себе на спину, наполнив меня практически до предела.
«Так».
Запустив руки ему в волосы, я дернула. Сильно. Кен добавил напора.
Чем больше боли я ему причиняла, тем больше исчезал его ограничивающий самоконтроль. Но лишь когда я запустила свои острые ногти в мышцы его плеч, ритм Кена стал безудержным. Он задолбил меня чуть не до потери сознания. Его рот впился в мой. Его руки вцепились в мои бедра, задницу, грудь.
И я наконец получила кайф, которого так жаждала.
Захваченная моментом и желая только получить еще, я провела своими когтями, все еще погруженными в мышцы его спины, вдоль всей длины позвоночника. Это было жестоко. Дремуче. Наверное, я разодрала его до крови. Но Кену… это… понравилось.
Когда я располосовала ему спину, Кен зарылся лицом мне в шею, обхватил мое тело руками и кончил так, что у меня в глазах запрыгали звезды.
«Мама дорогая».
Задыхаясь, я вцепилась в него, изображая фальшивый оргазм. Но эмоционально я пережила его по-настоящему. Кен, воплощенная картина самодисциплины, только что кончил во мне, не задавая никаких вопросов. Он доверился мне. Он обнимал меня. Он показал мне свой пунктик. А самое главное, он наконец отдал мне то, что ценил превыше всего – контроль.
Так же, как свою ДНК, которая, я уверена, теперь навсегда впечаталась мне под ногти.
С опустошенным членом и спиной, располосованной, как призовая индюшка, Кен стал другим человеком.
Следующие несколько часов мы провели, обнимаясь, болтая, щекоча и поддразнивая друг друга, а когда я оседлала его для второго раунда, мой оргазм стал не просто настоящим. Он стал откровением.
Откровение состояло в том, что я была полностью трахнутой.
12
Той ночью мне приснилось, что я оказалась в прошлом, в 1600-х, и меня хотели казнить как ведьму в какой-то богом забытой мелкой деревне. Меня привязали к столбу на центральной площади, и все эти доисторические люди бегали вокруг с факелами, крича, что я – отродье Сатаны.
– Еретичка! – вопили они, потрясая кулаками. – Изыди!
Я так и не узнала, в чем же я провинилась, потому что за секунду до того, как я проснулась, они сгрудились вокруг, читая молитвы, и поднесли свои пылающие палки к куче соломы у меня под ногами.
Я вскрикнула и резко села в постели. Одеяло Кена было горячим на ощупь, когда я дотронулась до своих ступней сквозь пухлую ткань, и мой полубессознательный мозг решил, что кровать и вправду горит. В панике оглянувшись, я поняла, что все-таки не должна вот-вот погибнуть. Изножье кровати было горячим потому, что лучи солнца, проходящие через полукруглое окно над кроватью, фокусировались и светили прямо в это место.
Кену же явно было плевать на этот эффект увеличительного стекла; он спал, свернувшись клубком где-то в верхнем углу кровати, куда солнце не доставало. Он лежал ко мне спиной. Его руки стискивали подушку. И между нами было расстояние как минимум в метр.
Вот такие ночные объятия.
Я взглянула на часы на прикроватном столике. Было чуть больше половины девятого. Слишком напуганная, чтобы снова заснуть, я свернулась рядом с Кеном, прижимаясь к его теплому телу, и поцеловала его в плечо.
– Кен… – прошептала я.
– Хм-м-м-м…
– На это окно надо повесить какие-то жалюзи.
– Не-а, – Кен помотал головой и плотнее свернулся вокруг своей подушки.
– Но почему? – прошептала я.
– На заказ, – буркнул он. – Дорого до жопы.
Я надулась, хоть он меня и не видел. Если я буду ночевать тут достаточно часто, придется проявить фантазию. Может, завесить окно простыней? Или газетой? Так поступают все серийные убийцы, да? Кену понравится.
– Эй, – прошептала я чуть погромче. – Хочешь пойти сегодня в музей? Там у них выставка из Парижа…
Кен хрюкнул и сел в постели, повернувшись ко мне спиной. Лучи утреннего солнца осветили все красные вспухшие царапины, которые я сотворила на нем прошлой ночью. При виде этого моя рука прижалась ко рту, а сердце провалилось куда-то в желудок.
– Не могу, – зевнул Кен, потирая лицо. – Мне надо на работу.
– Кен, твоя спина! – выкрикнула я себе в ладонь. – Боже! Прости меня!
Кен сонно потянулся и встал, отчего стало видно еще больше царапин, идущих по его подтянутой, тугой заднице.
«Боже святый. Я какой-то монстр».
Обернувшись, Кен впервые за утро поглядел на меня. Его глаза были сонными, лицо – спокойным.
– Ничего.
Я моргнула.
– Тебе больно?
Кен посмотрел на меня, как будто я задала тупейший в мире вопрос, и слегка наклонил голову набок. Его брови чуть-чуть приподнялись.
– Ты не можешь сделать мне больно, – заявил он. Как будто это было очевидно. Как будто я сама должна была это знать. После чего пронес свое высокое, стройное, прекрасное тело через комнату и исчез за дверью.
«Ты не можешь сделать мне больно».
Я уставилась в открытую дверь, моргая от обиды, вызванной этим небрежным замечанием.
«Ты не можешь сделать мне больно».
Его слова все еще звенели у меня в ушах, когда я услышала доносящийся откуда-то из коридора звук льющейся воды.
«ТЫ… не можешь… сделать мне больно».
Я понимала, что это, скорее всего, относилось к его болевому порогу, и в этом не было ничего личного, но я воспринимала это именно так.
Это было как пощечина.
С утра я предоставила Кену максимум личного пространства. Я подождала, пока он выйдет из ванной, прежде чем пойти чистить зубы. Я долго возилась, нанося лишний слой подводки на глаза и так и сяк укладывая свой взлохмаченный бордовый боб, не в силах решить, зачесать ли его за одно ухо или просто перекинуть вперед и спрятаться за ним, как Кузен из Семейки Аддамс.
В конце концов я остановилась на ухе и изрядной порции фальшивой бодрости. Натянув драные джинсы и черную майку, я сделала глубокий вдох, высоко подняла голову и спустилась по лестнице, как крутая панк-рок принцесса, которую всегда пыталась изображать.
«На фиг этого Кена Истона. Кто он вообще такой? Подумаешь, умный красавчик с убойным телом и офигенным домом. Да плевать. У него даже татуировки нету. Я отказываюсь переживать из-за парня, у которого набито меньше, чем рукав. И у которого нет хотя бы трех пирсингов».
– С добрым утром, – разулыбалась я, входя из гостиной в кухню.
Кен сидел за залитым солнцем столом и ел хлопья из миски. Его волосы были мокрыми после душа. Я чуяла запах мыла «Ирландская весна» через всю комнату. На нем была светло-голубая рубашка, и глаза поэтому казались двумя тропическими лагунами.
Глаза, которые были прикованы к телевизору в гостиной, где мужик в костюме оглашал биржевые новости.
– Хрустики с корицей? – поддразнила я, кинув осуждающий взгляд на коробку, стоящую на столе. – А я-то думала, что ты парень «десяток-яиц-на-завтрак».
Голубые глаза Кена повернулись ко мне.
– Завтрак чемпиона, – ответил он с кривой улыбкой. – Хочешь?
Мой желудок заурчал – нет, зарычал в ответ. Я ответила на обжорство, случившееся в траттории «Густо»
