— Идите сюда, я не сплю! — они вошли ко мне
Я лежу, они стоят. Вернее, младшая стоит, а старшая снует туда-сюда, поворачивается то вправо, то влево, руками размахивает, показывая, какую нужно сделать перестановку в гостиной, чтобы мебель лучше смотрелась: где поставить "стенку", где диван, куда передвинуть кресла, какой столик между ними поместить, какие цветы подобрать к обоям. Одним словом, продолжала "обрабатывать" недалекую Лидуську. Укусив, давала меду ей и мне заодно пудрила мозги, собираясь сделать важное сообщение, которое должно было сыграть роль зажженной и брошенной в стог сена спички. Она, Галина, хорошо знала, как легко воспламеняюсь я. Лида моложе меня на три года, Галины — почти на семь и всегда охотнее внимала ей, нежели мне, несмотря на то, что я ее никогда не обманывала, а Галина — постоянно, выменивая у нее на какие-нибудь старые свои тряпки ее лучшие наряды, за что не раз нашей младшей сестренке влетало от ее супруга.
Сейчас Лида, развесив уши, впитывала каждое слово обманщицы.
— В общем, — решив, должно быть, что подготовительная работа завершена и пора переходить к тому, ради чего она сюда явилась, Галина добавила к сказанному, адресуясь уже не столько к Лиде, сколько ко мне, стараясь задеть за живое и заставить вмешаться в разговор,? это большое счастье обрести совершенно бесплатно такую вместительную, роскошную квартиру, настоящие хоромы. Не знаю, сколько стоила бы она, если бы продавалась. А кооперативная трехкомнатная по нынешним временам (это был 1989 год) стоит одиннадцать тысяч.
Галина своего добилась. Сказанное ею поразило меня в самое сердце.
— Вот именно! — окончательно проснувшись, горячо откликнулась я. Быстренько выбралась из постели, пригладила волосы, надела халат и, поддавшись на провокацию, заявила, правда дружеским тоном, никого не собираясь обидеть или что-то отнять у Юдиных и не представляя даже себе, что за этим моим высказыванием последует (я же не знала содержание беседы, которую старшая сестра провела с супругами Юдиными, пока я спала). Сумела Галина, хитрая, как лиса, в отличие от меня, простофили, не говоря уже о несмышленой Лиде, обвести нас с нею, вместе взятых, вокруг пальца — Одиннадцать тысяч! Это здорово. А сад мамин оценили всего лишь в тысячу четыреста. И это значит: получив первое, не надо претендовать на второе.? Повторяю: это заявила я. И что тут сразу началось!
— Ты думаешь, что мы за квартирой погнались? Да мы маму пожалели! — Лида разразилась бранью. Оскорбления в мой адрес так и посыпались. — Убирайся отсюда, чтобы сегодня же тебя здесь не было! — Я стояла, разинув рот от удивления, а она все орала и орала. — Мы решили разменять эту квартиру. Пусть маме достанется двухкомнатная, а нам и одной комнаты хватит. Разъедемся, тогда и ползай к ней и живи у нее, сколько тебе надо будет!
— Ах, вот оно что! — в ужасе вскрикнула я.? Вот почему тянете вы с пропиской. Маму, значит, пожалели и дальше так же будете оберегать. В двухкомнатную задумали спихнуть. Одну! Как будто она не жила в двухкомнатной и одна! От скандалов ее желаете уберечь, которые сами же и закатываете! Нет, милая, не в другую квартиру вы переселите ее, а в ту же самую, где она и жила. И сами вернетесь туда же, откуда пришли! Пусть соседи тебе там в рожу плюют. И сноха как следует отблагодарит. И те люди, которых вы с места сорвали, тоже! Давай! Давай! Действуй! — дала, наконец, я выход своему негодованию.
Бедная наша мама, ни слова она не проронила, когда мы с Лидкой ругались. Всех нас она умнее. Она же знала, что получится из этого обмена, и не хотела с Лидой соединяться. И вот все вышло так, как и должно было. И что же теперь мне-то делать? Хозяйка выгоняет, значит, надо хватать свои вещи и, щадя мать, уезжать скорее и подальше. Но как я уеду раньше, чем они пропишутся? Что они еще, беспардонные эти люди, без меня могут тут натворить?
Мои слова, хоть я и не произнесла ни одного оскорбления, кроме не такого уж обидного — "рожа", достали грубиянку (научилась она, пожив с Юдиными, выражаться) и сбили с толку. Не зная, что ответить мне на угрозу сделать обратный обмен, она решила просто покинуть "поле боя". Бросившись к порогу, натянула на себя теплую кофту, переобулась. Выскочив на лестничную площадку и не закрыв за собой дверь, "на посошок" проорала на весь подъезд еще несколько бранных слов, не израсходованных пока, но бывших у нее в запасе.
— Сама такая! — крикнула я ей вдогонку, закрывая дверь.
Галина, как поджигателям и полагается, убедившись, что цель достигнута, тут же и удрала, проскользнув сначала в одну, затем в другую дверь.
Я за всю свою жизнь так и не научилась сквернословить, даже работая в школе — от других учителей, которые не стеснялись в выражениях, борясь за свое место под солнцем. Покричать — это я могу. Но оскорблять — это уже не мой профиль. Да и просто я убеждена: тот, кто, оскорбляя, старается унизить другого, унижает, прежде всего, самого себя. Лида не додумалась до этого, а потому изо всех сил старается поносить меня. И это при маме. Она, правда, находилась в другой комнате, в своей, но двери-то были же все открыты, и она все слышала. При маме, которая не оправилась еще после сердечного приступа, случившегося с нею накануне вечером. И так разошлась моя младшая сестренка, что не заметила, как проговорилась, выдала то, что от меня тщательно скрывали — Родион подыскивает новый вариант обмена.
После я узнала, что было дома, пока я спала, о чем беседовала Галина с Родионом, явившись спозаранку. Поблагодарив зятя, очень вежливо, за услугу, оказанную нашей маме этим летом в саду, напомнила, что та с ним полностью рассчиталась, и дала понять, что далее в помощи его мы, то есть мама и две ее старшие дочери, более не нуждаемся, следовательно, во владения наши ему уже не надо являться.
Формально Галина была, конечно, права, и она сумела это дело обстряпать так, что и Родиону внушила мысль, что она логично рассуждает. Не зная пока, что заявление свое "парламентерша" сделала, не получив на то ни маминого, ни моего согласия, помня о том, что перед ним деловая и состоятельная женщина (а богатых, завидуя им, привык Родька уважать), которая к тому же на 8 лет его старше, не посмел ей возразить. Но смириться с тем, что его выгоняют из сада, хозяйка которого — его теща и живет с ним под одной кровлей, он, разумеется, не мог. Как выйти из этого затруднительного положения, не имел понятия. Поэтому, лишь только, навесив ему лапшу на уши, чертовка отошла от него и занялась Лидой, Родион пулей вылетел из квартиры, прихватив на всякий случай сердечные капли, и помчался к своей матушке (которая, как уже упоминалось выше, была в курсе всех дел своих детей и внуков, учила их уму-разуму), чтобы попросить совета, как быть.
Повторяю, была Галина права, но лишь на первый взгляд. Фактически у нее не было никакого права заводить разговор с Юдиными о саде, пытаться дать им от ворот поворот: тем самым она же ставила под удар не только меня, но и маму. Но такие, как она, не очень-то выбирают средства, идя к своей цели. Однако, как она ни мудрствовала, как ни старалась — выставить из сада ни меня, ни Юдиных ей не удалось. Перессорить нас — это у нее получилось. Но дальше этого дело не пошло.
Видя, что муж ее прямо-таки растерялся перед Галиной, как будто даже согласился с тем, что она ему сказала, и Лида не посмела высказать свое отношение к тому, что старшая сестра наговорила, и даже тогда, когда Родион удалился, она продолжала внимать ей, не догадываясь, по глупости своей, чего та добивается. Когда же я вмешалась в разговор и заметила, что им, Юдиным, получив прекрасную квартиру, вместо своей "распашонки", и обеспечив жильем сына, не следует претендовать еще и на земельный участок, младшая сестра, возможно даже не поняв, что обозначает слово "претендовать", решила, что вот теперь хорошо видно, кто главный виновник того, что их выдворяют из маминого сада, и набросилась яростно на меня, как на заклятого врага.
Излив свою злость, понеслась она туда же, куда направил свои стопы и Родька, к его матери, которая с тех пор, как приняли Юдины Лиду в свою семью, стала ей дороже родной. А я, естественно, вошла в комнату своей мамы. Надо было, воспользовавшись отлучкой дружной четы, обсудить то, что произошло только что. Мама уже была прибрана: умыта, причесана, с гребенкой в волосах, в байковом халате, в простых чулках, приспущенных ниже колен. Заправив койку, сидела она на диван-кровати. Я устроилась рядом. Помолчав немного, я сказала:
— Хозяйка выпроваживает, что же мне теперь делать? Хватать свои сумки и уезжать поскорее? Они, хозяева, именно этого и добиваются. Но как я могу уехать, прежде чем вас пропишут? Что они тут еще придумают без меня? Куда тебя затолкают?
Мама тяжело вздохнула. Я продолжала:
— Надо мне, наверное, пойти жить к Татьяне. Здесь ведь близко, будем видеться с тобой.
— Нет, не пойдешь никуда, — сердитым голосом возразила мне мамочка. — Ты у меня живешь, а не у них. Живи здесь. И они оба у меня живут. Квартира ведь моя. Ее отец заработал, а не Родька. Все это знают. Мало ли что на бумаге написано. И не имеет она права тебя гнать. И обзываться не имеет права. Если кто спросит, я так и скажу: не ты на нее, а она на тебя нападала, я же слышала. Ты ей не сказала ни одного плохого слова. И она не тебя, а меня выставляет. Если ты пойдешь, то и я вместе с тобой.
