— Бери, не жалко. Знатная радиола была в свое время, только теперь на таких частотах уже, поди, и не передают. Можешь потом не возвращать, — напутствовал он. — Сдай какому-нибудь радиолюбителю, или в музей.
«Ага, в музей утраченного времени», — подумал тогда Шурик, но вслух ничего не сказал.
Он внес в студию «Илью» под недоуменным взглядом охранника. Охранник был бывшим работником почившего в бозе Беломорско-Онежского пароходства, и из него сыпался песок. Когда-то он слыл одним из первых стармехов, которому доверили открывать зарубежные страны для молодого в те далекие дни пароходства. Теперь Великанов служил вахтером, или, как теперь модно — охранником. Презирал униформу маскировочного цвета, заваривал чай в литровой стеклянной банке и слушал трехволновый радиоприемник. В ногах у него стоял обогреватель рефлекторного типа, на подоконнике, приоткрыв один желтый глаз, валялась пыльная кошка.
— У нас в доме в 57 году тоже у кого-то был «Илья Муромец». Да только без толку — лампы все время какие-то внутри перегорали, — кивнул на приемник Великанов. — Для украшения, что ли? Для дизайну?
— Ага, — согласился Шурик. — Будем пожарных инспекторов пугать.
Кошка подняла голову, очумело посмотрела на него, хотела зевнуть, но передумала, опять вернувшись к просмотру своих кошачьих радужных снов.
Шурик устроился в студии, подключил запись с микрофона и торжественно воткнул вилку в сеть. «Илья Муромец» осветился изнутри огоньком, но не издал ни звука. Можно было, конечно, подождать наиболее задушевных часов для экспериментов: полночь, или 3:33 — шумерское время, если верить источникам из Аляски. Но Шурик предположил, что для «белого шума», в принципе, время неважно. Или он есть, или его нет.
Он покрутил верньер настройки, погонял бегунок туда-сюда — тишина. Наконец, догадался прибавить звук. Сразу же из динамика послышался шум неизвестно чего. Радиопомехи шипят, или попискивают, а это был просто гул, реагирующий на изменение диапазона только своей тональностью. Иногда к нему добавлялись щелчки, как от взбесившегося метронома.
Минут пятнадцать Шурик крутил колесико вправо до упора — влево до упора. Гудение иногда менялось воем, вой плавно перетекал в щелчки, щелчки обрастали гулом, но ничего заслуживающего внимания не прослушивалось. Так, наверно, в подводных лодках гидроакустики слушают, как киты на кальмаров войной идут.
Он сварил себе кофе и подумал, что с таким же успехом можно и рябину пожечь, как у древних карелов принято: кровь выступит от жара на стволе — война случится, водица потечет — мир, мед появится — гости будут.
Не выпуская из руки кружки, он повернул настройку. Где-то по ходу движения, вдруг, из динамика раздался, перекрывая воющую, гудящую, щелкавшую какофонию, голос. Так могла бы говорить какая-нибудь дрессированная собака, чьи голосовые связки приспособлены под другие звуки — лай, например, или рычание. Шурик одернул руку, осторожно положив на пол недопитый кофе и попытался вспомнить, что же это было.
«Су-ка», — прохрипела из «Ильи Муромца» дрессированная собака.
— Лучше лаптем воду черпать у себя, в родной сторонке, чем в стране чужой, далекой мед — сосудом драгоценным, — проговорил Шурик, цитируя внезапно возникшие в памяти слова из 7 руны «Калевалы». Слова эти здесь были неуместны, но звук своего голоса придал некой уверенности. Он снова принялся за кофе, машинально отмечая про себя великое желание не сидеть в полумраке одинокой настенной лампы, а включить полную иллюминацию. Бесконтрольно, Шурик несколько раз как-то воровато обернулся по сторонам.
— Да что это за пьяные выходки! — снова сказал он громким голосом и добавил. — Сам дурак.
Проверив запись, старательно фиксирующуюся на свой лаптоп, он несколько раз прослушал слово, ограниченное его монологом. Было, конечно, слышно не очень хорошо, но тем не менее вполне различимо.
Что-то, то ли атмосферное электричество, то ли заблудшая радиоволна, сложило звуки в нехорошее слово. «Илья Муромец» как-то даже притих, словно стыдясь произнесенного.
— Итак, продолжим! — Шурик поставил пустую кружку на стол и даже хлопнул в ладоши, как пьяница перед очередной рюмкой водки.
Он начал медленно крутить верньер, стараясь вернуться на диапазон, где был выявлен членораздельный глас.
То, что из динамика вдруг раздался крик, исполненный ненависти и злобы, его уже не удивил. Наоборот — воодушевил, хотя и заставил вздрогнуть от неожиданности. Значит, его попытка услышать сквозь технические шумы нечто необъяснимое оказалась вполне успешной. Крик продолжался довольно долго, где-то с полминуты, наверно, отчетливо накладываясь на гудение. Потом он неожиданно прекратился, и после паузы тот же неестественный голос прохрипел: «Fan-ny». Шурик успел предположить, что слово это уже на английском, и ему соответствует перевод из разряда нецензурных, как, вдруг, из «Ильи Муромца» начал подниматься дымок.
Пока он пытался сообразить, что же делать дальше, дым загустел и окрасился чернотой горящей резины. Из динамика рвался наружу сумасшедший крик затянутого в смирительную рубашку больного, а Шурик схватил вилку, чтоб выдернуть ее из розетки, что вполне рационально, если бы не одно «но».
Провод плавился и раскалялся по всей длине, эбонитовая вилка угодливо прилипла к коже пальцев, ибо ее температура взлетела к точке кипения воды, если не выше. Все это произошло в одно мгновенье, потом внизу, на электрическом щите выбило предохранитель. Сидевший невдалеке Великанов услышал характерный щелчок отстрелившегося контактора, а кошка вскочила на подоконнике, как ошпаренная: шерсть у нее поднялась дыбом, она зашипела и завыла по-кошачьи, одним горлом, глаза широко раскрылись.
Но Шурика уже успело изрядно тряхнуть жалкими 220 вольтами, что, присовокупливая к этому боль от жесточайшего ожога всей ладони, ввело его в состояние нестояния: случилась кратковременная потеря, если так можно выразиться, сознания. Он лишился чувств, и последнее, что смог услышать, был тот дикий крик, разрывающий на части старую бумагу динамиков «Ильи Муромца».
16. Белый шум. Развитие эксперимента
Забытье инвестигейтора длилось совсем недолго, минуты две — три. Далее, если верить опыту настоящих медиков — практикующих ментов, человек уже не без сознания, а просто спит. Исходя из таких предпосылок ментами неоднократно делались обвинения: пролежал без движения час, значит, пятьдесят восемь минут спал, будучи под воздействием или алкоголя, или наркотиков. Иначе, как бы организм справился с такой болью! Выходит — сам виноват, заявление не принимается.
Шурик, наверно, действительно заснул, пренебрегая отчаянной болью в ладони. Он даже увидел сон, настолько мучительно безотрадный, что выбраться из его плена ему помог только Великанов, спустя десять минут поднявшийся в студию.
Конечно, любой другой охранник, особенно тот, что на приработке «сутки через трое», просто включил бы выбитый контактор и сидел бы дальше, коротая ночь и строя самые смелые планы: с кого бы, да как бы. Но Великанов был в свое время старшим механиком плавсостава, а звание это, как известно, пожизненно. Если отрубило электричество, значит вполне возможно короткое замыкание, следует разобраться перед новым включением. И он, посидев некоторое время, наблюдая, как нервничает перепуганная насмерть кошка, все же решился подняться наверх.
Увидев распростертого на полу очкарика и обнаружив источник неприятного жженного запаха, он с облегчением решил для себя, что угрозы пожара вовсе нет. Великанов направлял луч своего дежурного фонаря по всем углам, но ничего подозрительного более не усмотрел. Шурик лежал без движения, но почему-то не походил на убитого насмерть. Впрочем, старый человек многое повидал на своем веку, поэтому ничему бы не удивился. Торопливо метаться, делая искусственное дыхание, он не собирался. Свет фонаря начал слабеть, охранник взял двухлитровую бутылку газированной водопроводной воды «Бон Аква» и без стеснения вылил ее на голову лежащему без чувств человеку.
Во сне Шурик разговаривал по телефону с женой, но потом, вдруг, решил, что лучше увидеться с ней воочию. Он шел к ее работе, а в окнах первого этажа всех соседствующих зданий по пути мелькали силуэты: кто-то следил за ним, перебегая от одного окна к другому. Министерство, где трудилась Лена, было недалеко, даже можно разглядеть крыльцо между домами, да вот и она сама стоит, машет мужу рукой. Осталось только обогнуть последнее здание, чтобы подойти, но этого сделать не удается. Дом растягивается на целый квартал, и никак не получается его преодолеть. А в окнах колышутся занавески, кто-то мчится из одной комнаты в другую, пытаясь не упустить Шурика из виду. Шурик достает из кармана телефон, чтобы вновь созвониться с женой, но забывает ее номер, бессмысленно смотрит на трубку и не понимает, что делать дальше. Внезапно отдергиваются шторы на ближайшем окне и сгусток тьмы распахивается огромным ртом. «Сука!» — ревет он. — «Сууууукааааа!» Телефон нестерпимо жжет ладонь, а по лицу начинают течь слезы. Он плачет, потому, что осознает, что больше никогда не увидит своей Лены, что он остался совсем один, что больше не будет никаких чувств, только ужасающе гнетущее одиночество. Слез чего-то много, они затекают в рот и нос и даже мешают дышать. Шурик пытается шевелить головой и как-то отфыркаться и приходит в себя.
