— Ах! На дне Байкала!
— На дне Байкала, подо льдом. Нанесенный с водой, пока не замерз байкальский водораздел…
— Тонны чистого тунгетита.
— Какие реакции там происходят? Под таким давлением — в темноте…
— Под корнями соплицовов.
— Какова глубина Байкала?
Уже в наступающей ночи поезд проехал Порт Байкал и Листвянку, проехал через Ангарские ворота шириной в версту. Снежная метель чуточку успокоилась, было видно тьветистое небо над шлейфом белой пыли, то есть — черную дыру среди звезд. Снова надело мираже-стекольные очки, снятые после посадки в поезд. Доктор Тесла со своей стороны затянул шторку — бледная светень танцевала на полу купе и сапогах дремлющего Степана.
— Я предполагал использовать результаты их бурений именно для замеров, чтобы собрать комплексные данные для теслектрических таблиц. — Серб закинул ногу на ногу, постучал карандашом по корешку блокнота, белизна его перчаток стекала на брючины, а их темно-серый цвет впитывался в древесину сидения. — Почва не столь однородна, нужно учитывать слишком много переменных; я много говорил об этом с профессором Юркатом. А здесь — чистый лед. Для начала, я спущу зонд, поглощающий тьмечь. После этого нужно будет пробить несколько шурфов на большем расстоянии друг от друга. В центральной точке запущу тунгетитовый генератор и прослежу за прохождением тьмечи. — Он снова раскрыл блокнот, начал что-то набрасывать. — Как теслектричестве волны расходятся во льду, в земной коре? Какова частота теслектрического пульса планеты? Потому что, когда я это все узнаю… — Он писал, бормоча что-то под нос на родном языке.
Светень на полу отделения ласкалась к его ногам, тревожно отскакивая при каждом движении пожилого изобретателя.
На следующее утро выпадал срок доложиться в отделении Министерства Зимы. С самого утра настроение было паршивое. Само уже пробуждение не обещало ничего доброго: сон перебил нарастающий грохот барабанов глашатаев. От Ангары приближался лют; если до утра он не повернет или не вморозится снова под землю, Цветистую, семнадцать придется покинуть. За завтраком Михася ужасно капризничала; кончилось тем, что она сбросила со стола масленку и, всхлипывая, сбежала от няни. Масленка же упала прямиком на брюки от последнего приличного костюма.
— Н-да, со своей фигуры ничего вам одолжить не могу, — засмеялся пан Войслав, — но, может, Григорий чего-нибудь найдет у себя. А так, вам обязательно надо будет обратиться к портному.
— Сейчас же подойду в ателье, наверняка у них там имеется готовая верхняя одежда.
Но перед тем необходимо было ехать к Сорочьему Базару, в представительство Зимы. Поехало в тех самых брюках с пятнами, более-менее очищенных крахмалом и спиртом. Над Иркутском развернулась рожа огромного осьминога, плюющаяся черными чернилами, потоки тьвета заливали городские улицы, мутили туман, утреннее солнце никак не могло пробиться сквозь них. Повсюду расцветали тенисто-светенистые радуги. На Амурской в тумане торчал монументальный ледовик, все его объезжали, образовался затор. Вспомнилась сцена с перекрестка Маршалковской и Иерусалимских Аллей, керосиновый огонь под ледовой медузой. На мираже-стеклах все это нервно, пламенно мерцало. Имеются определенные картины (лют над центром улицы), сама композиция которых придает им правоту и вес; якобы, глаз и рука рисовальщика стремятся всегда к центру окружности, и равносторонний треугольник всегда будет более правильным по сравнению с треугольником неравносторонним. А может, это Черные Зори уже отпечатались в уме…
— Едет за нами, — бормотал Щекельников, — от самого дома следит.
Я-оно уже и не отзывалось. С Моста Мелехова спустилась колонна пехоты. Империя, вроде бы, перебрасывает войска с японского фронта на Камчатку, на строительство Аляскинского Тоннеля; но часть подразделений явно была направлена на запад — возможно, эти застряли в Иркутске не случайно, но принимая во внимание рост активности Японского Легиона? Впрочем в вестибюле Таможенной Палаты военный плакат уже сняли. Сидя в секретариате комиссара Шембуха (толстый Михаил снова куда-то пропал), вновь не могло не отметить царского портрета на противоположной стене — может, его кто-то специально вешает криво? Встать, подойти, выпрямить? Сидело с шубой на коленях, прячущей жирные пятна. Вошел седой усач в мундире чиновника высокого ранга, встал посреди комнаты, громко пернул, низко поклонился портрету Николая II Александровича и уселся на лавке под ним. Незаметно глянуло (что было непросто, принимая во внимание то, что одно лицо было направлено прямо на другое, как портрет царя, глядящий прямиком на портрет министра). Чиновник сидел выпрямившись, словно палку проглотил, опираясь затылком о стену, подав вверх плохо выбритый подбородок и пялясь перед собой выпученными глазами. Этой игры взглядов никак не удавалось понять. Это что, гневный, обвиняющий взгляд? Или же седой глядит так «сверху», с презрением? С возмущением? С претензией? Но чего эта претензия касается? Поправило шубу на коленях, разложив ее пошире. Он видит пятна? Не видит? Видит? Отвело взгляд. Чиновник сидел, не двигаясь, потьвет стекал у него из-за спины на белую штукатурку, словно пена из бродильного чана. Дышит ли он вообще? Но вот что не мигает, это точно. Сглотнуло слюну, чувствуя, что, несмотря на все усилия и данные в глубине души присяги, на щеки начинает выползать жаркий румянец, алый цветок стыда.
— Я ожидаю уже добрую четверть часа, комиссар опять куда-то вышел, — произнесло я-оно, через каждые два слова поднимая голос.
Седой не отреагировал. В голове начали вспухать самые неожиданные идеи — может, он и вправду не дышит, потому что с ним вот так, тихонько, приключился сердечный приступ? И теперь там сидит стынущий труп? И что я-оно разговаривает с трупом? Скрещивает достойные взгляды с мертвяком? Появилось видение громадной прихожей в Имперском Учреждении, где, лавка за лавкой, в тишине и неподвижности сидят мертвые и живые просители и те, что в ожидании милости со стороны чиновника медленно кончаются. Когда же приходит очередь трупа, швейцары вносят его, застывшего в сидячей позе пред лицо делопроизводителя, прокуриста или какого-другого чиновника, ибо прусский чиновничий ритуал никак невозможно не соблюсти, не оскорбив при этом авторитета Учреждения.
Вошел секретарь-татарин. Увидав седого усача, он слегка побледнел. Вежливо поклонившись, чиновник уселся за столом и тут же уткнулся в бумаги. Я-оно пыталось перехватить его взгляд, дать ему глазами знак, незаметно переслать вопросительную мину — но тот ни разу не поднял голову. Ситуация еще более запутывалась. Эти жирные, отвратительные пятна наверняка видны из-под шубы. Я-оно уже просто горело. Тут старик схватился с лавки — я-оно чуть ли не подпрыгнуло. Подошел, протянул руку. Инстинктивно поднялось и пожало ее, неуклюже прижимая к себе шубу левой рукой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
