итальянской полиции, и успел уже основать на новой родине отделение этого страшного общества. Рассказав это, Дженнаро показал мне пришедшее в тот же день приглашение, начало которого было помечено красным кружком. Там было сказано, что на такой-то день назначено общее собрание, куда он обязан явиться.
Это само по себе стало несчастьем, но впереди ждали бедствия еще большие. Я давно уже замечала, что гость, приходя к нам, как обычно, по вечерам, норовит затеять со мной долгие беседы и, даже обращаясь к моему мужу, не сводит с меня своего жуткого взгляда, пристального, как у дикого зверя. Однажды секрет вышел наружу. Горджано, оказывается, воспылал ко мне «любовью» – обозначая этим словом дикарскую, звериную страсть. В тот раз он явился, когда Дженнаро еще не было дома. Он ворвался в дом, обхватил меня своими могучими руками и, сжимая в медвежьих объятиях, стал осыпать поцелуями и уговаривать, чтобы я с ним бежала. Я кричала и вырывалась, тут вошел Дженнаро и набросился на негодяя. Горджано сбил моего мужа с ног и бежал из нашего дома, чтобы никогда в него не вернуться. В тот вечер мы обрели смертельного врага.
Через несколько дней состоялось собрание. Когда Дженнаро вернулся оттуда, я поняла по его лицу: произошло что-то страшное. Ничего подобного мы и представить себе не могли. Общество поддерживало свое существование тем, что вымогало деньги у богатых итальянцев, угрожая им насилием. Похоже, очередь дошла до Касталотте, нашего дорогого друга и благодетеля. Он не поддался на угрозы и сообщил о них в полицию. На собрании было решено поступить с ним так, чтобы другим жертвам было неповадно сопротивляться. Задумали подорвать динамитом самого Касталотте и его дом. Чтобы определить исполнителя, стали тянуть жребий. Когда Дженнаро сунул руку в мешочек, на лице его врага появилась злорадная улыбка. Несомненно, им как-то удалось подтасовать результат жеребьевки: в ладони Дженнаро оказался роковой диск с изображением красного круга. Он должен был убить своего лучшего друга – или навлечь на нас обоих месть своих сотоварищей. Так было принято в их дьявольском сообществе: уничтожать не только самих опасных или ненавистных им людей, но и их близких. Мой бедный Дженнаро знал это, а потому жил под дамокловым мечом, сходя с ума от страха.
Всю ночь мы просидели крепко обнявшись, стараясь вселить друг в друга силы перед лицом грядущих бед. Покушение было назначено на следующий вечер. К полудню мы с мужем были на пути в Лондон, но перед этим раскрыли нашему благодетелю глаза на грозившую ему опасность, а также дали полиции сведения, необходимые, чтобы сохранить ему жизнь.
Остальное, джентльмены, вы знаете сами. Мы не сомневались, что враги станут преследовать нас по пятам. У Горджано имелись личные причины для мести, да и в любом случае мы понимали, как безжалостен и хитер наш противник. И в Италии, и в Америке ходят легенды о его могуществе. И как раз сейчас он должен был пустить в ход все свои силы. Поскольку мы его опередили, у нас имелось несколько спокойных дней, и мой дорогой супруг воспользовался ими, чтобы оборудовать убежище, где бы мне ничто не грозило. Что касается его самого, он хотел свободно сообщаться и с американской, и с итальянской полицией. Даже я не знала, где он живет и что делает. Все новости от него я получала через объявления в газете. Но однажды, выглянув в окно, я обнаружила, что за домом следят двое итальянцев, и поняла: Горджано ухитрился раскрыть наше убежище. Наконец Дженнаро известил меня через газету, как и в каком окне станет подавать сигналы, но его послание сказало только об опасности и внезапно было прервано. Теперь мне понятно: он знал, что Горджано напал на его след, и – слава богу! – был готов к встрече. А теперь, джентльмены, я хочу вас спросить, грозит ли нам что-нибудь со стороны закона и найдется ли такой судья, который вынес бы моему Дженнаро обвинительный приговор?
– Ну, мистер Грегсон, – проговорил американец, скосившись на служащего полиции, – не знаю, как посмотрят на это у вас в Англии, а у нас в Нью-Йорке, мне думается, муж этой леди снискал бы от общества единодушную благодарность.
– Ей нужно пойти со мной и увидеться с нашим начальством, – отозвался Грегсон. – Если ее версия событий получит подтверждение, не думаю, что ей или ее мужу следует особенно опасаться. Но чего я никак не возьму в толк, мистер Холмс, это каким образом вы оказались замешаны в это дело.
– Наука, Грегсон, наука. Все тот же поиск знаний, все в тех же университетах. Что ж, Ватсон, вот еще один случай в вашу коллекцию, одновременно трагический и гротескный. Кстати, еще нет восьми, а в Ковент-Гарден нынче вечером дают Вагнера! Если поспешим, успеем ко второму акту.
IV
Чертежи Брюса-Партингтона
В 1895 году, на третьей неделе ноября, Лондон окутал плотный желтый туман. С понедельника по четверг мы едва могли рассмотреть через окна нашей квартиры на Бейкер-стрит очертания домов напротив. Первый день Холмс провел за перекрестной индексацией содержимого своей гигантской книги ссылок. Второй и третий он усердно занимался своим недавним хобби – средневековой музыкой. Но когда мы в четвертый раз, выйдя из-за стола после завтрака, увидели, как мимо нашего окна тянутся завитки бурой хмари и оставляют на стеклах маслянистые капли, нетерпеливая, деятельная натура моего приятеля взбунтовалась против такого унылого существования. Не находя выхода своей энергии, он принялся беспокойно расхаживать по гостиной, кусать ногти, барабанить пальцами по мебели и всякими другими способами выражать протест против бездействия.
– Что, Ватсон, в газетах ничего интересного? – спросил он.
Я знал, что, говоря об «интересном», Холмс всегда имел в виду необычные преступления. Были новости о революции, возможном начале войны, предстоящей смене правительства, но подобные темы моего товарища не увлекали. Что до правонарушений, то в тот день мне попадались на глаза одни лишь банальные и незначительные. Холмс простонал и вновь стал мерить шагами комнату.
– Лондонские преступники – самые настоящие зануды, – пожаловался он раздосадованно, точно охотник, упустивший добычу. – Поглядите-ка, Ватсон, в это окно. Видите, как из марева возникают силуэты, густеют, а потом снова пропадают? В такой день вор или убийца может разгуливать по Лондону, как тигр в джунглях, невидимый, пока не совершит прыжок, и увидит его только жертва.
– В мелких кражах недостатка не было.
Холмс презрительно фыркнул:
– Эта торжественно и мрачно обставленная сцена предназначается для чего-то большего. Здешнему обществу очень повезло, что я не преступник.
