— Чего-чего? Теории?
— Да, теории. Про то, что… — Эмка делал серьезное лицо, характерным жестом Веры Михайловны поправлял несуществующие очки на переносице и, подражая ее легкому грассированию, принимался излагать: — Утверждение, что эмоционально здоровые дети рождаются только у любящих родителей, носит исключительно социально популистский характер. Яйцеклетка и сперматозоид слишком малы… Ну, дальше я забыл, — добавлял он нормальным голосом.
Арсений отмечал, что у сына прекрасная память, и спрашивал:
— Ты сам понял, что сейчас говорил?
— Не-ка. Мне бабушка потом объяснила. У женщин яйцеклетки, а у мужчин сперматозоиды, они встречаются, когда люди любят друг друга. Папа, твой сперматозоид… Папа, а что ты ищешь?
— Где майка «Челси», которую мне тетя Ксюша подарила?
— А-а-а… Секс и любовь — это то же самое, папа?
— Про секс потом. Где майка?
— Понимаешь, папа, Петя Гурин собирает марки. У него классная коллекция!
— Мне это перестает нравиться. Где майка?
— Я ее выменял! На марку, которая стоит миллион! Мы ее продадим и станем миллионерами.
Марка, разумеется, оказывалась ерундовой. Папа вскипал и грозился родить Эмку обратно — превратить в сперматозоид, если майка не вернется в дом.
К семи годам Эмка много раз побывал за границей, больше, чем Полина Сергеевна за всю жизнь. Он ездил с отцом на горнолыжные курорты и уже самостоятельно, без инструктора, спускался по взрослым трассам невысокой сложности. Поздней осенью, когда заканчивались работы на даче, он с бабушкой и дедушкой отправлялся в южные страны, где море еще сохраняло тепло, а солнце уже не палило свирепо. В отелях большинство постояльцев были из России, и для детей обязательно имелся русский массовик-затейник, называемый почему-то аниматором. Эмка и в курортном детском саду командовал, объяснял аниматору, что аппликации и фигурки из воздушных шаров — это скучно, а нужно ставить спектакль про пиратов, в котором он, Эмка, должен, конечно, играть главную роль.
Олег Арсеньевич входил в межправительственную группу по подготовке соглашений и договоров, и ему приходилось летать в США. Уговаривал жену поехать в командировку вместе с ним, за свои деньги, естественно, но на гостинице и питании можно было сэкономить. Полина Сергеевна отказывалась. Увидеть Париж (и не умереть) очень заманчиво. Мадрид, Барселону, Вену, Зальцбург… Есть столько мест, в которых и не мечталось побывать. Америка, Нью-Йорк — нет! И не проси.
— Ты боишься встретиться с Юсей! — констатировал Олег Арсеньевич после очередных безрезультатных уговоров.
— Не боюсь, просто не хочу.
— Пусть встретимся случайно! Плюнем ей в физиономию и пойдем дальше!
— Олег! Когда тебе что-то не нравится, когда я с тобой не соглашаюсь, ты злишься и начинаешь выражаться, как портовый биндюжник. Я тебя прошу следить за своей речью, у нас ребенок в доме! Да, я не хочу, чтобы существовала даже малейшая вероятность встречи с Юсей. Это испортит мне всю поездку. Не буди лихо, пока оно тихо. Неизвестно, как поведет себя Юся, если мы столкнемся. Ее никто не лишал материнских прав.
— Надо лишить. Нанять адвоката, заплатить деньги и навсегда вычеркнуть ее из нашей жизни.
Эти пожелания так и остались пожеланиями.
У многих солдат «на память» о войне остались в теле осколки, не найденные во время операции в госпитале. Осколки врастали, покрывались соединительной тканью, и удалять их становилось опасно, хотя инородный кусочек металла мог привести к гибели. Люди живут в суматохе ежедневных хлопот и забот. И даже зная, что у них в подполе лежит бомба замедленного действия, не торопятся ее обезвредить. Ведь не взорвалась год, месяц назад, вчера не сработала, значит, и завтра, бог даст, все обойдется. Подобной беспечностью семья Полины Сергеевны ничем не отличалась от тысяч других семей.
От друзей, которые часто бывали в Нью-Йорке, от мужа, который наведался на Брайтон-Бич (проехал на автомобиле, выйти так и не решился), Полина Сергеевна знала, что представляет собой этот знаменитый русский район в городе большого яблока. Брайтон-Бич — улица без солнца и почти без неба. Над проезжей частью возвышается эстакада, по ней ходят, гремят поезда метро. В невысоких зданиях по обеим сторонам улицы — магазины и рестораны. Продовольственные магазины богатым ассортиментом национальной продукции напоминают те, о которых мечталось в голодные восьмидесятые. Эмигранты первой волны мечту воплотили в жизнь: колбаса докторская, ветчинная, языковая, любительская, московская, сырокопченая свиная, брауншвейгская, окорока тамбовский и ростовский, сардельки, сосиски, сельдь бочковая и баночная, килька, салака, икра красная и черная, соления и маринады, сухие грибы и фрукты, бублики, баранки, всевозможные хлебы, торты «Наполеон» и «Прага», с детства любимые заварные пирожные и трубочки — глаза разбегаются, и слюнки текут. В ресторанах русская кухня: борщи, уха, рассольники, солянки, вареники, пельмени, пироги, расстегаи — все отлично приготовлено. Накормят тут на совесть (конкуренция!), но обсчитают бессовестно, без этого никак. Есть несколько книжных магазинов, где, что отрадно, идет бойкая торговля. В сувенирных лавках — матрешки, самовары и новенькие товары с военных складов, вроде ушанок и шинелей. Дизайн вывесок и названия магазинов ностальгически советские — много красного цвета, звезды.
К двухтысячным годам, когда те, кто благодаря амбициям, честолюбию, упорному труду смог вписаться в американскую жизнь, съехали с Брайтона, в русском районе остались представители определенного человеческого типа. О них Полине Сергеевне поведала Леночка.
— Эмигранты — это изначально люди авантюристические, легкие на подъем и поиски лучшей жизни, связь с родной землей для них не служит необходимым условием душевного равновесия. Им хорошо там, где легко и просто удовлетворяются их физиологические и духовные потребности. Иными словами, где достаточно хлеба и зрелищ. В заповеднике Брайтон-Бич того и другого вдоволь. Вдоволь колбасы, которой они в детстве не видели, и культурная жизнь бьет ключом. Наши артисты, особенно эстрадные, в Америке частые гости. Хотя «гастроли в Америке» правильнее было бы назвать «гастролями на Брайтон-Бич». На родине билетов на концерты Киркорова или Петросяна было не достать, а здесь — легко! Эмигранты с более высоким социальным статусом, живущие в других районах Нью-Йорка: медики, преподаватели колледжей, — говорят о Брайтоне с гримасой снобов, но бывают в заповеднике нередко — приезжают за продуктами, книгами, сувенирами, да и просто вдохнуть неповторимую атмосферу.
— Леночка! Кто у нас профессор филологии? Вдохнуть атмосферу! — попеняла Полина Сергеевна.
— О! Влияние Брайтона. Там говор уникальный — одесско-еврейский с вкраплением английских слов, которые склоняются по русским падежам. Например, «бойчик» — смесь английского «бой» и русского «мальчик». Меня не покидало ощущение, что я нахожусь в рае для нэпманов, вульгарных, самодовольных, беспардонных, крикливых, у которых стремление впарить товар написано на лице столь явно, что они походят на детей, стянувших у бабушки мешок с семечками и желающих его скорее продать, обмишурить и бабку, и покупателя. Наши люди не были бы нашими людьми, — не без насмешливой гордости рассказывала Леночка, — если бы не старались надуть не только туристов, оказавшихся на Брайтоне, но и самих американцев с их устоявшимися правилами и законопослушностью. Как в анекдоте, умирает старый еврей и говорит сыну: «Старайся держаться честных людей, их проще обмануть». Вот только один, но весьма показательный пример. Перед Новым годом или Восьмым марта брайтоновские дамы отправляются в центр и в дорогих магазинах покупают вечерние платья. Ярлычок не снимается — это принципиально важно. Пляшет наша дама на празднике, а по спине у нее елозит ценник. После праздника платье сдается обратно в магазин — для этого не нужно документов, только чек. Уважительной причиной возврата может быть легкое пожатие плечами: «Мне разонравилось». Фантастика! Блистать в ресторане в платье от Армани… бесплатно! Правда, надо следить, чтобы никто не опрокинул на тебя селедку под шубой, и самой не упасть лицом в салат.
«Юся нашла свое место на земле, — подумала Полина Сергеевна. — Все это соответствует ее менталитету. И хорошо! Пусть остается там на веки вечные».
Часть четвертая
По официальной версии, она же семейная легенда, жену папе нашел Эмка. Олег Арсеньевич был убежден в собственных заслугах: де пилил-пилил Сеньку и выпилил что требовалось. Полина Сергеевна на хвастовство мужа и внука только улыбалась. Для нее главным было то, что избранница сына — женщина выше всяких похвал.
Валерия, Лера, а по их семейной привычке переделывать имена — Лея работала в той же корпорации, что и Сенька. В соседнем отделе, на невысокой должности. По своим деловым качествам заслуживала другой ставки, но немосквичку и вдобавок мать-одиночку двигать вперед не спешили. Лея приехала в столицу из Волгограда. Студенткой вышла замуж за такого же провинциального парня, уроженца Новосибирской области. Родила дочь, взяла академический отпуск, год прожила у мамы в Волгограде, вернулась заканчивать учебу. Обнаружила, что в ее отсутствие муж совершенно переменился. И раньше были тревожные звоночки — он любил выпить, покурить травку. Приезжал в Волгоград, и что-то настораживало в его поведении, но радость короткой встречи затмевала все подозрения. Талантливый интересный парень с ограниченным запасом воли. Ее, воли, хватило, чтобы рвануть в столицу, поступить в хороший вуз. А дальше началось головокружение от успехов — потенциальных, которые Москва могла дать, но за которые нужно было еще биться и биться. Он биться уже не мог, потому что стремительно скатывался по наркотической наклонной, пока в конце концов не погиб.
