— Я ничего не трогал, — уверяет Макгуайр. — Все осталось нетронутым, с тех пор как я зашел сегодня утром.
На столе аккуратной стопкой лежит почта. Рядом — кошелек. Я открываю и обнаруживаю в нем двести тринадцать долларов.
— Что-нибудь пропало? — спрашиваю я.
— Да, — отвечает Макгуайр. — Наверху.
Он ведет меня в спальню, где все ящики единственного шкафа выдвинуты, из них вываливается одежда.
— Она до тошноты аккуратна, — утверждает он. — Она бы никогда не оставила разобранной постель, никогда бы не позволила вещам вот так валяться на полу. А коробка от подарка? В ней лежал рюкзак. Сейчас его нет. На рюкзаке еще даже ярлык не оторван. Тетя подарила его Джесс на Рождество. Она ненавидела этот рюкзак.
Я подхожу к шкафу. Внутри несколько платьев, несколько мужских сорочек и джинсы.
— Это мои вещи, — заверяет Макгуайр.
— Вы тоже здесь живете?
— Неофициально, профессор не в курсе. Но я очень часто оставался на ночь. Пока она не выставила меня.
— Она вас выставила?
— Я же говорил вам, что мы повздорили. В воскресенье она не хотела со мной разговаривать. Но в понедельник мы все уладили.
— Выражайтесь яснее, — требую я.
— Мы занимались сексом, — отвечает Макгуайр.
— По взаимному согласию?
— Господи, шеф! За кого вы меня принимаете? — Он не на шутку обиделся.
— А ее косметика? Туалетные принадлежности?
— Пропала зубная щетка, — утверждает Макгуайр. — Но косметика вся здесь. Послушайте, может, вызвать подмогу? Или объявить экстренный розыск?
Я не обращаю на его слова внимания.
— Вы связались с ее родителями? Где они живут?
— Я звонил им, они живут в Беннингтоне, но она не давала о себе знать. Сейчас они тоже встревожены.
«Отлично», — думаю я.
— Раньше она исчезала?
— Не знаю. Мы встречаемся всего несколько месяцев.
— Послушайте, — говорю я, — оставайтесь здесь. Она, скорее всего, позвонит или вернется домой. Сдается мне, ей необходимо немного остыть.
— Вы, наверное, шутите, — отвечает Макгуайр. — Если она ушла по своей воле, почему не взяла кошелек, а сотовый захватить не забыла? Почему схватила рюкзак, который только и ждала, чтобы вернуть в магазин?
— Не знаю. Чтобы сбить вас со следа?
Глаза Макгуайра вспыхнули, и за мгновение до того, как он бросился на меня, я понял его намерения. Одним быстрым движением я сбросил его и заломил руку за спину.
— Поосторожнее, — напомнил я. — За это можно и за решетку угодить.
Макгуайр напрягся.
— Моя девушка пропала. Я плачу полиции зарплату, а вы даже не делаете свою работу, не проводите расследование!
Формально, если Макгуайр студент, он не платит налоги, но я не собираюсь развивать эту тему.
— Знаешь что, — говорю я, отпуская его руку. — Я еще раз все здесь осмотрю.
Иду в спальню хозяев, но Джесс Огилви здесь явно не спала; тут ничего не тронуто. В хозяйской ванной еще висят чуть влажные полотенца, но пол уже сухой. Внизу, в гостиной, следов беспорядка не видно. Я обхожу дом вокруг, проверяю почтовый ящик. Внутри записка (напечатанная на компьютере), в которой говорится, чтобы почтальон оставлял почту у себя до дальнейших указаний.
Кто, черт возьми, напечатал записку для почтальона?
Натянув перчатки, я кладу записку в пакет для улик. Нужно в лаборатории провести реакцию с нингидрином и попытаться обнаружить отпечатки пальцев.
В данный момент интуиция подсказывает мне, что если они не принадлежат Джесс Огилви, то наверняка принадлежат Марку Макгуайру.
ЭММА
На следующее утро, входя в комнату Джейкоба, я даже не знаю, чего ожидать. Он всю ночь спал — я заглядывала каждый час, — но по опыту я знала, что он будет вялым до тех пор, пока эти нейромедиаторы будоражат его кровеносную систему.
Я дважды звонила Джесс, на сотовый и на новую квартиру, но попала на голосовую почту. Послала ей по электронной почте сообщение, в котором просила рассказать, что вчера произошло. Не случилось ли чего-нибудь необычного? А пока она не перезвонила, нужно заняться Джейкобом.
Когда я заглядываю в спальню сына в 6.00, он уже проснулся. Сидит на кровати, сложив руки на коленях и глядя в стену перед собой.
— Джейкоб! — окликаю я. — Дорогой!
Я подхожу к сыну и нежно его трясу.
Джейкоб продолжает молча таращиться на стену. Я машу рукой у него перед лицом, он не реагирует.
— Джейкоб!
Я хватаю его за плечи и трясу сильнее. Он валится на бок и лежит не двигаясь.
К горлу подступает паника.
— Поговори со мной! — требую я.
Я думаю о ступоре. Думаю о шизофрении. Думаю обо всех потаенных уголках сознания, куда мог спрятаться Джейкоб и откуда он уже никогда не вернется.
Я переваливаю его на спину и сильно ударяю по лицу — на щеке остается красный след от моей ладони, но он никак не реагирует.
— Не надо, — говорю я уже со слезами. — Не поступай так со мной!
От двери раздается голос.
— Что происходит? — спрашивает Тео. Лицо у него заспанное, волосы торчат, как иголки у ежика.
В этот момент я понимаю, что моим спасителем может оказаться Тео.
— Скажи брату что-нибудь обидное! — велю я.
Он смотрит на меня как на сумасшедшую.
— С ним что-то произошло, — объясняю я, но голос меня не слушается. — Я просто хочу, чтобы он вернулся. Я должна его вернуть!
Тео бросает взгляд на обмякшее тело Джейкоба, на его пустые глаза, и я вижу, что он испуган.
— Но…
— Говори, Тео, — подталкиваю я.
Из-за моего дрожащего голоса, а не по принуждению, Тео соглашается. Он нерешительно наклоняется к Джейкобу.
— Проснись!
— Тео… — вздыхаю я. Мы оба знаем, что он не решается выругаться.
— Опоздаешь в школу, — говорит Тео.
Я не свожу глаз с Джейкоба, но не замечаю в них узнавания.
— Я первым пойду в душ, — добавляет Тео. — А потом разбросаю твои вещи.
Джейкоб продолжает оставаться безучастным, и злость, которую Тео обычно сдерживает, прорывается подобно цунами.
— Эй, «тормоз»! — кричит Тео настолько громко, что на голове Джейкоба от его дыхания шевелятся волосы. — Ты тупой, отсталый придурок!
Джейкоб и ухом не ведет.
— Почему ты не можешь вести себя, как все люди? — кричит Тео, ударяя брата в грудь кулаком. Бьет еще раз, теперь уже сильнее. — Веди себя, черт побери, нормально!
Тео кричит, и я вижу, как по его щекам текут слезы. Мы замкнуты в этом аду, а между нами ни на что не реагирующий Джейкоб.
— Дай мне телефон, — прошу я.
Тео поворачивается и выбегает из комнаты.
Я сажусь рядом с Джейкобом, и он всем своим весом наваливается на меня. Прибегает с телефоном Тео. Я нажимаю кнопку быстрого набора номера психиатра Джейкоба, доктора Мурано. Она перезванивает через тридцать секунд, хотя голос у нее еще сонный.
— Эмма, — говорит она, — что случилось?
Я объясняю, что вчера ночью у Джейкоба случился приступ, а сегодня утром он впал в ступор.
— И вы не знаете, что вызвало приступ? — спрашивает она.
— Нет. Он вчера встречался со своей наставницей. — Я смотрю на Джейкоба. Из уголка рта у него течет слюна. — Я звонила ей, но она до сих пор мне не перезвонила.
— По-вашему, он испытывает физическую боль?
«Нет, — думаю я. — Ее испытываю я».
— Не знаю… Непохоже.
— Он дышит?
— Да.
— Он понимает, кто вы?
— Нет, — признаюсь я.
Это меня страшно пугает. Если он не помнит, кто я, как я могу помочь ему вспомнить, кто он такой?
— Измерьте ему пульс.
Я кладу трубку, смотрю на часы и считаю.
— Пульс девяносто, дыхание двадцать.
— Послушайте, Эмма, — говорит врач. — Я в часе езды от вас. Думаю, нужно отвезти его в больницу.
Я понимаю, что тогда произойдет. Если Джейкоб не сможет выйти из ступора, он станет кандидатом на принудительное лечение в психиатрической клинике.
Я кладу трубку и опускаюсь на колени перед Джейкобом.
— Малыш, дай мне знак. Покажи, что ты меня видишь, слышишь…
Джейкоб даже не мигает.
Вытерев глаза, я иду в комнату к Тео. Он забаррикадировался изнутри. Приходится изо всех сил барабанить в дверь, чтобы он услышал: слишком громко играет музыка. Когда он наконец открывает, у него заплаканные глаза и сжатые губы.
— Помоги мне его передвинуть, — решительно говорю я, и впервые Тео не артачится.
Мы вдвоем пытаемся вытащить большое тело Джейкоба из постели, спустить вниз и отнести к машине. Я берусь за руки, Тео за ноги. Мы тянем, толкаем, дергаем. Когда достигаем прихожей, я обливаюсь потом, а ноги Тео все в синяках, потому что под весом Джейкоба он дважды споткнулся.
— Я открою в машине дверь, — говорит Тео и выбегает на подъездную аллею. Его носки едва слышно хрустят по старому снегу.
