- Два месяца,- ответил Илья.
- Да,- посочувствовал черноволосый,- досталось тебе,- и тут же, повернувшись, сказал парню двадцати лет с оттопыренными ушами:
- А ну, электроник, освободи шконку.
Мужики уже не смотрели подозрительно, а, освободив шконку, напоили жженкой, и последующие дни поддерживали не только морально, но и всем, что было на общаке. При разделе передач отдавали побольше сала, сахара и всего прочего, что приходилось получить с воли. Вскоре Илья себя чувствовал более или менее нормально. Накануне суда он получил обвинительное заключение и, погадав, как это делали суеверные на домино, он попрощался с сокамерниками. После чего был доставлен в суд.
Осудили его быстро, в этот же день, не так, как судят по тяжелым статьям, растягивая процесс на недели. Илья смотрел на свидетеля, друга закадычного, который взял его в тяжелую минуту за кадык, смотрел спокойно, так же смотрел на холеные физиономии судьи, заседателей и прокурора, которые с улыбкой на устах зачитывали его дело. И вот занавес:
- Гражданин подсудимый, может, у вас есть вопросы или просьбы, вам предоставляется последнее слово,- произнес судья.
Илья поначалу хотел отказаться от последнего слова, так как оно роли не играло, тем более, что было решено все заранее, но в последний момент ему стало неизвестно почему смешно, и он сказал:
- Да! Просьба есть.
- Пожалуйста, говорите,- произнес судья с ухмылкой на лице.
- Граждане судьи! И заседатели! Если вы удовлетворяете по возможности просьбы, то спойте мне что-нибудь.
В зале воцарилась тишина. Прокурор, судья, заседатели, секретарь и единственный свидетель, он же зритель, были в недоумении. Судья раскраснелся как помидор. Подобной наглости за долгую практику видеть и слышать ему не доводилось. В итоге тринадцать лет усиленного режима.
По возвращении в СИЗО он был помещен в камеру для осужденных для ожидания этапа. Но шли дни, недели, в камере уже сменилось порядком людей и не по одному кругу. Илью не дергали, и вот в одно утро его без вещей вызвали из камеры. В голове закрутились тревожные мысли.
"Что им надо еще? Дело пришили внаглую, срок припаяли, Притом немалый". Так, размышляя, он не заметил, как его доставили в стакан для встречи со следователем.
Ему устроили очную ставку, ничего не объяснив. На следующий день снова очная ставка, и вновь с незнакомым ему человеком. Далее допрос по делу, за которое его уже осудили, и снова никаких объяснений. На четвертый день переводят в сто шестьдесят четвертую камеру на доследствие, и два месяца никто не беспокоит. Илья после долгих размышлений, которые ни к чему не привели, решил выбросить все из головы и ждать, когда все само прояснится.
В камере помимо него было четверо стариков в возрасте за шестьдесят лет и имеющих за плечами не менее четырех пятилеток сроку. Илье стало подозрительно, почему он не находится с теми, кто сидит по первой ходке, но так как старички ничего не спрашивали, ничем не интересовались, успокоился.
В камере было с десяток книг, это были немецкая идеология, труды Фейербаха, Прудона, Бебеля, Энгельса. Илья наблюдал, как спорят сокамерники о высших материях, которые ему были непонятны. С неделю Илья вышагивал из угла в угол, изредка взяв в руки одну из книг и пролистав, ничего не понимая, клал обратно. Как-то поутру, когда все, за исключением одного старика Пантелеича, спали, Илья, просматривал Энгельса, где более-менее хоть что-то было понятно. Спросил:
- Пантелеич, что такое оппортунизм?
- Движение.
- Какое движение?
- Реформистов и догматиков.
- А кто такие реформисты и догматики?
Пантелеич, закрыв книгу, кратко рассказал о некоторых науках, пояснил, что они дают, зачем эти книги издавались.
Илья слушал внимательно, изредка задавая вопросы о том, что ему было непонятно. После этого утра он часто общался со стариком и осознал, как он наивен. До сих пор прокручивая делишки на воле и набравшись кое-какого опыта, он думал, что познал жизнь, что понял и достиг того, чего должен достигнуть. И только теперь, находясь в тюрьме, он почувствовал себя дилетантом в этой жизни, неоперившимся птенцом. Изо дня в день он, читая, с помощью деда познавал мышление. Пантелеич, чтобы ему было понятно, пояснил некоторые основные термины философии, которые Илья незамедлительно записывал, так как политического словаря не было. Он настолько увлекся, что незаметно для себя через месяц разбирал раздел диалектики и метафизики. Пантелеич, видя, как парень схватывает все на ходу, посоветовал при возможности обзавестись рядом необходимых книг, названия которых Илья также записал и заучил наизусть, чтобы в случае, если при шмоне заберут тетрадь, после можно было найти все необходимое.
Вскоре Илью оповестили, что будет пересуд. Как выяснилось, за преступление, которое на него повесили, осуждали двенадцать человек из разных концов Союза. Эта группа совершила ряд мокрых дел, за которые пятеро были осуждены на различные сроки, а один уже четыре года назад был расстрелян. Илья был на седьмом небе в надежде, что его скоро освободят, но не тут-то было. Суд, извинившись за ошибку, тут же предъявил ему сто сорок четвертую статью и сформулировал все тремя годами условно с принудительными работами на стройках народного хозяйства, вернее, на химию. Илья, конечно, не стал писать кассационной жалобы, так как это сфабрикованное дело его устраивало больше, чем прошлое, и он благодарил бога за столь удивительный оборот дела. Но что его больше всего поразило, его свидетель и бывший друг оказался рядом с ним на скамье подсудимых. Обычно менты своих холуев и информаторов не подставляли, но этот, вероятно, чем-то не угодил. Илья пожелал ему всего хорошего без всяких грубых пояснений, так как знал, что за то, что тот был свидетелем, его уже ждет незаурядное будущее, которого можно избежать лишь затянув петлю на шее. Да! Еще раз убедился Илья: Россия - это дурдом. Также убедился в неограниченной власти ментов, которые повесили на него дело и, чтобы не отвечать за свои ошибки, заменили другим. Это был самый горький урок в его жизни за его бесшабашность.
У подельника Ильи уже были судимости, и ему предназначалось отбывать срок на четверке в Кинешме, а самого Илью направили в Савинский район. Самая паршивая спецкомендатура, она хоть и имела название вольной, но содержала осужденных за высокими заборами с путанкой и решетками. Менты здесь давили с ходу по прибытии, давая понять, что в случае нарушений устроят раскрутку и, добавив срок, закроют на кохму (зону общего режима). Одним словом, свобода в кредит. Илья, осмотревшись, сообразил быстро что к чему и, как ему подсказывал опыт залетного, никуда не влазил, дружбы ни с кем не заводил, а, работая на местном заводишке технологической оснастки, записался в библиотеку и занялся самообразованием. Книг в библиотеке было более чем достаточно, да и в России мало кто читал подобную литературу, и, исходя из этого, она не была разворована, чего не скажешь о художественной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
