«Синдром Феникса» Алексея Слаповского («Знамя», 2006, № 11–12; отдельное издание – М.: Эксмо, 2007) – единственный безусловно нравящийся мне претендент на «Большую книгу». (В ряд с ним из возможных соискателей могу поставить только «Бога дождя» Майи Кучерской, но эксперты, демонстрируя свою образованность и сверхкорректность, сочли качественно новый роман «исправленной редакцией» опубликованной десять лет назад «Истории одного знакомства». Тем самым показав свой уровень читательской компетенции. С чем их и поздравляю.) Надеюсь и даже допускаю, что элегантно выстроенный, человечный и – при всей печали – улыбчивый роман Слаповского получит «бронзу».
Если, конечно, его не переиграют книги Ефимова, Рубиной или Виктора Строгальщикова, представленного циклом производственно-провинциальных триллеров – «Слой», «Край», «Стыд» (М.: Эпоха, 2007). То, что «Слой» был опубликован несколько лет назад (и тогда же удостоился премии «Российский сюжет», связанной с «Большой книгой» узами родства-свойства), видимо, значения не имеет.
Волей случая и алфавита (ср. инициальную позицию Быкова) замыкает список соискателей наиболее вероятный из претендентов на главную награду – Людмила Улицкая, чей роман «Даниэль Штайн, переводчик» (М.: Эксмо, 2006) может понравиться (и нравится) представителям самых разных социокультурных групп. Причины успеха этого романа весьма подробно и убедительно анализирует Юрий Малецкий в майской книжке «Нового мира». Соглашаясь с проницательным интерпретатором еретического сочинения Улицкой, полагая, что к ее бестселлеру можно (должно) предъявить и собственно литературные претензии (язык бесцветный, сюжет изобилует натяжками, лирические письма автора к подруге явно неуместны), все же повторю, что писал по выходе «Даниэля Штайна…» в прошлом году («Праведник и “праведность”»): писатель, столь убедительно нарисовавший столь светлого и привлекательного – при всех идеологических оговорках! – героя, заслуживает благодарности. Почти уверен, что в ноябре эта благодарность и восторжествует.
...
31 мая
P. S. Еще раз к вопросу о догадках. С Рубиной тоже получилось (третья премия). А с Пелевиным – нет. Он в ноябре оказался четвертым, то есть особенно обидно безмедальным.
Июнь
Строим фабрику звезд
В «Национальные бестселлеры» выведен роман Ильи Бояшева «Путь Мури»
Седьмой цикл премии «Национальный бестселлер» едва ли не идеально соответствует задачам этой экстравагантной забавы. Уже по оглашении шорт-листа отец-основатель Нацбеста, наш главный возбудитель (около)литературных бурь (хотя бы в стакане воды, но лучше – водки) Виктор Топоров заявил, что лучше, дескать, не бывает. На финишную прямую вышли три раскрученных корифея – Дмитрий Быков с «ЖД», Владимир Сорокин с «Днем опричника» и Людмила Улицкая с «Даниэлем Штайном, переводчиком» – и три неведомых избранника: Вадим Бабенко с триллером «Черный пеликан», Лена Элтанг с поэтическим повествованием «Побег куманики» и Илья Бояшев, чья авантюрная притча «Путь Мури» в итоге и снискала лавры.
Дополнительную пикантность премиальному сюжету придавала нешуточная проблема: проголосует ли член Малого жюри прошлогодний лауреат Дмитрий Быков за собственный роман? Из двух равно пиароемких жестов Быков выбрал интеллигентный – решил себя наградой обнести. Голосование судей – кроме Быкова это режиссер Василий Бархатов, редактор журнала «Собака. ru» Яна Милорадовская, телеведущая Анфиса Чехова, журналист (с недавних пор – главный редактор журнала «Профиль») Михаил Леонтьев и президент коллегии шеф-поваров Санкт-Петербурга Илья Лазерсон – победителя не выявило. Равное число баллов набрали Улицкая и Бояшев. Согласно регламенту Нацбеста, судьбу премии в таких случаях решает Почетный председатель Малого жюри. Вот председатель Комитета Совета Федерации РФ по финансовым рынкам и денежному обращению Сергей Васильев и «вывел в люди» Илью Бояшева, мало кому прежде известного преподавателя истории в Нахимовском училище.
Герой романа Бояшева кот Мури после разорения боснийской деревни, где прошли его золотые годы, вынужден странствовать по Европе в поисках утраченного, но вожделенного уюта. Попутно он, как водится, наблюдает житейские нравы, соприкасается с обыкновенными чудесами и попадает в рискованные приключения. Наряду с литературным потомком гофмановского кота Мурра путешествовать обречены и другие – более-менее экзотические – персонажи Бояшева, как люди, так и животные. По включении книги в шорт-лист автор был быстрехонько наречен «русским Кустурицей» – помнится, когда Нацбест снискал тандем Гаррос—Евдокимов, их роман-лауреат сравнивали с «Матрицей». Оснований было примерно столько же.
Не слишком уверен, что «Путь Мури» завоюет аудиторию (в случае с другой «темной лошадкой» – в высшей степени витиеватым «Побегом куманики» – шансов на покорение публики еще меньше), но делу Нацбеста он послужил отлично. Еще бы – «человек из ниоткуда» превзошел привычных фаворитов литературных ристалищ. (Шансы Улицкой на ринге «Большой книги», на мой взгляд, близки к ста процентам. На Букере – несколько ниже, но тоже серьезны. Быкова после прошлогодней череды побед могут и обойти, но зато будет повод поговорить о тайных сговорах. Что же до Сорокина, то он давно у нас как бы вне конкурса. Потому анализировать его халтуру последних лет практически бессмысленно.) Вывод ясен: Нацбест сделал важный шаг по пути к заветной цели – обретению статуса литературной фабрики звезд. С чем и поздравляем всех заинтересованных в таком результате лиц. А не заинтересованных – не поздравляем.
...
14 июня
Приволье и печаль полей
Тимур Кибиров. На полях «A Shropshire lad». М.: Время
Тимур Кибиров всегда был поэтом неудобным для вменяемых интерпретаторов. По-своему легче тем, у кого кибировские стихи вызывают неприязнь. Отловил пару-тройку реминисценций, ткнул перстом в небрежную рифму, охнул от выхлопа ненормативного мата (смрадный дух коего унижает-изничтожает близлежащую «священную» цитату, а заодно и всю великую русскую поэзию), хмыкнул по поводу лобового морализма или назойливой демонстрации сексуальных проблем, подчеркнул переходящие из книги в книгу «общие места» – и на вполне законных основаниях можно переходить к понятным выводам: вторичность (и центоны-то Еременко раньше изготовлять начал!), «капустнический» юморок, бестактное обращение с «высоким», цинизм, занудство, «ячество», стариковская плаксивость-брюзгливость и суетно-тщетные порывы, задрав штаны, бежать за комсомолом. Хоть плачь, хоть смейся, но все это почти правда, причем отчетливо осознаваемая и не раз в стихах и сопроводительной прозе проговоренная самим поэтом. Будущие выпады супостатов загодя парированы, хотя азартные критики-фехтовальщики и действуют на манер персонажа Аксенова, который, получив незамеченный мат, длил партию с гроссмейстером до тех пор, покуда тот не признал его «победы». Насколько похож Кибиров на аксеновского гроссмейстера, запасшегося для подобных случаев набором золотых памятных жетонов, – вопрос сложный. (Как и смысл «Победы» – едва ли не лучшего рассказа Аксенова.) Но меня сейчас больше занимает другая сторона сюжета: что делать критику-сочувственнику, если поэтом и так все сказано? Исчислять реминисценции десятками? Ох, дураково дело нехитрое – Кибиров не прячет чужую речь, ибо ощущает ее своим – и читательским – достоянием, он расширяет смысловое поле классической (или «попсовой») цитаты так же, как смысловое поле «обычного» слова. Объяснять, что небрежность рифмы – «прием»? Что огненная ненависть к грязноречию (и тому, что, а вернее – кто , за ним всегда стоит) принуждает поэта осквернять свои уста (ибо иначе не выразить своей сопричастности мирскому злу, а скрывать его было бы глупым фарисейством), но не русский стих, который самой сутью своей преодолевает (снимает) любую мерзость? Растягивать в периоды попугайских толкований то, что не подлежит разжижению, ибо сказано раз и навсегда? Предлагать «коды», в которых надлежит читать историю (не)счастливой любви поэта, и перебирать кандидаток на титул «лирической героини»? Это, мол, не кому-то там все же ведомая NN, а Россия, Современность, Жизнь, Вера, Традиция… Господи, стыдуха-то какая! Впрочем, комментаторское «заземление» кибировской love story ничем не лучше. Как и предложенные мной когда-то аналогии с «адресной» лирикой Ахматовой и Маяковского. Мена минуса на плюс приводит к знакомому итогу, тоже уже оспоренному Кибировым: «Tis true, but not the Truth!»
Это финальная строка 13-го стихотворения книги «На полях “A Shropshire lad”». Как и во всех 63 фрагментах этой внешне дробной, но внутренне единой «поэмы», Кибиров вышивает свои узоры по канве великого английского поэта Альфреда Эдуарда Хаусмана, дважды отказываясь от русского языка (кроме 13-й реплики – Sir, I am one-and-fifty, так построена «Гетеросексуальная апроприация»), а однажды – от всяких слов вообще: четыре квазичетверостишья отточий помещены под заголовком: «Эквивалент текста (а то уж слишком много про любовь)». Остальное – вольные переводы (их немного, но «своевольностью» в «Бридон-Хилл» и «Как там мои лошадки…» не пахнет), полемические отклики, опыты рефлексии и далеко (но не бесконечно далеко) уводящие от оригинала вариации стихов Хаусмана. Почему Кибиров решился на этот эксперимент (и какими стратегиями при этом пользовался), хорошо растолковано в авторском предисловии, но еще яснее и сердечнее в тексте под номером 22.
