Джейкоб так сильно хлопает руками, что делает мне больно.
— Поговори со мной, — прошу я. — Что-то случилось с Джесс?
При звуке ее имени он изгибается, как будто его пронзила пуля, и начинает так сильно биться головой о стену, что оставляет вмятины.
— Перестань, — прошу я, изо всех сил пытаясь оттянуть его на себя, чтобы он не покалечился.
Успокоить аутиста, с которым случился припадок, все равно что остановить торнадо. Когда видишь, что беда неминуема, поделать ничего нельзя — лишь переждать бурю. В отличие от вспышек гнева обычных детей, Джейкоба не интересует моя реакция на его поведение. Ему все равно, причинит ли он себе вред. Он поступает так не для того, чтобы чего-то достичь. По правде говоря, он в этот момент совершенно себя не контролирует. И сейчас, когда ему уже не четыре и не пять, я не могу его сдержать.
Я встаю, выключаю в комнате весь свет и задергиваю шторы, чтобы было темно. Ставлю диск с Марли. Потом начинаю снимать одежду с вешалок и сваливать кучей на сына — сперва он лишь сильнее кричит, но потом под весом одежды успокаивается. К тому времени, как он засыпает у меня на руках, у меня уже порвались и блузка, и чулки. Диск полностью прокрутился четыре раза. Будильник Джейкоба показывает 20.35.
— Что же тебя расстроило? — шепчу я.
Это могло быть что угодно: перепалка с Джесс, или ему могла не понравиться планировка кухни в ее новом жилище. Или он слишком поздно понял, что не успевает к началу любимого сериала. Я целую Джейкоба в лоб. Потом осторожно высвобождаюсь из цепких объятий и, подложив ему под голову подушку, оставляю сына, свернувшегося калачиком на полу. Укрываю его разноцветным стеганым летним одеялом с изображением почтовых марок, которое лежало сложенным в его шкафу.
Все тело затекло. Я спускаюсь вниз. Во всем доме темно, свет горит только в кухне.
«Давайте сегодня пойдем в китайский ресторанчик!»
Но это было до того, как меня поглотила «черная дыра», в которую Джейкоб может превратиться в любой момент.
На стойке стоит тарелка с хлопьями, на дне капля соевого молока. Возле миски, словно упрек, — коробка с рисовыми хлопьями.
Быть матерью Сизифов труд. Латаешь в одном месте, рвется в другом. Я стала верить, что жизнь, которой я живу, всегда будет трещать по швам.
Отношу тарелку в раковину и глотаю слезы, комом вставшие в горле. «Тео, мне очень жаль!»
«В очередной раз».
ДЕЛО 3: Обмолвился, насмеялся, «упекли»
Дэннис Рейдер был женат, имел двух взрослых детей, являлся бывшим предводителем младшей дружины скаутов и старостой своей лютеранской церкви. Он также был — как выяснилось после расследования, длившегося тридцать один год, — серийным убийцей, известным как ОНУ (сокращенно от «ослепить, надругаться, убить» — именно таким образом он отправил на тот свет десять человек в Уичито, штат Канзас, в период между 1974 и 1991 годами). В полицию поступали письма, в которых он хвастался убийствами и смаковал ужасающие подробности. После продолжительного молчания эти послания вновь стали поступать в 2004 году, и в них автор брал на себя ответственность за убийство, в котором его даже не заподозрили. Был проведен анализ ДНК частичек, обнаруженных под ногтями жертвы, и власти в попытке найти серийного убийцу сравнили результаты этого анализа с 1100 образцами ДНК.
Благодаря одному из средств связи от ОНУ — компьютерному диску, который был отправлен на местное телевидение, — метаданные, полученные из документа Microsoft Word, говорили о том, что автор документа некто Дэннис и он как-то связан с лютеранской церковью. Через Интернет полиция вышла на подозреваемого — Дэнниса Рейдера. Получив образцы ДНК дочери Рейдера и сравнив его с образцами ДНК на теле жертвы, полиция обнаружила семейное сходство. Это дало им достаточно оснований для ареста. Дэнниса Рейдера осудили на 175 лет тюремного заключения.
Поэтому для всех тех, кто путешествует по порносайтам Интернета и в свободное время занимается тем, что пишет манифесты анархистов: «Будьте осторожны! В компьютере всегда остается след».
3
РИЧ
За двадцать лет работы я сталкивался со многими мучительными ситуациями: с попытками самоубийства, погоней за вооруженными грабителями, с жертвами изнасилований, которые были настолько потрясены, что не могли рассказать, что с ними произошло. Однако это ничто в сравнении с работой в аудитории, состоящей из семилетних детей.
— Покажите свой пистолет, — просит один.
— Не очень хорошая идея, — отвечаю я, бросая взгляд на учительницу, которая уже попросила меня снять кобуру с оружием, прежде чем войти в класс на урок, посвященный теме «Профессии». Эту просьбу я был вынужден отклонить, потому что формально находился при исполнении.
— А стрелять доводится?
Я смотрю на озабоченного оружием мальчика поверх голов остального класса.
— Еще есть вопросы?
Руку поднимает девочка. Я узнаю ее, она приходила к Саше на день рождения.
— Вы всегда ловите плохих людей? — спрашивает она.
Невозможно объяснить ребенку, что граница между добром и злом не такая четкая, как между белым и черным, как учат в сказках. Что обычный человек может стать преступником при тех или иных обстоятельствах. Что иногда мы, убийцы драконов, сами совершаем поступки, которых стыдимся.
Я взглянул ей прямо в глаза.
— Пытаемся, — отвечаю я.
У меня на поясе завибрировал сотовый телефон. Открывая его, вижу номер участка и встаю.
— Нужно закругляться… Еще раз: какое первое правило места совершения преступления?
И класс хором выдает мне ответ:
— Ничего мокрого не трогать, если оно тебе не принадлежит!
Учительница просит детей поблагодарить меня аплодисментами, я наклоняюсь у Сашиной парты.
— Что скажешь? Я подвел тебя? Мне нет прощения?
— Ты отлично справился, — уверяет она.
— Я не могу остаться с тобой пообедать, — извиняюсь я. — Нужно ехать на работу.
— Ничего, папа, — пожимает плечами Саша. — Я уже привыкла.
Одним выстрелом. Меня убивает то, что я не оправдываю ожиданий дочери.
Я целую ее в макушку, учительница провожает меня до двери. Потом я еду прямо в участок, и сержант, который оформлял заявление, вкратце вводит меня в курс дела.
В приемной, ссутулившись, ожидает Марк Макгуайр, студент последнего курса Вермонтского университета. На нем бейсболка, натянутая на глаза, он нервно покачивает ногой. Секунду я смотрю на него через окно, потом подхожу.
— Мистер Макгуайр? — окликаю я. — Я детектив Метсон. Чем могу помочь?
Он встает.
— Пропала моя девушка.
— Пропала? — переспрашиваю я.
— Да. Я звонил ей вчера вечером, но она не ответила. И сегодня утром, когда я пришел к ней, ее не было дома.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Утром во вторник, — отвечает Марк.
— Может быть, произошло что-то непредвиденное? Может быть, у нее встреча, о которой она вам не сообщила?
— Нет. Она никуда не ездит без своего кошелька, а он лежит у нее дома… как и ее пальто. На улице собачий холод. Куда она могла отправиться без пальто?
Он говорит громко, встревоженно.
— Вы поссорились?
— В воскресенье она на меня разозлилась, — признался он. — Но мы все выяснили и помирились.
«Так оно и было!» — думаю я.
— Вы обзвонили ее подруг?
— Никто ее не видел. Ни подруги, ни учителя. Она не из тех, кто пропускает занятия.
Мы обычно не принимаем заявление и не заводим дело об исчезновении человека, пока не истекли тридцать шесть часов. Хотя это правило строго не соблюдается. Протяженность забрасываемой полицией сети главным образом зависит от статуса пропавшего человека: грозит опасность или явная опасность не грозит. Но сейчас что-то в поведении этого парня — какое-то предчувствие — заставило меня подозревать, что он чего-то недоговаривает.
— Мистер Макгуайр, — говорю я, — давайте вместе проедемся, посмотрим.
Для студентки последнего курса Джесс Огилви устроилась неплохо. Она живет в фешенебельном районе, где стоят кирпичные дома и припаркованы БМВ.
— И давно она здесь обитает? — задаю я вопрос.
— Всего неделю. Она присматривает за домом одного профессора, который на целый семестр уехал в Италию.
Мы паркуем машину на улице, и Макгуайр ведет меня к двери черного хода, не запертой. В этом районе такое сплошь и рядом. Несмотря на все мои предупреждения типа «Лучше перебдеть, чем потом жалеть», многие жители ошибочно предполагают, что преступления в этом городке не совершаются.
В прихожей чего только нет — начиная от пальто, которое, по-видимому, принадлежит девушке, до трости и мужских ботинок. В кухне чистенько, в раковине стоит чашка, в ней пакетик чая.
