична осторожно опустилась на стул.
– Я беру только высокие ноты, ба. – Дуня снова зевнула и выключила плиту. – Ты ж меня знаешь...
– И правильно, Дунечка, бери только самые высокие нотки, как все Мордахины, а мне вот Полиандра только что приснилась, – вдруг вспомнила Изабелла Ильинична. – До чего ж она страшучая в гробу...
– Тетя Полиандра? – уточнила Дуня и добавила: – Да-а-а, таких, как она, больше нет. Тетка Полиандра неповторима!
– О чем говорить, когда нечего говорить? – проворчала старуха Мордахина. – Если бы не бриллиант...
– Ба, а ведь нашли его, – заваривая в чашке пакетик с чаем, обернулась Дуня.
– Кого? Бриллиант? – подскочила Изабелла Ильинична.
– Убийцу-маньяка из Капотни. Мне сегодня Виталий Андреевич звонил из прокуратуры. – Дуня зевнула.
– Что за Виталий Андреевич? – недовольно протянула Изабелла Ильинична.
– Знакомый. Он входит в число тех, кто имеет доступ к делу, – наливая чай в блюдце, объяснила Дуня.
– К делу об убийстве Полиандры, ты хочешь сказать?
– Ну что ты, ба, к делу о маньяке из Капотни! – Дуня рассмеялась.
– А бриллиант при нем был? – Мордахина с надеждой смотрела на внучку.
– Ни про какой бриллиант они не говорили, ведь в Кисельном переулке была задушена некая гражданка Агафонова, а маньяк был пойман на ее трупе по горячим следам, ну и сознался еще в тринадцати убийствах, когда его прижали, в том числе и в убийстве тетки Полиандры. – Дуня с наслаждением начала пить чай.
– А что хоть за гражданка Агафонова, а? – помолчав, спросила Изабелла Ильинична. – Хорошая хоть гражданка?
Дуня пожала плечами и хмыкнула:
– Виталий Андреевич сказал, что морально неустойчивая гражданка и ее задушил любовник, вот так-то, бабуля дорогая.
– Этот самый маньяк?.. – уточнила старуха Мордахина. – Которого поймали?
– Он самый, – кивнула Дуня, – по фамилии Кочетков. По их данным, у Агафоновой было три любовника, все из агентства «Элитные мальчики для богатых бабушек», но никто из них не убивал своих клиентов, кроме этого Кочеткова.
– Элитный мальчик Кочетков?
Изабелла Ильинична задумалась, а Дуня тем временем допивала чай.
В кухне отчетливо тикали часы, а за окном шумно начинался дождь. Мордахина чихнула и мелко перекрестилась.
– Многие старики перед смертью говорят о конце света. – Изабелла Ильинична снова перекрестилась. – И у каждого человека есть отклонения, грехи и прочие слабые стороны характера.
– Да, бабуля, – согласилась Дуня, – стареть надо с достоинством, но, как видишь, не у всех это получается. – Дуня поставила пустую чашку и стала вылезать из-за стола. – В душ и спать, ба, ноги отваливаются, – пожаловалась она.
– Забыла совсем, сегодня же Шмуль приходил, – в приоткрытую дверь ванной сказала Изабелла Ильинична. – Вернулся Шмулик-то, Дунь, слышишь?
– Так он умер, ба, – донеслось сквозь шум воды из ванной. – Ты что такое сказала сейчас?
– Как умер? – возмутилась старуха. – Мой племянник, журналист Шмуль Блошанский, погоди-погоди... А кто же, а кулебяки как же?.. Ну надо же!
– Он умер, ба, вспомни, – высунулась из ванны Дуня. – Может быть, тебе приснилось? В тюрьме умер, полтора года назад... И журналистом уже давно не был, ты что? Он последние годы был совсем даже не журналистом! – Дуня вышла из ванной, завернутая в пушистый банный халат, и грустно взглянула на бабку.
На кухне, за столом, сидела Изабелла Ильинична с косичкой на макушке и странно смотрела на две кулебяки на краю стола, потом перевела взгляд на внучку и печально улыбнулась.
– Кто же сунул свой нос ко мне, а, Дуня?.. – дребезжащим голосом произнесла она.
– Не знаю, ба, а ну-ка, рассказывай, давай, – потребовала Дуня, усаживаясь напротив.
Где-то в углу, за плитой, громко застрекотал сверчок... Обе вздрогнули и прислушались.
– Может, в кладовке? – с надеждой спросила Изабелла Ильинична.
– За плитой, – отмахнулась Дуня. – Ба, так что сегодня с тобой произошло?
Изабелла Ильинична вздохнула и, пожимая плечами, начала рассказывать.
ЖИЗНЬ, ЗЛОСТЬ И ИГРА
«Жизнь... злость и игра», – как заведенный, повторял Санчес, пока ехал домой. «Жизнь... злость и игра», – твердил он, лихорадочно разыскивая «стекляшку» у себя дома, пока, наконец, ненароком не вспомнил, в каком именно пиджаке выходил в ту ночь из дома. Выудив из потайнного кармашка черный бриллиант, он лег и долго рассматривал его.
Поразило, как и в прошлый раз, что бриллиант был не ахти каким, и, подойдя к окну, Санчес провел одной из острых граней по стеклу, легко провел и остался доволен заметным следом.
– Все-таки алмаз, а ведь хотел в ломбард сдать, – удовлетворился увиденным он и, спрятав цацку под подушку, уснул.
