всегда, в жизни ли, в работе — через не хочу, через не могу, напрягаясь и преодолевая себя. Говорил:
— Ты у меня умница, и я горжусь тобой… Обещай же, что все мои усилия не напрасны…
Альбина сжала его большую и слабую ладонь в своей, чувствуя, как подступают слёзы.
— Обещай, что будешь счастлива… — выдохнул он наконец и замолчал, глядя на неё требовательно.
Попытался облизнуть пересохшие от тяжелого дыхания губы. Не получилось. Альбина дрожащей рукой отерла отцу пот со лба и тонким, писклявым от задавленных слёз голосом пробормотала:
— Не волнуйся, папа. Только не волнуйся!
Он сжал пальцы вокруг её руки и напрягся, привставая с кровати, подался к ней, задышал чаще, со свистом и всхлипом, вглядываясь в её лицо.
— Обещай!.. — потребовал натужно.
На его лбу прямо на глазах росли капли пота, губы синели, становясь фиолетовыми, и, казалось, синева разливалась по лицу вниз, к шее. Альбина всхлипнула, рот дернулся в попытке улыбнуться, но пришлось тут же закусить губу, чтобы позорно не разреветься.
Она только и смогла, что кивнуть.
Один раз.
Нерешительно, робко.
Но отец расслабил пальцы, уронил голову на мокрую от пота подушку и облегченно перевёл дыхание, но испытующего взгляда на отвёл.
Тогда она закивала, ещё и ещё, мелко и часто, не в силах сказать ни слова, но стараясь успокоить его и осознать, запомнить отцовские слова, чтобы потом исполнить просьбу умирающего в точности.
Справившись со слезами, выдавила:
— Да, отец. Я буду счастлива. Обещаю.
И он с едва заметной улыбкой качнул головой, будто кивнул, прикрыл глаза. Вздохнул. Почти спокойно, почти глубоко…
А выйти в свет, на первый бал в таком прекрасном платье — разве не счастье? Разве такой наряд не послужит их с матерью целям? И, значит, хоть немного, хоть чуточку она уже исполнит его просьбу.
И поэтому готовое платье прибыло в особняк наставницы не за два дня, как того требовала мадам, а утром в день бала, за каких-то несколько часов до отъезда.
Девушки, легко перекусив, завернувшись в халаты, уже томились в очереди к куаферу. Мастер причёсок, мужчина средних лет с сердитым лицом, неторопливо, но притом споро работал над волосами, недовольно бурча себе под нос, — в этом городе сегодня множество дам и девушек собиралось на бал, и многие из них так же томились ожиданием.
Одна из дебютанток уже встала с бархатной банкетки, торжественно неся аккуратно уложенные локоны и нервно улыбаясь — бал с каждой минутой был всё ближе, и не только у неё, у каждой перехватывало дыхание и подрагивали колени, а улыбки становились всё нервознее.
Да и мадам Ромашканд добавляла градус в эту перегретую атмосферу: когда наконец привезли платье, она в гневе выговаривала Альбине, отведя её в другую комнату.
Два дня задержки дались Альбине непросто: она выслушала не одну, подобную сегодняшней, гневную тираду мадам о девушках, которые не могут собраться вовремя, не умеют сделать правильно заказ, а ещё — о бесхребетности таких девушек, раз не умеют жестко поставить сроки прислуге, коей, безусловно, является портниха. Выражения у мадам были исключительно вежливые, слова самые простые и даже широко употребимые, а вот то, как она говорила эти слова…
Альбина молчала и поглядывала на застывающих в такие минуты, словно кролики перед удавом, товарок по обучению. Они ведь даже не догадывались, что это тоже часть учёбы, что это опыт, хоть и непрожитый лично, а лишь наблюдения со стороны, пугающие, дергающие струны души, но тем и западающие в память. И когда-нибудь одна из них, а может, и не одна, применит то, что слышит сейчас, против такого же бесправного существа, как Альбина.
Сначала она молчала и кивала, соглашаясь. Да, не может, да не умеет, да, не поставила сроков. Почему бы и не согласиться, ведь на кону куда большее, чем просто обида на несправедливые обвинения?
Когда в этих гневных выговорах стали мелькать упрёки в глупости, самонадеянности и напрасной трате денег, Альбина не сдержалась и возразила, что это её деньги и она вольна распоряжаться ими, как посчитает нужным. Но мадам, услышав такое, разъярилась так, что замахнулась на Альбину стеком. Девушке удалось увернуться, но убегать она не стала, но и терпеть покорно не смогла.
Стоя напротив мадам, глядела ей в глаза, молчала и лишь желваки чуть заметно двигались на скулах.
Рука с хлыстом подрагивала, готовя новый замах, гневно дергались ноздри старухи, но вот взгляд был всё такой же твердый и неподвижный, словно кинжал, воткнутый в горло противника. Несколько мгновений этой дуэли взглядов, и наставница хлестнула стеком по своему ботинку, резко развернулась и вышла, держа спину подчёркнуто прямо.
— Ах, Альбина, зачем вы её дразните?
Голос Риммы — тихий и дрожащий — показался незнакомым, когда подруга заговорила, тронув Альбину за локоть. Та только вздохнула и пояснила, не отрывая застывшего взгляда от захлопнувшейся двери:
— Я не дразню. Просто… Просто она пытается удержать власть.
— Ах, но ведь это её дом… — робко проговорила Римма. — Она нас учит, наставляет…
Альбина перевела взгляд, посмотрела в огорченное, растерянное лицо подруги, а потом со вздохом ответила:
— Она просто злится, что я заплатила ей не полную сумму, как вы.
Римма приоткрыла рот, округлила глаза и даже назад чуть отодвинулась от удивления. Ну да, таких девочек-цветочков родители вряд ли приглашали обсудить этот странный предмет, одновременно и необходимый, и стыдливо замалчиваемый, — деньги.
— Да, — подтвердила свои слова Альбина и обвела взглядом девушек, которые уже двигались, выходя из своего замороженного, «кроличьего» состояния, и смущенно отводили глаза. Альбина, хмыкнув, улыбнулась и добавила рассудительно: — Но ведь это было её решение, не так ли?
И пожала плечами.
Да, вот такая она независимая и непоколебимая: и про деньги говорить может, и с мадам спорить, и от хлыста увернётся. И никому никакого дела нет до того, как больно у неё на душе, как рвутся наружу слезы, и приходится выше задирать подбородок, чтобы влага осталась в глазах. Поэтому никто об этом и не узнает.
И вот эти воспитательные беседы наконец позади, потому что платье доставили, Альбине сделали прическу, и она надела свой чудесный наряд.
И… разразилась новая гроза.
— Вы немедленно обрежете это безобразие! — глаза мадам выпучились, а ноздри тонкого костистого носа раздулись.
Длинный палец с перстнями указывал на свисающие бутоны.
Альбина смотрела в это лицо, подмечая детали — подрагивающие губы, пульсирующую на виске жилку, сузившиеся глаза, сжатые челюсти, натянувшие кожу. Сомневаться не приходилось, что мадам в бешенстве.
Подчиниться ей? Стать такой, как все?
Альбина молчала,
