я Исидой, — что не успокоимся, пока не увидим Теннеса, а заодно и всех его сидонцев мертвыми. О, если я испытывала непреодолимое отвращение к этим людям, то что уж говорить о Билтис, матери, у которой отняли дитя. Она ненавидела их так люто, что не задумываясь пожертвовала бы собственной жизнью, лишь бы только отомстить. По натуре своей моя новая подруга была женщиной неистовой, какими зачастую бывают иудейки, и всю любовь своего сердца отдавала единственному сыну, которого Теннес безжалостно убил по требованию жрецов и в угоду своим кровавым суевериям.
Билтис, которая отличалась красотой и принадлежала к царскому роду, правители Иерусалима выдали замуж за Теннеса в первую очередь по политическим соображениям, и она с самого начала возненавидела царя Сидона и его подданных. Теперь же она видела в них лишь опасных зверей и ядовитых змей, которых надо уничтожать. Однако Билтис была не только красива, но и умна и хорошо играла свою роль, изображая, что сожалеет о диких словах в адрес Теннеса, вырвавшихся у нее в минуту скорби, и разыгрывая наряду с раскаянием полнейшее повиновение воле царя и супруга. Она даже сказала ему в моем присутствии, что, когда придет время, с готовностью передаст мне свою корону и останется на вторых ролях или же, если его величеству будет угодно, вернется к себе на родину. Второй вариант Теннес, однако, решительно отверг, страшась, что в отместку за бесчестье Билтис иудеи примкнут к рядам его врагов.
И настолько хорошо играла эта женщина свою роль, производя впечатление человека, дух которого раздавлен и бояться которого нет нужды, что вскоре Теннес поверил, что так оно и есть, и, дабы потрафить мне, позволил Билтис жить вместе со мной в дворцовых покоях.
Теперь я поведаю о войне. И о конце Сидона. Однако сначала должна упомянуть, что на «Хапи» установили новую кедровую мачту, с которой трирема и возвращалась в Египет. Перед отплытием корабля иудейские друзья Билтис устроили мне встречу с Филоном. Его привели во дворец вместе с двумя купцами под видом их компаньона, и, пока Билтис отвлекала негоциантов, якобы торгуясь, я отвела капитана в сторонку и побеседовала с ним.
Я велела Филону как можно скорее отправляться в Мемфис и там, сделав все приготовления, о которых мы уговаривались, ждать моей весточки. Как и в каком виде она сможет достичь его, или Нута, или их обоих, я не знала. Это может быть письмо, или гонец с каким-то особым знаком, или что-то иное. Во всяком случае, когда сообщение прибудет, Филону надлежало немедля выйти в море и, прибыв на рейд порта Сидона, каждую ночь, от захода солнца и до его восхода, в последнюю четверть каждого часа зажигать на верхушке мачты зеленый огонь — дабы я могла быть уверена, что это именно его корабль, и никакой другой. После чего я так или иначе найду способ попасть на борт этого судна, а дальше... а дальше все в руках богов.
Филон поклялся исполнить мои указания и благополучно отбыл с купцами — Теннес так никогда и не узнал, что он приходил во дворец.
Тем временем царь Сидона затеял масштабные приготовления к войне. Он окружил свои владения тройным рвом, укрепил и сделал выше городские стены. Нанял десять тысяч греческих солдат и вооружил горожан. С помощью греков он выбил авангард персов из Финикии, и какое-то время все складывалось хорошо для него и Египта. Наконец прилетели известия о том, что огромная армия Оха быстро движется на Сидон посуху, а вместе с нею плывут по морю три сотни трирем и пятьсот грузовых кораблей, — такой могучей армии Финикия еще никогда не видела.
Как-то утром Теннес пришел в мои покои и сообщил о передвижении войск Оха; Билтис предусмотрительно удалилась. Видно, дела были хуже некуда: Теннеса била дрожь, он не стал рассыпаться в любезностях и даже не пожирал глазами мои прелести, что всегда делал при встрече. Я спросила, отчего бледны губы и дрожат руки у царя-воителя, который должен ликовать в предвкушении скорой битвы. Оттого, объяснил Теннес, что приснился ему дурной сон, в котором он как будто видел себя разбитым персами и сброшенным живьем с городской стены. А затем властитель добавил:
— Ты, госпожа, обещала научить меня, как завоевать мир. Молю тебя, расскажи, потому что, клянусь, мое сердце объято страхом и я понятия не имею, как нам выстоять против Оха.
И тогда я рассмеялась и ответила:
— Наконец-то ты пришел за помощью ко мне, о Теннес! А я-то столько дней думала, долго ли еще будешь ты довольствовать советами Ментора Родосского и царя Кипра. Так что же ты хочешь узнать?
— Я хочу узнать, как разбить персов, госпожа. Персов, которые вот-вот хлынут на нас, как поток через пролом в стене.
— А я не знаю, Теннес. Мне это видится невозможным. Иными словами, сон твой сбывается, о царь.
— Что же мне все-таки делать, госпожа? Как ты думаешь?
— Я думаю, что ты сошел с ума — биться с Охом!
— Но мне придется с ним биться, ибо иного выхода нет.
— Те, кто были врагами, могут стать друзьями, царь Теннес. Разве не говорила я тебе, что безопаснее быть союзником Оха, чем его врагом? Так ли уж важен для тебя Египет, чтобы губить себя ради спасения Нектанеба?
— Насчет Египта ты, возможно, и права. Но вот Сидон значит для меня много, очень много. Сидонцы присягнули мне на верность и поклялись биться насмерть в этой войне, но рука Оха может оказаться слишком тяжелой для них.
И вновь я рассмеялась:
— Что дороже сердцу мужчины — собственная жизнь или жизни других? Бейся и умри, если будет на то твоя воля, о царь. Или заключи мир, и пусть умрут другие. Говорят, Ох щедр и знает, как наградить того, кто ему полезен.
— Ты хочешь сказать, что мне следует помириться с ним и предать свой народ? — хрипло спросил Теннес.
— Да, мои слова можно понять так. Слушай же! Твои амбиции велики. Ты завоюешь мир... и меня. Моя мудрость подсказывает мне, что только так ты сможешь добиться этого. Продолжи войну — и очень скоро потеряешь меня, а владения твои обратятся в прах. Делай же свой выбор, о царь, и больше меня не беспокой. Мне, по правде говоря, совсем не по душе трусливые существа, которые трясутся от страха, когда надо сделать решительный шаг и воспользоваться благоприятным случаем.
