она. – О,
Dio mio[3], вы убили его!
Внезапно женщина судорожно втянула в себя воздух и с криком радости пустилась в пляс. Хлопая в ладоши, она закружилась в танце; темные глаза ее сияли восторгом, с языка одно за другим срывались мелодичные итальянские восклицания. Жутко и удивительно было видеть, как это нежное создание ликует при виде подобного зрелища. Внезапно женщина остановилась и обратила на нас вопрошающий взгляд.
– Но кто вы? Полиция? Нет? Вы убили Джузеппе Горджано. Так ведь?
– Мы полицейские, мадам.
Незнакомка обвела взглядом затененные углы комнаты.
– Но где тогда Дженнаро? Он мой муж, Дженнаро Лукка. Я Эмилия Лукка, мы оба из Нью-Йорка. Где Дженнаро? Он только что был в окне, звал меня, и я примчалась.
– Вас позвал я, – сказал Холмс.
– Вы? Но как вы сумели?
– Ваш шифр, мадам, не представляет никакой трудности. Нам было желательно ваше присутствие. Я знал, что стоит просигналить «Vieni»[4], и вы непременно явитесь.
Во взгляде прекрасной итальянки выразилось почтительное удивление.
– Не представляю себе, откуда вы все это узнали. Джузеппе Горджано… как он… – Итальянка смолкла, и внезапно ее лицо засветилось гордостью и восторгом. – А, понятно! Мой Дженнаро! Славный, замечательный Дженнаро, мой преданный защитник! Это его твердая рука пронзила чудовище! Дженнаро, ты настоящее чудо! Есть ли в мире женщина, достойная такого мужчины?
– Послушайте, миссис Лукка. – Верный своей прозаической натуре, Грегсон взял леди за рукав столь же бестрепетно, как если бы имел дело с каким-нибудь ноттинг-хиллским хулиганом. – Мне не очень ясно, кто вы да что, но вполне ясно из ваших слов, что вы нужны нам в Ярде.
– Минутку, Грегсон, – вмешался Холмс. – Подозреваю, что леди не менее жаждет поделиться с нами сведениями, чем мы – их получить. Вам понятно, мадам, что ваш муж будет арестован и привлечен к ответственности за смерть лежащего перед нами человека? То, что вы скажете, может быть использовано как свидетельство. Но если, по-вашему, его мотивы далеки от преступных и он желал бы о них поведать, тогда, рассказав нам всю историю, вы окажете ему самую лучшую услугу.
– Теперь, когда Горджано мертв, нам бояться нечего, – отозвалась дама. – Он был чудовище, сам дьявол, и ни одному судье в мире не придет в голову наказать моего мужа за это убийство.
– В таком случае, – проговорил Холмс, – предлагаю, чтобы мы закрыли эту дверь, оставили все здесь нетронутым, пошли с леди в ее комнату, выслушали все, что она имеет сказать, и только после этого сделали свои выводы.
Через полчаса мы, все вчетвером, сидели в небольшой гостиной синьоры Лукка и слушали ее поразительный рассказ о страшных событиях, завершение которых нам довелось наблюдать. Английская речь синьоры была свободной и беглой, но очень неправильной, и я, ради удобства читателей, беру на себя смелость привести ее в соответствие с нормами грамматики.
– Я родилась в Позилиппо, близ Неаполя, – рассказала синьора Лукка. – Мой отец – Аугусто Барелли, виднейший местный юрист, бывший одно время депутатом парламента. Дженнаро служил у моего отца, и я, как и любая бы на моем месте, в него влюбилась. Ни денег, ни положения у него не было, были только красота, силы и энергия, так что отец не дал согласия на брак. Мы бежали, обвенчались в Бари и продали мои драгоценности, чтобы перебраться в Америку. Произошло это четыре года назад, и с тех пор мы жили в Нью-Йорке.
Вначале судьба нам улыбалась. Дженнаро сумел оказать услугу одному итальянскому джентльмену: спас его от каких-то негодяев в районе, называемом Бауэри, и таким образом приобрел влиятельного друга. Его звали Тито Касталотте, и он был старшим партнером в фирме «Касталотте и Цамба» – основном импортере фруктов в Нью-Йорке. Синьор Цамба – инвалид, вся власть в фирме принадлежала нашему новому другу Касталотте; у него под началом было свыше трех сотен человек. Он принял моего мужа на работу, назначил его начальником отдела и всячески оказывал покровительство. Синьор Касталотте был холостяк, и, похоже, он привязался к моему мужу как к сыну, а мы оба любили его как собственного отца. Мы наняли и обставили домик в Бруклине и смотрели на будущее с уверенностью, но тут на нашем горизонте появилась тучка, которая вскоре сплошь затянула небо.
Однажды вечером, вернувшись с работы, Дженнаро привел с собой соотечественника. Его звали Горджано, и он тоже был из Позилиппо. Роста он был громадного, что вы сами можете подтвердить, так как видели его труп. Но ростом дело не ограничивалось: все, с ним связанное, внушало страх своим необычайным, гротескным размахом. Голос подобием грома заполнял наш маленький домик. При разговоре Горджано размахивал руками, едва не задевая стены. Его мысли, чувства, страсти – все было чудовищно раздуто. Разговаривал – а вернее, грохотал – он с такой энергией, что все прочие только сидели и слушали, испуганные мощным потоком слов. Пылающие пламенем глаза Горджано подчиняли тебя его власти. Это был страшный и удивительный человек. И слава богу, что теперь он мертв!
Он приходил снова и снова. Но я стала замечать, что Дженнаро, как и я, не очень-то ему рад. Мой бедный супруг сидел бледный и вяло выслушивал разглагольствования о политике и общественной жизни, которые были любимыми темами гостя. Дженнаро молчал, но я, хорошо его зная, видела по лицу, что его волнуют чувства, каких я прежде за ним не замечала. Вначале я думала, что он просто недолюбливает Горджано, однако постепенно стала догадываться, что этим дело не ограничивается. Это был страх – глубоко запрятанный, отчаянный страх. Поняв это, я в тот же вечер обняла моего мужа и именем нашей любви и всего, что ему дорого, взмолилась, чтобы он прекратил таиться и ответил на вопрос, чем омрачает его существование этот великан.
Кровь стыла у меня в жилах, когда я выслушивала его признание. В годину бедствий, когда, казалось, весь мир ополчился на него, мой несчастный Дженнаро, сходя с ума от ударов судьбы, вступил в одно неаполитанское общество, так называемый «Красный круг», близкое прежним карбонариям. Деятельность этого братства была окружена тайной и овеяна жутью; однажды присоединившись к нему, ты уже не мог его покинуть. Бежав в Америку, Дженнаро думал, что навеки распростился с «Красным кругом». Каков же был его ужас, когда как-то вечером он встретил на улице того самого человека, который в Неаполе привел его в братство, – гиганта Горджано, заслужившего на юге Италии прозвище Могила за то, что руки у него по локоть в крови! Он приехал в Нью-Йорк, скрываясь от
