– Что это убийство, прямо нигде не говорится, – заметила она без уверенности в голосе.
– А зачем это говорить прямо? Человек двадцать лет жил затворником, а потом оказывается мертвым в бездействующей и закрытой для всех канализационной трубе, куда кто-то, однако, спускается только для того, чтобы для полного счастья еще и отрезать ему обе руки…
– Ты прав, конечно. Что это, как не убийство…
– Это не просто убийство, – я едва удерживал нервную дрожь. – Что делал Сентис в заброшенной городской канализации глухой ночью?
Бармен за стойкой, от скуки третий раз протиравший совершенно чистые фужеры, с интересом прислушивался.
– Потише, пожалуйста, – прошипела Марина сквозь зубы.
Я кивнул и взял себя в руки.
– Не пойти ли нам в полицию, – предложила Марина. – Все расскажем. Пусть разбираются.
– А что рассказывать? Мы ничего, по сути, не знаем.
– Ну, мы все-таки знаем больше них. Неделю назад неизвестная женщина, не желавшая, чтобы ее узнали, передала тебе открытку с изображением черной бабочки и адресом Сентиса. Ты виделся с Сентисом, который отрицал свою связь с женщиной и открыткой, но рассказал душераздирающую историю о Михаиле Колвенике и Вело-Граннель, произошедшую сорок лет назад и полную темных мест. По какой-то причине он упустил тот важнейший факт, что сам был сыном основателя Вело-Граннель и совладельцем фирмы… тем самым, которому Колвеник сделал искусственные руки после аварии на фабрике. Через шесть дней после этой встречи Сентиса находят мертвым в сточной канаве…
– … и без его протезов, – добавил я, припомнив, как тщательно избегал Сентис при нашей встрече рукопожатий и близкого контакта.
Меня передернуло, когда я вспомнил, как, уходя, все же коснулся его странно твердой, холодной руки.
– Знаешь, я думаю, что мы кому-то перешли дорогу, когда побывали в старой оранжерее, – размышлял я вслух. Это мне помогало преодолеть смятение. – Теперь мы стали частью происходящего. Женщина с открыткой – она просила у меня помощи?
– Оскар, мы понятия не имеем – ни чего она хотела, ни кто она такая…
– А вот она знает, кто мы такие. Знает, где нас искать. А это значит…
Марина глубоко вздохнула.
– Давай-ка позвоним в полицию, сейчас же. Расскажем все, передадим им дело и забудем о нем как о страшном сне, – решительно предложила она. – Мне все это совершенно не нравится. И мы просто не имеем права вмешиваться в работу полиции.
– Мы в это вмешались в тот миг, когда пошли за дамой в черном. Тогда, на кладбище…
Марина отвела глаза. В парке играли дети, подбрасывая в воздух блестящую игрушечную комету. Не глядя на меня, она прошептала:
– Что же ты предлагаешь?..
Она ждала ответа, прекрасно зная, каким он будет.
Солнце как раз зашло за башню церкви на Пласа-де-Сарья, когда мы с Мариной направились по Пасео-де-ла-Бонанова к старой оранжерее. Набравшись опыта, мы предусмотрительно запаслись спичками и фонариком. Свернув на улицу Ирадье, мы заплутали в пустынных и кривых улочках квартала у самой железной дороги, где сквозь зелень то и дело долетал шум поездов, поднимавшихся на Вальвидреру, но потом все же нашли тот переулок, где потеряли из виду даму в черном и ограду сада со старой оранжереей.
Под ногами лежал толстый слой неубранных осенних листьев. Мы пошли прямо сквозь кустарник, и наши тени причудливо дрожали, падая на зелень, колеблемую ветром. Мы слышали, как он шумит в листьях и плюще, и луна улыбалась нам, выглядывая между туч. В ночном сумраке стебли плюща, упруго подрагивающие на ветру, снова напомнили мне о змеях на голове Медузы горгоны. На этот раз мы обошли здание кругом и обнаружили заднюю дверь. Огонек спички осветил на ней слегка поросший мхом рельеф черной бабочки – знака Колвеника и Вело-Граннель. Я с трудом сглотнул и посмотрел в лицо Марины – оно было мертвенно-бледным.
– Прости, что напоминаю, но вернуться сюда было твоей идеей, – строго сказал я.
Вспыхнул свет фонаря, затопив красноватым мерцанием стеклянную стену. Сперва я осторожно взглянул внутрь. И в первый наш визит сюда, при свете дня, местечко, помнится, не показалось мне особо уютным; теперь же, во мраке ночи, оно было воплощенным кошмаром. Пятно света, скользя по каким-то странным предметам, делало окружающий мрак еще страшнее и опаснее. Я пошел вперед, прокладывая путь Марине и освещая дорогу. Под ногами хрустело, пахло влажной землей. И вот нашего слуха коснулся тот ужасный звук, с которым деревянные куклы, подвешенные в оранжерее, постукивали друг о друга при сквозняке. С такой приглушенной сухой отчетливостью могли стучать друг о друга кости скелета внутри полусгнившего савана. Я никак не мог вспомнить, оставили мы поднятым или опущенным рычаг, поднимающий их вверх; взглянув на Марину, я понял, что она думает о том же.
– Здесь после нас кто-то побывал… – прошептала она в ужасе, показывая на силуэты людских тел, покачивающиеся под потолком оранжереи.
Прямо перед нами качались ноги – целый лес ног. Я почувствовал, как у меня холодеет затылок, ясно увидев, что кто-то здесь был. Куклы висели на иной высоте, не так, как мы их оставили. Я сунул Марине фонарь и быстро пошел в тот угол, где мы видели стол с альбомом на нем.
– Что ты ищешь? – прошептала Марина. Я показал ей альбом, который тут же положил в свой рюкзак.
– Но, Оскар, это чужой альбом, не знаю…
Я решительно проигнорировал ее сомнения и нагнулся над столом, чтобы обследовать ящики. Первый был забит старым, проржавевшим инструментом – сточенными пилами, тупыми ножами, ржавыми гвоздями. Второй был пуст – только маленькие черные паучки бросились врассыпную при свете фонарика. Я попробовал открыть третий. Он был закрыт.
– Что там? – встревоженно спросила Марина вполголоса.
Я взял из первого ящика нож покрепче и попробовал взломать замок. Марина светила, подняв фонарь над головой и приводя в движение толпу теней, заплясавших по стенам оранжереи.
– Ну что?
– Сейчас. Спокойно.
Я уже нащупал ножом язычок старого замка. Прогнившее дерево недолго сопротивлялось – громко заскрипев, оно уступило нажиму. Марина вдруг поставила фонарь и съежилась, схватив меня за руку.
– Что это за звук?
– Не волнуйся, это я открывал ящик, и он сломался…
Она молча схватила меня за руки, знаком прося молчать и не двигаться. Воцарилась полная тишина. Я чувствовал, держа Марину за руку, как неистово бьется ее пульс. И тогда я тоже услышал этот звук. Деревянное пощелкивание стало громче и приближалось. Там, наверху, среди деревянных кукол что-то происходило в темноте. Я напряженно вглядывался в абсолютно черные контуры, когда вдруг один из них, длинный, вроде руки, протянулся прямо к моему лицу. Скользя, как змея по ветвям, какой-то неясный узкий силуэт спускался на нас сверху. Сразу после этого начали спускаться и остальные марионетки. Я судорожно сжал в руке нож и вскочил – и тут фонарь, стоявший у наших ног, покатился по полу в угол: кто-то или что-то швырнуло его туда. Мы остались в непроглядной тьме. В эту же секунду раздался свист. Он нарастал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
