— ведь их нужды не так остры, как нужды людей, которым вы решили помогать теперь, — но у них все же есть основания беспокоиться по этому поводу.
Второй вариант состоит том, что вы остаетесь таким же щедрым по отношению к вашим соотечественникам, как и предыдущие поколения, но хотите теперь проявить такую же щедрость в мировом масштабе. В этом случае последствия будут более серьезными: это потребует радикального повышения налогов. Чтобы можно было сохранить прежнюю щедрость к соотечественникам и проявлять такую же щедрость ко всем жителям планеты, доход лиц востребованных профессий после уплаты налогов должен будет очень существенно снизиться. Ни одна страна не может сделать это в одиночку, так как значительная часть ее квалифицированных кадров уедет, оставив ее более бедных граждан в более сложном экономическом положении. Это политика сердца, которое не дружит с головой.
Третий вариант состоит в том, что вы в действительности понимаете смену вашей значимой идентичности не как значительно более острое осознание чувства долга по отношению к людям всей планеты, а как ослабление чувства долга по отношению к вашим соотечественникам. В этом случае вы оказываетесь в удобной позиции великолепной безответственности. Налоги можно сократить, потому что теперь это неудобное чувство долга, которое требовало от вас проявлений щедрости, удалось заставить замолчать: «вы вправе оставить заработанное себе». Ваши более бедные соотечественники будут жить хуже. Это политика «головы без сердца».
Образованная элита, презирающая национальную идентичность, хотела бы говорить с позиции морального превосходства: мы заботимся обо всех, а вы — просто «жалкие людишки». Но оправданна ли эта моральная поза? Давайте заглянем на поколение вперед и представим себе, что эта новая идентичность «гражданина мира» получила достаточное распространение и нашла полное отражение в политике государства[78]. На смену налоговой политике, основанной на идее национальной идентичности, пришли другие принципы. Какой из описанных выше трех вариантов «гражданина мира» вероятнее всего станет реальностью? Я предполагаю, что это будет, скорее всего, какой-то компромисс первого и третьего вариантов: несколько бóльшая щедрость по отношению к бедным всей планеты будет более чем уравновешена гораздо более умеренной щедростью к бедным у себя дома.
Головоломка
Перед современными богатыми странами встает сегодня головоломная задача. Непреложный факт состоит в том, что сфера публичной политики неизбежно имеет территориальный характер. Процессы, наделяющие публичную политику ее политической санкцией, тоже территориальны: на национальных и местных выборах избираются представители населения, получающие властные полномочия в отношении конкретной территории. Наконец, осуществление публичной политики в конечном счете также имеет территориальный характер: образовательные и медицинские услуги организованы по территориальному принципу; инфраструктурные объекты территориальны по определению; сбор налогов и выплата пособий также привязаны к конкретным территориям.
Мы не можем игнорировать тот факт, что наши государства имеют пространственное устройство. Более того, они имеют по преимуществу национальный характер. Однако наша идентичность и сети социального взаимодействия, лежащие в ее основе, становятся все менее территориальными.
В основе эпохи социал-демократии — периода с 1945 по 1970 год — были выдающиеся исторические свершения, благодаря которым чувство взаимной общности способно было охватить целые страны. Но в результате разделения людей по профессиям — следствия возрастающей сложности общественной жизни — наша территориально обусловленная идентичность и системы территориального социального взаимодействия уже ослабли. Сегодня, когда распространение смартфонов и социальных сетей начинает вызывать изменения в нашем поведении, мы наблюдаем новую волну наступления на общую территориально обусловленную идентичность. Смартфоны становятся крайним воплощением индивидуализма: люди без разбора рассылают своим «френдам» селфи в надежде собрать как можно больше «лайков». Пространственное измерение нашего общения съеживается на глазах, и мы явственно ощущаем этот процесс, когда оказываемся в публичных местах — кафе и поездах — в окружении людей, которые находятся рядом с нами, но уже невидимы друг для друга: каждый глядит в свой экран. Пространство связывает нас через публичную политику, но уже не связывает нас социально. Социальное пространство вытесняется суррогатными сообществами «эхо-камер» цифровой коммуникации и схлопывается в результате более радикального ухода людей из общения лицом к лицу в изоляцию озабоченного нарциссизма. Я готов предсказать, что, если эту расходящуюся эволюцию наших общественных структур и наших человеческих связей не удастся остановить, наше общество будет дегенерировать, становясь менее щедрым и менее способным к доверию и сотрудничеству. Эти тенденции проявляются уже сегодня.
Теоретически мы могли бы перестроить наши общественные структуры, сделав их непространственными. Возможно, что некоторые техногики из Кремниевой долины уже сегодня грезят о будущем, где каждый сможет свободно выбирать себе политическое образование независимо от того, где ему довелось родиться или жить. Каждое такое образование могло бы иметь собственную валюту — свой собственный биткойн. Каждое из них могло бы устанавливать свои налоговые ставки, свою систему социальных выплат и здравоохранения; есть даже планы создания плавучих островов, не входящих ни в одну национальную юрисдикцию. Вам это кажется заманчивым? Если да, попробуйте представить, чем это, скорее всего, закончится. Богатые люди наверняка будут «прописываться» в таких искусственных политических образованиях с низкими налоговыми ставками. Миллиардеры делают это уже сегодня, устраняя связь между местом юридической регистрации своих компаний и местом, где они получают доход, а сами удаляясь на жительство в Монако. Люди со слабым здоровьем будут искать себе политические образования со щедрыми системами здравоохранения, которым когда-то неизбежно придется объявлять дефолт под грузом неподъемных обязательств.
Непространственное политическое образование — это плод фантазии, и единственная реальная альтернатива — это вернуть к жизни человеческие связи, имеющие реальное пространственное измерение. К сожалению, поскольку наиболее реальная основа большинства политических сообществ — национальная, нам необходимо чувство общей национальной идентичности. Но мы знаем, что национальная идентичность может быть злобно-агрессивной. Можно ли сформировать связи, которые будут достаточно прочными, чтобы поддерживать жизнеспособное политическое образование, но не будут при этом опасными? Это центральный вопрос, на который должны дать ответ общественные науки. От этого ответа зависит будущее наших стран.
Националисты уже близко подошли к тому, чтобы провозгласить идею национальной идентичности своим «интеллектуальным активом». Более того, они воображают себя выразителями некоей непрерывной традиции национальной идентичности. На самом деле это вовсе не так. Во многих обществах традиционная национальная идентичность охватывала практически всех членов общества. В годы Первой мировой войны Витгенштейн, австрийский еврей, живший в Великобритании, ясно осознавал, что его долг — вернуться в Австрию и воевать за свою страну. В отличие от этой традиционной формы национализма новые националисты стремятся определять национальную идентичность на основе таких критериев, как национальность или религия. Этот вариант национализма появился относительно недавно и является наследием фашизма. Такое новое определение национальной идентичности исключает из нее
