— Но что, если эта колонна велосипедистов-пограничников — не что иное, как своего рода приманка, которую специально придумали бельгийцы, чтобы заставить нас раскрыться? — запротестовал Мясник. — Вы только посмотрите сами — все слишком легко! Я думаю, что это все-таки приманка. Мне кажется, мы должны пропустить их, а затем приблизиться к деревне.
Только теперь фон Доденбург понял, насколько трусливым был обершарфюрер Метцгер. Он решил поговорить об этом с гауптштурмфюрером Гейером, как только боевые действия будут закончены.
— Вы можете поступить именно так, обершарфюрер, — холодно процедил он, — но лично я — ни за что!
— Конечно, конечно, господин офицер, — торопливо согласился Мясник. — Я всего лишь высказал идею.
Фон Доденбург никак не прореагировал на его слова.
— Шульце, передайте приказ остальным. Как только я произведу первый выстрел по бельгийцам, все должны поддержать меня. Не один из них не должен уйти.
— Это касается и гражданских тоже? — тихо спросил Шульце.
Фон Доденбург не ответил.
Велосипедисты подъехали ближе. Фон Доденбург пересчитал их. Почти сотня. Они превосходили эсэсовцев по численности примерно вдвое. Но это не имело значения; на стороне боевой группы был фактор внезапности.
У ног передового велосипедиста начала лаять собака. Не изменяя положения своего тела и не сводя глаз с дороги, он пнул ее ногой. Собака с воем убежала. Теперь бельгийские пограничники находились на расстоянии всего в пятьдесят метров от эсэсовцев.
Фон Доденбург поднял автомат и прицелился в человека, пнувшего собаку. У него было напыщенное, бледное лицо; он был больше похож на выбившегося в верха клерка, чем на солдата. Вот бледное лицо наплыло на прицел. Куно выстрелил, и на груди этого человека появился ряд красных отверстий. Несколько мгновений он продолжал крутить педали, а затем выронил оружие.
Через мгновение к фон Доденбургу присоединились остальные. Всех, кто был на дороге, сразу охватила паника. Возник хаос. Животные бросились в стороны, ломая изгороди по обеим сторонам дороги. Беженцы кричали и бежали за ними. Напрасно велосипедисты пытались схватиться за оружие — укрывшиеся в канаве эсэсовцы не дали им ни малейшего шанса. Они беспощадно косили их плотными очередями.
Фон Доденбург вскочил на ноги и крикнул:
— За мной!
Обершарфюрер Метцгер первым оказался рядом с ним. Вместе они побежали вперед, стреляя на бегу от бедра. Остальные бросились за ними, поливая градом пуль мечущуюся в ужасе толпу из бельгийских солдат и крестьян, которые в панике пытались убежать с места резни.
За несколько секунд все было кончено. Повсюду валялись мертвые и раненые. В этот момент из центра деревни донесся безошибочно узнаваемый высокий звук работающего немецкого пулемета типа «Шпандау». Стало ясно, что унтерштурмфюрер Шварц и его люди столкнулись там с неприятностями.
* * *
Шварц с залитой кровью головой и резкой болью в боку сидел, скрючившись, в зловонном деревенском хлеву и чертыхался. Сначала все шло слишком легко. Не встречая какого-либо сопротивления, они сразу вошли в деревню. Там царила полная тишина. Думая только о награде, посуленной гауптштурмфюрером Гейером, он самонадеянно приказал, чтобы его бойцы выдвигались вперед без какой-либо предварительной разведки. Один из ветеранов подразделения, старый унтер-фюрер, было запротестовал. Но Шварц наплевал на его возражения.
— Видно же, что все они попросту сбежали! — торжествующе закричал он, указывая на беженцев, стремящихся прочь из деревни. — Эти бельгийцы наверняка наложили в штаны! — Он махнул солдатам, присевшим по обеим сторонам дороги, и, словно герой одного из фильмов немецкой студии UFA, закричал: — Вперед!
Мгновение спустя из окна одного из домов высунулся ствол бельгийского пулемета. Унтер-фюрер, который только что спорил со Шварцем, рухнул на землю. Шварц в ужасе наблюдал за тем, как в считанные секунды половина его людей пала под ливнем вражеского свинца.
Теперь он был загнан в ловушку в хлеву. Он сумел вползти в него в то время, как оставшиеся в живых бойцы его группы убежали прочь, бросив своих умирающих товарищей. Их интересовала только возможность избежать свинцового града. Каждый раз, когда он поднимал голову, в каменную кладку над его головой ударяла пуля.
Шварц вытер кровь, капавшую с раненного лба, и постарался как можно спокойнее оценить ситуацию. Ему казалось, что он остался в этой деревне совсем один, хотя издалека до него и доносился треск немецких автоматов. Но звук был слышен очень издалека, а вот его люди или сбежали, или валялись мертвыми на дороге.
Он отчаянно терзал свой мозг в поисках выхода из ситуации, в которую сам себя загнал. Он знал, что Стервятник никогда не простит ему гибель такого числа людей, когда они еще не достигли намеченной цели. Он был уверен, что тот обязательно запихнет его в какое-то тыловое подразделение, где он и будет прозябать всю войну, в то время как другие — получать награды. Через год, когда война закончится, можно будет увидеть двадцатилетних капитанов, даже майоров, выставляющих напоказ свои Железные кресты, а он все еще останется унтерштурмфюрером, давно пропустившим все сроки присвоения нового воинского звания, и его единственной наградой будет Крест за военную службу в тылу — награда, которую дают без особого разбора всем жирнозадым гражданским военным специалистам.
Шварц перевернулся на спину и покопался в нагрудном кармане, доставая металлическое зеркальце для бритья, которое он положил туда, чтобы защитить сердце от шальной пули. Следя за тем, чтобы оно не отражало солнечных лучей, мужчина медленно поднял зеркальце над головой. В нем отразилось около полудюжины тел в немецкой форме, валяющихся, как сломанные куклы. Это были его люди. Он закусил губу и приподнял зеркальце немного повыше.
Из разбитого окна небольшого дома, расположенного напротив его убежища, угрожающе торчал ствол бельгийского пулемета. Он качнул зеркальце направо и мельком увидел другой ствол, а за ним — сжатый рот и белое лицо. И еще один. Бельгийские ублюдки зажали его в тиски. Деваться ему было некуда.
Внезапно далеко на востоке он увидел в небе тень, похожую на черную чайку. Она была далеко, но Шварц сразу же узнал ее.
— Это же «Юнкерс-87»! — громко закричал он. — И еще один!
Невозможно было спутать их странные, угловатые формы. Эти самолеты — самое страшное оружие Люфтваффе — приближались к деревне все ближе и ближе.
Поскольку шум двигателей с каждой секундой становился все громче, Шварц лихорадочно схватился за свою ракетницу. Он торопливо вставил первый патрон, надеясь, что помнит правильный порядок цветов для вызова самолета.
Еще один поспешный взгляд в зеркало. Теперь самолеты летели низко, самое большее на высоте двести метров, держа четкий строй и словно не замечая направленные в них трассирующие пулеметные очереди.
Шварц поднял сигнальный пистолет и, не слишком высовываясь из своего укрытия, выстрелил в воздух. Красная вспышка с шипением ушла в небо. С противоположной стороны дороги до него донеслись сердитые крики. В воздухе просвистели пули. Одна из них расколола деревянную дверь над головой унтерштурмфюрера и засыпала его щепками. Он снова выстрелил. Белая вспышка поплыла по длинной кривой и зависла над бельгийскими позициями. Затем она начала медленно оседать. Шварц ждал. Заметили ли его сигнал? И если да, то поняли ли? Он почувствовал, как по спине стекает струйка пота, и осознал, что, возможно, подписал себе смертный приговор.
И тут все началось. Ведущий самолет, совершенно черный, за исключением желтого обтекателя, казалось, остановился в воздухе. Его пилот резко накренил машину вбок. Шварц мельком увидел черно-белый крест на крыле. Внезапно, без какого-либо предупреждения, казалось, он полетел вниз — как черный камень, резко падающий на синем фоне.
Пилот включил сирены, которые Шварц отлично запомнил по кинохронике польской кампании. Их чудовищный вой заполнил воздух. Унтерштурмфюрер прижал руки к ушам, чтобы спастись от ужасного шума.
Сто пятьдесят, сто, семьдесят метров… пилот выровнял самолет. Множество бомб, сияющих в солнечном свете, выпав из его брюха, полетели, толкая друг друга, и понеслись к бельгийским позициям.
Полыхнули зажигательные бомбы, разбрасывая повсюду крошечные шарики магния. За несколько секунд густые, зловонные облака белого дыма окутали здания. Кто-то кричал; через дым пробежал бельгийский солдат, его форма уже пылала. Он зигзагами бежал по замусоренной улице, и огонь все больше и больше лизал его тело. Шварц не стал больше ждать. Отбросив ракетницу, он кинулся в открытую дверь хлева. Пуля ударила в стену на расстоянии метра от него, и кирпичные осколки брызнули ему в лицо.
