Агрегат шумит, разогревается. Становится чуть светлее. Автономный генератор, значит, успел сменить с прошлого раза.
Но Гамов не договаривает. Я слышу выстрел – и моментально оказываюсь под машиной с шестизарядником в руке. Чьи-то ноги невесомо убегают по направлению к запасному выходу, я перекатываюсь налево, в надежде зацепить нападавшего, но слишком поздно. Платье гремит по полу, адреналин разливается по венам, и я тихонько зову:
– Макс, где ты там? Я даже фильм такой посмотрела бы, честное слово. Вот беда, нас с тобой в книге не было, поэтому читалось пресновато.
Гамов молчит. Я осторожно выглядываю из-за машины. Светлый пол, столы, дурацкое яркое пятно. Дурацкий Гамов с лужицей крови. Сердце перестает стучать. Я не знаю, как оказываюсь возле него и отыскиваю входное отверстие. Плечо, но пробито довольно скверно.
– Макс, Макс, – зову я и кусаю губы, чтобы не расплакаться. Он не отвечает. Я взваливаю его на себя и тащу к машине, то и дело оглядываясь назад. Самое время навестить Ланда, потому что выкинуть Гамова из реальности против его воли я не могу. Я вообще ничего не могу, если задуматься. Чертов мелкий демиург чертовой маленькой лондонской вселенной, будь оно все проклято.
– Да провались ты, – сквозь зубы говорю я бесчувственному телу рядом с собой. – Просто возьми и провались. Надоел до слез, великий Гамов то, великий Гамов се.
Машина едет, но мне нужно попасть в городишко на севере, где живет мой старый университетский приятель Грегори Ланд. Пытаться пересечь город – нет уж, увольте, поэтому я тащусь по огромной дуге, периодически путаясь в рычагах и кнопках.
Я растеряна и не знаю, как быть дальше. Сюжет засасывает внутрь. По радио помехи и пустота, и мир становится реальней с каждой секундой. Злость купила бы немного времени, но у меня трясется подбородок, и я могу лишь губы кусать и ругаться на чем свет стоит.
– Знаешь что, – говорю я, разогнав машину почти до предела. – Сначала она у тебя беременеет. А, нет, вру. Сначала ты шляешься по моим презентациям и смотришь на меня. Потом приглашаешь работать с вами. Потом она. Она у тебя беременеет, Гамов, не больше и не меньше. А теперь ты вздумал умирать в чьем-то горячечном бреду, который мы с тобой, вообще-то, должны закрывать. Я тебя умоляю, Макс, ну что это за поведение. Между прочим, рана перевязана, рана в плече, крупные сосуды – в целости и сохранности. А ты тут лежишь. Лежишь, Макс, бросив меня ко всем чертям. Как мне сказать? Как мне сказать ей? Как мне сказать… – Я на мгновение прерываюсь, потому что имя режет. – Как мне сказать Рите? Рите, черт бы побрал тебя, твою университетскую любовь, да вообще черт бы вас всех побрал! Бегаем впотьмах, натыкаемся на острые углы, никакой теории, обрывочные сведения, да по закрытию столько диссертаций можно и нужно сделать! Гамов, ты меня слышишь, слышишь меня? Только попробуй сдохнуть здесь. Я во всех монографиях напишу о твоей бесславной кончине, сволочь. Студенты будут наизусть зубрить каждый твой шаг, каждый твой промах, а потом, потом!
Я с силой бью открытой ладонью по приборной доске и тут же, тыльной, с оттяжкой – по щеке Гамова. От боли едва не теряю управление, но тут он открывает глаза и смотрит на меня осоловело. Сердце прыгает в груди, я вспоминаю о нелегально установленном ускорении и врубаю его на полную.
– Эй, эй, эй, что происходит? – спрашивает Гамов, явно приходя в себя.
– Ничего. Везу тебя к врачу.
– А ругалась тогда почему?
Я молчу. Он морщится.
– Чужак в логове? Невозможно. Просто глупость какая-то.
– Максим, – говорю я, поглядывая в зеркало заднего вида, – давай-ка ты свалишь отсюда.
– С ума сошла? – Гамов смотрит на меня неодобрительно. – Во-первых…
– Помолчи, – резко обрываю его я. – У тебя ребенок будет. Ты ранен.
– Роза! – почти кричит он, и я вздрагиваю. – Ты опять наступаешь на те же грабли. Следуешь сюжету.
– Не было такого в сюжете! А жить по правилам мира меня вынуждают обстоятельства.
– Быстро думай, что здесь не так. Ты читала книгу, ты видела мир. Версии. Быстро. За отсутствие версий я тебя сожру при Арлиновой. Так, что Гера не поможет.
– Нет версий! – ору я, резко сворачивая направо.
Пожалуй, сквозь один пригород проскочить можно. Да почти приехали, в самом деле.
– А что скажешь ты, Макс? Книжку не читал, взгляд свежий. А?
Гамов молчит. Устраивается поудобнее на сиденье, трогает пальцами перебинтованное наскоро плечо и смотрит вперед.
– Чудесно, – рычу я себе под нос. – Только не вздумай больше отключаться.
– Нелогична тут одна вещь, – задумчиво говорит Гамов спустя минуту. – И это – мы.
Я хмыкаю. Гамов сердится, бросает на меня испепеляющий взгляд:
– Скажешь, нет?
– Скажу, что мы почти приехали.
– Реальность нас ассимилировала. Дала имена и даже профессию. Это нормально. Ненормально другое. Мы с самого начала – главные герои.
Я фыркаю и вытираю лицо рукой.
– Каждая букашка думает, что она главный герой этой жизни. Так что ты крупно ошибаешься.
– Выключи цинизм и включи голову.
Гамов не говорит, а приказывает. Холодным и злым тоном, так, что я невольно ежусь.
– Говори, – бросаю в ответ. – Совсем не понимаю, о чем ты, а ситуация нехороша. Так что говори.
Вообще, у меня есть свои соображения насчет его слов. Но в самом деле, как же он мне надоел. Я чуть не проскакиваю нужный дом и резко торможу. Потом вылетаю из машины и стучусь в резную дверь. Открывают не сразу.
– Только тебя мне и не хватало, – Ланд даже не пытается быть вежливым.
– Старик. – Я развожу руками. – Макса задело. Нужна помощь.
– Лив, ты соображаешь, о чем говоришь? – Он отчего-то паникует, и это очень, очень нехорошо.
– Пара стежков. Ну пожалуйста. – Я хлопаю ресницами. Должно подействовать, но Ланд снова медлит.
– Вы в розыске, Лив. Что, прикажешь мне скобить преступника? Еще не хватало, чтобы вас здесь увидели.
– Тогда соображай быстрее! – Я раздраженно заталкиваю его внутрь, пытаясь вспомнить, что у нас там было, запрыгиваю в кабриолет и заезжаю в пустующий гараж.
Гамов все это время неодобрительно на меня смотрит.
– Пошли, – киваю я. – Мы, оказывается, уже в розыске. Так что пять копеек в твою теорию о том, что мир сопротивляется, можно смело забрасывать.
– Ага! – нервно выдает он. – Значит, все сообразила, только притворялась?
– Надоел, говорю же.
Ланд беспрекословно ждет на кухне, и я трачу мгновение на то, чтобы подивиться количеству меди в интерьере и странной обстановке. Наверное, так и должен выглядет стимпанк-мир.
– Ваше счастье, что соседи все в панике свалили, – бурчит Ланд.
– Слушай, будь другом, заштопай мне Макса, и мы свалим еще дальше, чем соседи.
– Что за лексикон у тебя? Стежки, штопать… Как будто раны зашивают.
Я чуть поднимаю брови. Гамов выглядит не так уж и хорошо. Испарина на лбу и поджатые губы.
– Колдуй, мастер. Я в долгу не останусь.
Я выхожу в комнату и сосредоточенно изучаю всяческие финтифлюшки, пока Ланд осматривает рану.
– Жить будет, я думал, все гораздо хуже. И что вас понесло в «Индиго»?
– Не понимаю, о чем ты. – Я вздыхаю с облегчением и забываю о реальности и закрытии.
Ланд проходит мимо меня в комнату и роется в ящике, извлекает оттуда небольшую коробочку.
– Двух красавцев должно хватить.
С этими словами он показывает мне самого настоящего механического жука, с лапками и глазами. Я сглатываю.
– Как будто скобы не видела… Да у тебя вся правая рука скреплена была, от запястья до плеча.
– Так что с «Индиго»?
– Лив, – несется с кухни. – Ты совсем замотала бедного Грега. Заплати для начала, а потом выясняй подробности.
– Иди ты, Макс! – рявкаю я.
– Когда поженитесь-то? – спрашивает Ланд.
– Никогда, – честно отзываюсь я.
Потом приподнимаю длинные полы платья, достаю сотенные купюры из маленькой сумочки на лодыжке и прохожу на кухню.
Гамов сидит в одних брюках; по открытой ране ползают два жука, и я чуть не отключаюсь прямо на месте. Кладу деньги на стол, хватаю початую бутылку с непонятным названием и немедленно прикладываюсь к горлышку, после чего испаряюсь с кухни.
Глоток виски здорово прочищает сознание.
– Почему мы в розыске? – ору я.
– Да только что выступал с сообщением Бен Эрлен, новый президент «Индиго». Говорит, что вы в ходе своего расследования забрались в какие-то там цеха и выпустили результаты неудавшегося эксперимента. С которым его роботы сейчас и сражаются.
– Ну и бред, – констатирует Гамов и тут же резко втягивает воздух в себя.
Я не вижу его, но по коже бегут мурашки, потому что звук чересчур хорошо иллюстрирует боль.
– Да я сам не поверил. – Ланд выходит ко мне, вытирая руки полотенцем. – Все-таки вы не совсем дураки. Иди, принимай работу.
Я несмело заглядываю в дверной проем. Гамов задумчиво смотрит на собственное плечо, перетянутое двумя медными скобами. Раны нет. И тогда мне наконец представляется возможность рассмотреть полуголого Гамова. Я тушуюсь, начинаю краснеть, перевожу взгляд на стол. Рядом с деньгами валяются два механических жука без лапок. Автор этой технологии явно болен на всю голову, но… Почему нет, в конце-то концов?
