также продрёмывал идущий развал государственной жизни.
А настроение столичной общественности – всё дальше разогревалось. Смелела устная гласность и прореза́лась в печати, касалась сегодняшних болевых точек. И в газетах там и сям уже появлялись статьи в память репрессированных – и о лагерных ужасах. И С. П. Залыгин, видимо, не отступился от своих усилий. Спустя год от его первого пробного шара – достиг нас, 11 мая 1988, и то косвенно, телефонный запрос из «Нового мира»: от имени Залыгина спрашивают, согласен ли я напечатать у них «Раковый корпус», а впоследствии и «Круг», – и можно ли об этом теперь же объявить публично? В июне Залыгин был в Париже и гласно подтвердил своё намерение.
Но теперь этот запрос передержанный не вызвал у нас с Алей прошлогоднего – и только от слухов одних тогда – волнения, тёплого ветерка. С тех пор нам уже выявился мутный ход Перестройки, показные (часто и безсмысленные) её шаги и корыстный расчёт партийных кругов как стержень её. Так не было ли в этом предложении через Залыгина политического трюка? Вот анонсировать «Корпус» ко встрече Горбачёва с Рейганом?
А сожжённые в Союзе «Иван Денисович», «Матрёна», «Кречетовка» – почему не предлагали восстановить их? Сделать вид, что их и не сжигали?[605] А сразу – «щедрый шаг», печатаем «Раковый»?
По сути – чем это предложение 1988 года отличалось от гебистского предложения сентября 1973 через Решетовскую: напечатать «Раковый корпус», а в обмен чтоб только я не двинул «Архипелаг»?[606]
Да, год назад, когда о том впервые промолвил Залыгин, – публикация «Ракового корпуса» была бы событием знаковым. Но, уже упущенный на 20 лет, – многое ли он составит в нынешней обстановке – закружливой, нервной, многословной, да уже и многопечатной? Он только затуманит, что для сегодняшней Гласности я всё ещё неприемлем (и не только властям, но и массиву культурного круга: их опасенья перед моим возвратом явны в публикациях Померанца, Эткинда, да многих).
Залыгина я знал по прежним годам и верил: он предлагает от чистого сердца. Но нет ли тут игры, которой он сам не охватывает?
Нет, надо решать по-крупному.
«Архипелаг» – причина моей высылки. За тайное чтение «Архипелага» людей сажали в тюрьмы. «Архипелаг» – пронижет Перестройку разящим светом: хотят действительных перемен – или только подмалёвку.
И решили мы с Алей: – верно ли? нет? – нет!! Согласиться сейчас на «Раковый» – только отдалить появление «Архипелага», если не вовсе закрыть его.
Если мне возвращаться в советское печатанье – то полосой калёного железа, «Архипелагом».
И Клод Дюран прислал из Парижа такой же совет. (Он уже не раз показал, что – подлинный фехтовальщик, понимает цену выдержки и вкус боя.)
В 1962–63, вопреки Твардовскому, я рвался: скорей печататься! любой мой текст! использовать каждый благоприятный момент для расширения плацдармов! И вот теперь, через 25 лет, почти и не напечатавшись в СССР, – теперь сам замедляю…
А если этим «Архипелаг» отложится ещё на 15–20 лет? И так ли он будет нужен тогда – какое-то упущенное давнее-давнее прошлое?..
Нелёгкое наше решение уже сложилось к тому дню, когда пришло первое прямое предложение от самого Залыгина. Это была телеграмма – «телеграмма»? – от 27 июля, она пришла к нам из Бостона в простом конверте пятью днями позже. (Сколько же прошла цензурных рук и мук?) Не желали власти дать Залыгину связаться с нами. В латинских буквах мы прочли: «Намереваемся публиковать Раковый Корпус Круге Первом Ждём вашего согласия предложения Новый Мир Сергей Залыгин». (А для Залыгина его телеграмма – как провалилась: почему я ничего не отвечаю? Наивно веря в почту, он уже вообразил, что я не хочу с ним и переговариваться!)
На другой день я ответил заказным письмом [см. здесь]. А какая надежда, что и заказное дойдёт? Нет, надо объясниться как-то прямей и быстрей. А как? По опасности связи с нами никто из Москвы не звонил нам уже двенадцать лет – соответственно и мы никому. Но, может быть, сегодня уже не так опасно? И Аля решилась позвонить Диме Борисову, близкому другу нашей семьи и участнику в конспиративных ситуациях 1972–73 годов, тогда безстрашному против КГБ и постоянно единомышленному с нами. И – удалось, разговора не прервали, – прочла Диме, с просьбой пересказать Залыгину. (И хорошо, потому что само письмо не пропустили в «Новый мир» и за две недели. Залыгин тщетно запрашивал Министерство связи.)
Можно себе представить огорчение, уныние Сергея Павловича – от тяжести, которую я на него навалил, – и перед непроби́вной цекистской стеной. (И взвесить: задача Залыгина казалась тяжче, страшней, опасней, чем у Твардовского в 1962: тогда речь шла о «бытовом рассказике» какого-то провинциального учителя, сегодня – о взрывной махине «изменника Родине», изгнанного вон из страны и лишённого гражданства СССР. И вот такую смелость Залыгин накоплял в себе в те недели!) И в тех же днях он решился поставить вопрос об «Архипелаге» на обсуждение редакции. (И Дима теперь тоже, естественно, был привлечён в её состав и горячо подкреплял Залыгина быть твёрдым.)
А мне Залыгин ответил 26 августа экспрессом: «А лучше бы всё-таки “Раковый корпус”! Ну, хорошо, – будем пробовать». (Мы тоже узнали текст по телефону от Димы, а письмо получили через месяц в каком-то грубейше вскрывавшемся и заклеенном конверте, даже напоказ, фарсовое исполнение.)
Западная же медиа, не в силах больше выносить горбачёвское топтание, нахлёстывала события прямыми выдумками. Французское радио сообщило: Горбачёв предлагает Солженицыну вернуться – и тогда напечатает «Архипелаг». – А то взмотали и похлеще. Баварское радио объявило ещё в июле, что будто Горбачёв написал мне два письма, и притом собственноручных: вернуться в СССР – и напечатает все мои книги. И что уже договорено: в конце года мы с Алей едем в Москву «подписать все контракты». Сведения эти – от их нью-йоркского корреспондента, который сам разговаривал по телефону с женой Солженицына, и она подтвердила ему, что такие письма Горбачёва – да, получены[607]. Аля вскипела, стала дозваниваться в Мюнхен, опровергать: никаких писем от Горбачёва не было! и никакого разговора с корреспондентом не было! Баварский лжец, однако, настаивал: нет, был! Даже больше того: у него якобы прямое письмо от Солженицыной, но показать его он не имеет права. (Почему ж не показать? – покажите!)
Но что! Вмешался солиднейший лондонский «Экономист» – ему-то что нужно? Он рассудил: такие письма Горбачёва – несомненно были! Хотя жена Солженицына и отрицает, но такой разговор несомненно был[608]. – Аля рассердилась не на шутку, нельзя оставить так! И досталось ей три недели через адвоката добиваться от «Экономиста» опровержения – каковое и появилось уже в середине августа с малым извинением[609]. (Я-то считал, что всё это – лишние безпокойства, махнуть рукой, само загаснет. А баварский зачинатель сплетни не получил даже порицания
