— Корнилов, — быстро смекнув, что врать не стоит, ответил Сережка и в то же время подумал: «Откуда он про брата узнал? А может, ловит меня на слове?»
— Ты сказал, что твоя фамилия Корнилов, — уточнил немец. — Это хорошо. Значит, у тебя есть и брат. Он партизан?
«Больше ты ничего не узнаешь, — подумал Сережка и вспомнил мать, которая любила говорить сыновьям: — Умейте держать язык за зубами. Помните, что длинный подол запутывает ноги, а длинный язык — шею».
— Он партизан? — переспросил немец.
— Не-е, — мотнул головой Сережка. — Брательника у меня нет.
— Врешь! — офицер поднялся из-за стола и наотмашь ударил мальчика по щеке.
Сережка не удержался на табуретке и грохнулся на пол, а когда поднялся, фашист снова ударил его кулаком прямо в лицо. И Сережка снова рухнул на пол. Горячая липкая кровь потекла из носа на подбородок. Приподнявшись, Сережка вытер рукавом кровь, простонал^
— За что?
— Ты будешь говорить правду?
— Нечего мне говорить. Я сирота.
Офицер побагровел и принялся снова бить мальчика тяжелым, точно кувалда, кулаком. Сережка падал, вставал, а гитлеровец ловил его за ворот пальтишка и снова бил, нещадно и иступленно орал: у
— Говори!!Сознавайся! Ты есть партизан?!
— Нет!
Гитлеровец окончательно рассвирепел. Сильным ударом он свалил мальчика! на пол и пнул его сапогом. Сережка увертывался насколько хватало сил, сжимал в комок тело, укрывал лицо и голову руками, а удары один сильнее другого обрушивались на него. Вдруг он весь как-то обмяк и потерял сознание. Офицер заметил, что мальчик не вздрагивает и не подает признаков жизни, остановился, приподнял его и тут же отшвырнул от себя. Вытерев платком пот с лица, позвал часового.
Вошедший солдат схватил Сережку за руки и волоком вытащил его на улицу. Даже холод не привел мальчика в чувство. Стоявший на крыльце часовой что-то крикнул солдату, тащившему Сережку, оба они засмеялись. Гитлеровец поволок мальчика через двор к сараю в углу школьного двора. Там он бросил Сережку на пол. Скрипнула ржавыми петлями закрывшаяся дверь. Солдат навесил замок и вернулся в дом.
Освобождение
Перепуганная тем, что произошло на ее глазах, Нюра вбежала в избу и, плача, кинулась к матери, которая с опаской поглядывала в окно: она, конечно, видела, что творилось на улице, но не знала, кого и куда ведут.
— Мамочка! Немцы мальчика схватили… Я сама видела. Это он, я узнала его.
— Чей мальчик-то? Говори толком.
— Тот самый, что к нам заходил погреться, дрова колол. Ну разве не помнишь?
— Ой, беда! Сережу, что ли?
— Его, его, мама.
— Быть не может. Он ведь тогда ушел из деревни.
— Зачем же мне неправду говорить, — всхлипнула Нюра. — Он тоже меня узнал, крикнул: «Скажи маме».
Нюра опустилась на лавку и снова заплакала.
— Что ж теперь с ним будет, мамочка?
— Да чего взять с парнишки, — осердясь сказала мать. — Ничего не будет, отпустят.
— А если нет? Может, он партизан, — запальчиво возразила Нюра.
— Где уж ему, — отмахнулась женщина и поджала губы, но, будто осененная какой-то догадкой, испуганно посмотрела на дочь. — Чего ты в этом понимаешь? Помалкивай знай.
— Я только подумала, — ответила Нюра. — Зачем его арестовали?
— Правда, пошто же они его? — недоуменно произнесла мать. — Может, нетутошний, поэтому?
Когда они немного успокоились, Нюра забралась на печь к своим куклам, а мать принялась за прерванную работу — стала чинить белье.
В полдень пришла Нюрина тетка и прямо с порога запричитала:
— Ужас, что творится, господи! Подхожу я к ихней комендатуре и вижу: немец кого-то волоком тянет с крыльца. Вгляделась — мальчонка, голова мотается, волосенки светленькие в кровищи. Я так и обмерла. А другой немец, с ружьем, увидел, что я остановилась, как заорет на меня… Думала, вот-вот упаду со страху: ноженьки так и отнялись, еле добежала к вам…
Тетка присела на лавку, и женщины стали обсуждать происшедшее. Нюра все порывалась сказать что-то, но мать тут же осекала ее, велела помалкивать.
Наконец тетка, попросив соли взаймы, ушла. Нюра спрыгнула с печи и, припав к матери, снова заплакала:
— Почему они убили Сережку?.. Ну чего ты молчишь, мамочка?
— Может, живой еще. — Мать погладила Нюру по голове. — С чего бы они в сарай-то его заперли.
И тут она с какой-то решимостью отстранила дочь, отчего та даже вздрогнула, быстро стала одеваться.
— Я схожу по делу. А ты сиди дома, закройся и не выходи, да не впускай никого. Поняла?
— Поняла. Иди, мамочка. Я никуда не выйду. Только ты поскорей…
В тревоге за судьбу Сережки Нюрина мать не помнила, как добежала до лесного кордона. Войдя в избу, она окликнула хозяина:
— Ефим, где ты?
— Тут я, — отозвался с печки лесник. — Кто там?
— Это я, Николавна из Крапивни. Дело у меня к тебе срочное.
В избе было жарко, она сняла платок, села к столу.
— В чем дело? — спускаясь с печи, спросил лесник.
— Немцы у нас в деревне мальчонку арестовали. Били его. А что с ним будет — не знаю. Подумала только: все это неспроста, заподозрили его в чем-то. Вот и прибежала к тебе.
— При чем тут я? — ответил Ефим, недовольно хмурясь. — Чем помочь могу?
— Ну, может, знаешь кого?.. — с надеждой глядя на лесника, сказала Николавна.
— Чей мальчонка-то, деревенский?
— Нет, не наш. Заходил он к нам с месяц назад, когда я еще болела. Светленький такой, шустрый, Сережкой звать.
Лесник не подал и вида, не спеша стал скручивать цигарку.
Женщина нетерпеливо теребила бахрому шерстяного платка, ждала, что ответит Ефим. Наконец, не вытерпев, с сердцем сказала:
— Не верю я тебе. Не может того быть, чтоб ты не знал про людей в своем лесу.
— Веришь не веришь, а я сказал — помочь ничем не могу.
— Не доверяешь ты мне, старый бирюк. Зачерствел здесь на своем на кордоне. Людям верить перестал.
— А чего мне им верить. Я с людьми не общаюсь. Мое дело — лес. Его я знаю, а людей — нет.
— И меня не знаешь? Мне-то ты можешь поверить. Не подведу. Смотри, ведь спросят с тебя.
— Чего с меня спрашивать? Не грози. Я в своей жизни всегда по прямой дороге шел. Не спотыкался. И немцам не служу. Так что остынь.
Он встал, походил по избе, успокоившись, сказал совсем не то, чего ждала от него Нюрина мать.
— Как здоровье твое, Николавна?
— Получше, сам видишь, бегаю, — недоуменно посмотрев на лесника, ответила она.
— Дам я тебе медку немного и травки сушеной, зверобоя, заваривай и пей, окрепнешь.
Старик слазил в подпол за медом, с полатей достал пучок травы, вручил все это матери, сказал:
— Спасибо, Николавна, что пришла, а теперь иди домой, я тут подумаю… И не спрашивай меня боле ни о чем.
Он проследил в окно, когда она скроется за деревьями, затем торопливо надел полушубок, шапку и вышел из избы.
В партизанский отряд Ефим пришел ночью, усталый, вспотевший.
В командирской землянке, слабо освещенной фонарем «летучая мышь», сидели Андрюхин с Гордеевым, о чем-то беседовали.
Андрюхин сразу понял: что-то срочное и важное заставило лесника прийти к нему. Андрюхин встал, пожал ему руку:
— Докладывай, Ефим, с чем пришел.
Лесник коротко рассказал о приходе к нему Николавны, почти слово в слово повторил сообщение женщины об аресте Сережки и о ее настойчивой просьбе помочь, и как можно скорее.
Молча выслушав Ефима, Андрюхин сказал:
— Выручать Корнилова надо. Собери, комиссар, бойцов.
Когда партизаны выстроились на поляне, Андрюхин прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица бойцов, и внятно, чтобы слышали все, сказал:
— Нужны сорок добровольцев. Задача такая. В Крапивне арестован разведчик Сергей Корнилов. Он выполнял мое задание. Немцы пытали его в комендатуре. Жизнь его в опасности. Кто готов идти — шаг вперед.
И не успел командир произнести последние слова, как вся шеренга всколыхнулась, и все до единого бойца шагнули вперед.
— Добро! — отозвался командир. — В таком случае приказываю выступать на выполнение задания второму и третьему взводам. Командирам взводов срочно обеспечить бойцов боеприпасами. Чтобы не терять времени, поедем на санях. Срочно запрягать. Всё. Остальные свободны.
Строй рассыпался. Часть людей ушла обратно в землянки, остальные стали готовиться к выходу. Вскоре партизаны уже ехали по лесной дороге.
Командир отряда и начальник штаба, сидя на передней подводе, обдумывали план предстоящего налета на гарнизон фашистов. Лесник, ехавший с ними, хорошо знал деревню, он подробно рассказал, что и где в ней находится. Начальник штаба Павлов, выслушав лесника, расспросил о дорогах, ведущих к деревне, о школе, в которой теперь немцы разместили комендатуру.
— Сколько немцев в Крапивне, мы знаем, как охраняется их комендатура, — тоже, — сказал Андрюхин.
