От возмущения Гизела поперхнулась и, не найдя что сказать, в страхе уставилась на оглоблю, лежавшую на земле шагах в пяти.
– Что, испугалась короля? (Гизела вздрогнула, будто от раската грома.) То-то же! Знай, что шутить с нормандцем имеет право лишь тот, кто заслуживает его доверие, клянусь башмаком Роллона! А теперь говори, кто ты и чего тебе здесь надо.
– Но я же сказала – принцесса.
– Тогда я – папа римский Иоанн!
– Но… но…
– Что ты там еще бормочешь?
– Но у меня корона!
– А вот я сниму ее с твоей головы и надену на свою, тогда я – король! Что скажешь на это?
– Но я в самом деле принцесса и зовут меня Гизелой.
– Ее зовут Гизелой! А меня графом Можером, если тебе хочется знать.
– Я дочь короля Конрада Бургундского!
– А я сын герцога Ричарда Нормандского, чтоб мне лопнуть!
– Я племянница императрицы Адельгейды!
– А я правнук Роллона Великого, слышала о таком?
Гизела выдохлась. Не зная, как еще возразить, она печально вздохнула и попробовала улыбнуться.
– Ах, граф, как вы грубы и непочтительны к женщине. И кто вас только воспитывал?..
И тут же она вся съежилась от громового голоса нормандца:
– Что ты там несешь о воспитании? Кто тебя надоумил учить меня?
Гизела ответила мягким голоском:
– Думаю, никогда не помешает поучить человека хорошим манерам, коли он с этим не знаком.
И тут же пожалела о сказанном. Можер сделал вперед шаг, другой и навис над дочерью короля Конрада всем своим громадным телом, едва не заслонив собою весь свет божий.
– Слушай-ка, Гизела, или как тебя там, – произнес он, будто лев прорычал, – не советую выводить меня из терпения, а потому подбирай-ка свои платья да живо улепётывай отсюда, пока я не надрал тебе задницу вот этим кнутом. Поняла? А теперь убирайся!
Гизела почувствовала, как в ней закипает злость и на этого неотесанного викинга, и на саму себя. А ведь она полагала, что ей без труда удастся покорить гостя. Раздосадованная, она зло пробурчала:
– Что ж, я уйду, только как бы вам не пожалеть потом…
– Что?! – взревел Можер, быстро шагнул еще вперед, обхватил Гизелу поперек туловища и, сунув под мышку, будто полено для растопки очага, пошел с нею к выходу из конюшни.
– Отпусти меня! – завизжала Гизела, вся извиваясь в бесплодных попытках вырваться на свободу. – Слышишь, немедленно отпусти!
– Черта с два! – раздалось в ответ. – Сейчас я выдеру тебя этим кнутом. Вот только привяжу покрепче. Там, во дворе, я видел веревку.
И вдруг нормандец остановился. К ним направлялись слуги и впереди – гофмейстерина, первая дама двора. Увидев необычную сцену, все будто остолбенели и, раскрыв рты, уставились на Можера и принцессу. Первой опомнилась гофмейстерина:
– Госпожа герцогиня! Святые небеса! Что это с вами, куда вас несут?
Гизела бросила на них взгляд Медузы и закричала:
– Нет, это вас куда принесло?! Чего вам всем здесь нужно?
– Мы вас повсюду ищем по приказу госпожи Беатрисы. Нам сказали, что вы где-то тут…
– Убирайтесь отсюда! – снова крикнула Гизела. Потом Можеру: – Да отпусти же меня, вот привязался!
Можер опустил ее на землю, поставив на ноги.
Она быстро повернулась к слугам:
– Что стоите, олухи! Не слышали разве, что я приказала?
Слуги, раскланиваясь, стали пятиться.
– Простите, ваша светлость…
– Скажите госпоже Беатрисе, что я скоро приду.
– Хорошо, ваше высочество.
– Убирайтесь же!
Слуги, и гофмейстерина первая, заторопились и исчезли, будто рой комаров ветром сдуло.
– Выходит, ты и в самом деле принцесса? – воскликнул Можер и расхохотался. – Забавно, чёрт возьми, вот уж никогда бы не подумал.
Гизела в это время с ужасом разглядывала свою помятую одежду.
– Боже мой! Вот так познакомились… Что я скажу Беатрисе?
– Скажешь ей, что побывала в объятиях графа Можера. Она сразу поймет в чем дело и простит тебя.
Гизела покосилась на нормандца, потом внезапно громко рассмеялась и посмотрела на него одним из тех взглядов, которые ясно дают понять о полном прощении, переходящем в дружеское расположение.
– Ты уж прости, что я чуть было не посадил тебя в карман, – тоже заулыбался Можер.
– Полагаешь, тебе бы это удалось? – игриво спросила принцесса.
– Еще бы, ведь ты поместишься у меня на ладони. Хочешь, попробуем?
И нормандец протянул руку.
– Нет, нет! – замахала руками Гизела, с ужасом глядя на его ладонь величиной с крышку ведра. – И без того я уж натерпелась страху.
– А почему ты такая маленькая и тощая? Тебя плохо кормят? Впрочем, что это я… – со скрытой насмешкой свысока посмотрел на нее Можер, – к тебе, наверное, надо обращаться как к дочери короля, со всем почтением и в надлежащей форме? Не привыкла ведь, чтобы тебе «тыкали».
– Пустяки, – махнула рукой Гизела. – Тебе я прощаю.
– Отчего же?
Она пожала плечами.
– Знаешь… – и, чуть помолчав и немного смутившись, добавила, глядя в сторону: – Поначалу я так осердилась… Я ведь и в самом деле не привыкла к такому обращению.
– А потом?
Она перевела на него взгляд. Ее глаза искрились теплотой, на губах играла легкая улыбка.
– Меня стало это забавлять. Со мной никогда так бесцеремонно не говорили.
– А, ты привыкла, чтобы тебе кланялись и угодливо улыбались, как совсем недавно эта, похожая на подушку, дочь Арахны, что приходила за тобой? Но Можер Нормандский никому еще не кланялся и не улыбался по заказу.
– Это я уже поняла, – сказала Гизела, не сводя завораживающего взгляда с нормандца. – И все же иногда волей-неволей приходится нагнуться, если проход низок?
– Если так, то я остаюсь у дверей. Пусть сами выходят ко мне те, кому я нужен. А нет – значит, в этом жилище не уважают гостя, и я ухожу прочь.
– А когда очень-очень надо войти? – не отставала Гизела. – И мешает верхний косяк?
– Тогда я выбиваю его кулаком.
– Такой сильный у тебя кулак?
– Однажды на меня налетел всадник и пытался зарубить мечом. На мою беду, я был безоружен. Я увернулся от него один раз, потом другой. В третий раз он, вероятно, уложил бы меня наповал, если бы я, оказавшись прямо перед мордой его лошади, не ударил ее кулаком в лоб.
– Боже мой, бедное животное!.. Что же было дальше?
– Она упала на передние ноги, а потом завалилась набок и тут же издохла. Пока всадник барахтался под нею, я отобрал у него меч и одним ударом разрубил пополам.
– Святые небеса! – всплеснула руками Гизела и вдруг вся замерла, не сводя с нормандца влюбленных глаз. Потом прибавила, усиливая эффект чарующей улыбкой: – Мне никогда и слышать не приходилось о таком, а уж видеть и подавно…
