И. И. Шитца, «Дневник “Великого Перелома”»[603].)
Но бывал ли у Али хоть один день без вторжения внешних помех? То и дело телефонные звонки – и от настырных корреспондентов, всегда порывистых найти какой-то сладкий выклев, и от эмигрантских любителей поговорить, и вообще от неожиданных лиц (номер нашего телефона как-то всё шире растекался). И многие эмигранты – с просьбами, бедами, Аля помогает безотказно. – А то ещё и самые внезапные звонки в ворота: два раза прибраживали явно душевнобольные женщины с жалобами, что их измучило зомбирование от КГБ, – и чтоб я защитил и выручил. Непогода, а то и мороз, и идти ей вроде некуда, значит, везти её в ближнюю гостиницу, устраивать, кормить, успокаивать. И одна уедет, а другая останется безчинствовать в округе – и соседи корят нас, какие к нам посетители «эти русские». – А раз, на своём автомобиле, а наши ворота нараспашку, приехал третьеэмигрант из Торонто, тоже тронутый: привёз «идеологическую бомбу» – проект, как спасти мир соединением Дарвина, Маркса и Фрейда. Приехал – в мороз 25°, но у него в машине – жарко, и он не уедет, пока мы не прочтём и не одобрим. – А то, углядя в «Новом русском слове», как пройти к нам по лесной дороге, – жена некоего московского художника, пешком, с чемоданом: тут, в чемодане, образцы его работ, а вообще он написал три тысячи картин и все их подарил Соединённым Штатам; но американское посольство в Москве что-то медлит принять безценный дар – так чтобы я повлиял на американское правительство, ускорил. И её с чемоданом – везти в обратную дорогу. – А ещё же, не так редко, гудит в ворота проезжий американец, или семья, или экскурсионная компания: «Только на полчаса! пожать руку!»
А помощь Фонда семьям зэков – надо же в Россию лить. С Перестройкой оживилась связь – письма, деньги, посылки.
Слишком много груза – и сразу вместе, и всегда, постоянно. Уплотняется время, чтоб не пропадала минута – и никогда. К вечеру: откуда брать силы? А это ещё – не конец дня, ещё и за полночь работа длится. И потом – короткий, малый сон, не всегда и глубокий. А никто за неё не сделает.
Тяжко – но что́ мы смеем остановить? чего – не делать?
От «перестроечного» размораживания усиляется и внешняя тряска. Ещё не знаем толком последнего события или текста – уже звонки прессы: ваша реакция? И Аля – отговаривается. (Да что ж я им – ежедневный комментатор, что ли?)
Одно облегчение явное: к весне 1988 кончилась моя 40-летняя работа над словарём. В Нью-Йорке Лена Дорман начала набор, мне присылала гранки на корректуру.
Теперь получаем прямо из Москвы по подписке – «Новый мир». Над страницами его, ещё такими оглядчивыми и несмелыми, – дивное ощущение возврата. – Свободней потекли книги, теперь и «Имка» рискнула допечатать 500 экземпляров «Красного Колеса», и «малышек» добавила, разбирают приезжие.
Да, невообразимое состаивалось: открытые людские связи. Вот в Копенгагене собрали первую встречу «деятелей культуры». Приехали ещё робкие и ещё отделами кадров пропущенные советские – и ринулись туда наперерез энергичные третьеэмигранты. Из первых там возгласил Эткинд: Солженицын – «сеятель ненависти»[604]. Не он один. Ужас перед Солженицыным, уже накачанный Третьей эмиграцией на Западе, теперь перекачивали в советский образованный круг. А там – и не возражали: «Нам не нужны пророки!» (Видно, всё-таки обидновато, что сегодняшние новизны, и многое сверх них, я высказал вслух ещё 15 лет назад. Кому нужно такое опережение?..)
Не дожил до этой обнадёжливой поры Митя Панин, в ноябре 87-го скончался в Париже в свои 77 лет: вставленные на помощь сердцу стимуляторы перестали тянуть.
Так завершилась его трагическая жизнь. Перенеся тяжёлое следствие, ещё и в голодном лагере военного времени (лагерный срок его удлинял прежний 5-летний до 13 лет), в лагерном и тюремном стеснении вырабатывая философские и политические принципы для государственного и жизненного устройства, – он должен был таить их и на советской «воле» уже и за свои 50 лет, потом надеялся найти широкое признание на Западе, но не нашёл его и не обладал сцепляющей передачей убеждать в своих принципах, множить сторонников, так и остался непо́нятым утопистом. Мешала ему и прямолинейность мышления: «Созидатели и разрушители» назвал он один из своих главных трудов – в представлении, что все люди и делятся на две такие отчётливые категории и нет между ними ни промежутков, ни переходов. (Главных разрушителей он предлагал сослать на безлюдные острова и тем одномоментно спасти человечество.) Из эмиграции подпольно слал в СССР призывы к стачкам и силовому сопротивлению властям. – В эмиграции разрабатывал он, идя от философии, и труды по физике, о которых судить не берусь, а признания они тоже не получили.
Приходя в отчаяние, Митя просил меня – то устроить продвижение этих трудов в Соединённых Штатах; то найти ему в Штатах какую-нибудь оплату его будущей публицистики, – невыполнимая задача. Тогда он согласился наконец на нашу прямую помощь. А все призывы его, обращённые к обществу Востока и Запада, к папскому престолу, – остались тщетны, и тоже были практически неисполнимы.
Для меня это текла и поучительная, и трудная дружба – на протяжении 40 лет, от марфинской шарашки. Со смертью Дмитрия Панина закрылась одна из личных эпох.
По традиции – служили мы под старый Новый год, 13 января, общую панихиду и за 1987. Тут были кроме Панина: прекрасный поэт Иван Елагин, всю жизнь которого перекорёжили эмигрантские бедствия; продолжатель Белого дела Борис Коверда, известный варшавским выстрелом в большевика Войкова в 1927; и Красный генерал Пётр Григоренко, самой своей жизнью и грудью своей пробивавшийся к правде.
* * *
А события в Советском Союзе хоть и с трудным перевальцем, но всё ж подвигались. В 1988 готовились вывести наконец войска из Афганистана, после безсмысленной 8-летней войны. В июне показало американское телевидение демонстрацию в Москве – «Земля народу! Долой КГБ!» (Но в конце июня конференция КПСС: разумеется – сохранить контроль партии!)
Как и предсказывали мы ещё в «Из-под глыбах»: советская «дружба народов» – мираж! ждут нас национальные взрывы. Они и зачередили. Но с безропотным безучастием отнёсся к ним Горбачёв: откуда кого изгоняли, как грузинских месхов из Казахстана, а Грузия отказывалась принять их в родные места, – Горбачёв и тут уступал. Дошло до ужасной армянской резни в Азербайджане – Горбачёв и тут не вмешался, никого не наказал, с безмятежной либеральной миной делал вид, что ничего особенного не происходит, – а уже тогда трещали скрепы его государства. – Горбачёв был занят более важным делом: закрепить своё большинство в Политбюро. Изгнал безсмертного Громыку, и Демичева, погнал Лигачёва на сельское хозяйство, а идеологию передал Вадиму Медведеву, на КГБ поставил надёжного Крючкова – и? И – ничего. Всё так же принимал сладкие ласки с Запада и
