Кроме того, в провинциальных городах, при дворах посаженных царей-марионеток, были представители мидийской администрации, так называемые визири-советники, которые ведя собственные дела в провинции, следили за местной властью на предмет лояльности и сговорчивости.
При царе Фарнапсе, таким визирем был некий Арадад, тип неопределённого возраста, непонятного телосложения и неопределяемой половой принадлежности. Имел раздражающее всех свойство, неслышно, как тень, лазить по всему царскому дворцу, суя свой нос в любую щель и в любые дела царского дома, нисколько не стесняясь и не ограничивая себя ни служебными, ни моральными границами.
Куруш, въехав в город, в первую очередь, принялся за решение задачи постоянного проживания, всех с ним прибывших. Купив, не торгуясь, два больших дома, один для себя и своих людей, второй для Мазара и его семьи, он принялся скупать жильё более мелкое и расселять всех, кто его сопровождал, озадачившись, на первое время, лишь распространением слухов, о прибытии в город и поселении в нём, некого царя Аншана, со свитою, притом при всём, сказочно богатого.
К царю Фарнапсу, во дворец, он не пошёл сознательно, считая, что тот, через некоторое время, сам его пригласит, не выдержит, из любопытства, а до этого, Куруш должен создать общественное мнение среди горожан, своими царскими замашками, которые непременно дойдут до слуха местного царя, уже в нужных ему красках и подробностях.
Но делал он всё это не для Фарнапса, а для его дочери, помня постулаты и научения Уйбара относительно женщин. Он не спешил выказывать своих намерений, но с помощью слухов, пытался заронить в ней любопытство и интерес к собственной персоне, понимая, что наверняка и до красавицы дочери, слухи дойдут такие, какие ему надобны.
Он посчитал, что это будет всяко лучше, чем сразу наносить визит и там бить себя в грудь, доказывая, что он какой-то там царь, какого-то Аншана, о котором здесь, вряд ли, кто слышал и с наскока добиваться царской дочери. К тому же города, царём которого он себя именовал, а он знал это вполне достоверно, уже не существует, и он, вроде бы, царь не совсем официальный, как бы в изгнании и наносить без приглашения визит официальному царю Фарнапсу, получалось не с руки.
Поэтому, он всегда мог прикрыться данным обстоятельством, в случае если местный царёк, выскажет неодобрение нарушением правил приличия, установленных среди венценосных особ, в виде непременного, первичного визита к владыке, при прибытии в его город.
Он оказался прав. На пятый день, Фарнапс не выдержав ожидания, когда же царь Аншана, из соседней страны Элама, изволит посетить его царское величие с визитом, прислал к нему гонца. Притом, вынудил его это сделать, никто иной, как мидийский визирь Арадад, который только услышав имя Куруш, страшно перепугался и заметался из угла в угол, давая понять всем, что залётного царя, он хорошо знает и от чего-то, жутко его боится.
Но, как тут же выяснилось, он не знает его лично, но очень много наслышан, как о личном враге самого Великого царя Иштувегу и которого якобы Харпаг, знаменитый полководец мидийской армии, собственноручно обезглавил!
Такое жалкое и трусливое поведение, опостылевшего всем мидийского чинуши, только придало света в ореол загадочного Куруша и у всех, начиная с Фарнапса и его дочери, и кончая последним конюхом, заочно, родилось чувство глубокого уважения, к неведомому гостю.
Куруш, приодетый за эти дни, принял, поистине, царский внешний вид. Обновил и позолотил панцирь, оружие, упряжь коня. Увешался кольцами и перстнями. Подстриг волосы и бороду с усами. Цирюльники постарались на славу, сделав из него красавца и завидного жениха.
Некое благообразное преображение прошли и его телохранители, что сопровождали Куруша во дворец. Кроме того, в свою свиту он включил Мазара, как своего визиря и помощника.
Фарнапс, со своей свитой, вышел приветствовать загадочного царя во двор, выказывая тем самым уважение высокородному гостю и после приветствия, пригласил за накрытый стол, к которому прошли лишь Куруш и Мазар.
Несмотря на то, что мидийский «стукач» Арадад, обрисовал Куруша, как исчадье мрака и пособника дэвов, настаивая лишь на том, чтоб Фарнапс не спугнул мерзавца до появления «разящей руки Великого Иштувегу», царь Пасаргады не преминул засветить перед «дорогим» гостем свою молодую красавицу дочь.
Как там ещё будет с Иштувегу непонятно, а именитый царь, старинного Эламского рода Ахеменидов, вот он и породниться с таким, было бы верхом его мечтаний. Если, как говорит Арадад, этот красавец личный враг самого Иштувегу, значить он, как минимум, ему ровня, а может быть и даровитей самого царя Мидии, коль тот, так жаждет его смерти и похоже, который раз не может до него дотянуться.
Техника вынужденного ожидания и распускания слухов по городу, применённая Курушем, оправдала себя на все сто процентов. Молодая красавица Кассанден, глаз с молодого царя не сводила, похоже уже заочно влюбившись в него по уши и непонятно, что себе на воображавшая по его поводу.
Куруш не только не испортил её ожиданий, но и реально превзошёл их. Он вёл себя по-царски, достойно и не скрываясь, оказывал ей знаки внимания и расположения, давая понять своим поведением и поступками, что хочет её как женщину, но внешне оставаясь неприступным, как и положено было быть «рыку царя» и как учил великий бабник и пройдоха Уйбар.
Сработало. Такое поведение оказалось действенным не только применительно к боевым девам степей, но и с домашними девицами провинциальных дворов, на которых это действовало, в ещё большей степени, без исключения и почти на смерть.
Бедная девочка, уже через одну смену блюд, была в полуобморочном состоянии и готова была на всё ради него. Абсолютно на всё. К тому же ему, в самом деле не приходилось над собой производить насилие, так как Кассанден понравилась будущему царю царей, по-настоящему, и он был не прочь ею обладать не только ради родства с царским родом пасаргадов, но и просто, как приятной и красивой девушкой, которая, как оценил Куруш, будет и женой отменной и матерью его детей идеальной, соответствующей всем установленным канонам.
В разгар шумного и весёлого застолья, неожиданно, в зал влетел перепуганный охранник и только успел прокричать своему царю: «Мидийцы!», как тут же был отброшен на пол, распахнувшейся створкой двери, в которую, буквально, влетел закованный в украшенный золотом металл и с мечом наголо, рослый, здоровый и с виду немаленький по рангу военачальник.
Следом вбежали полтора десятка элитных воинов в тяжёлых металлических доспехах, которые, тут же окружили полукругом праздничный стол, прижимая гостей к их местам и всем видом давая понять, что резких движений, им делать не стоит.
Огромный предводитель мидийцев, стоящий впереди, медленно снял с головы золотой шлем, не выпуская из руки оружие и грозно оглядел сидевших, остановив взгляд на Мазаре и Куруше, вернее, на его царском амулете, что красовался на груди.
Тут, через стол, на четвереньках, переполз Арадад и скрючившись в три погибели, заискивающи дрожа перед грозным мидийским военачальником, тонко и противно лебезя, пропел:
— О, великий Харпаг, повелитель непобедимого воинства!
Большего он пропеть ничего не успел, так как меч великана оборвал, и его слова, и его жизнь. Харпаг не выражая ничего на своём каменном лице, просто и буднично, вогнал оголённый меч, в прогнувшуюся перед ним спину и тут же вытерев окровавленное оружие о его халат, пока тело медленно заваливалось на пол, убрал меч в ножны, позвав:
— Карад!
Из рядов закованных в металл воинов, стоящих за спиной, вышел невысокого роста, но широкий в плечах рубака и подойдя с боку к Харпагу, брякнул себя рукоятью меча о грудь.
— Принимай тела и дела. Отныне, ты здесь визирь, — на этих словах, Харпаг повернулся к воину лицом и добавил, — мой визирь.
Воин, которого назвали Карад, кивнул, вновь стукнул себя кулаком, с зажатым мечом в грудь и наконец, вложив оружие в ножны, ухватил окровавленный труп за плечи халата и куда-то поволок из зала, оставляя кровавую дорожку. Харпаг брезгливо посмотрел на выпачканный пол, обошёл фактурную мазню и остановившись напротив Куруша, спокойно скомандовал хриплым голосом:
