— Молыся, сыну! Молысь, моя дытыно! Молыся, ангеле божий, за мене, за мене, грешницу, молыся!
До обеда Лукия утешалася своим сыном в хате, а после обеда окутала его и пошла в сад рясту рвать. Погулявши в саду и нарвавши рясту, она возвращалася в хату и уже было взялася за ручку у дверей, вдруг слышит — ее зовут. Она оглянулася и вздрогнула — за воротами стоял ее возлюбленный. Она хотела скрыться в хату, но он снова позвал ее.
— Да отвори ворота, мне не хочется с коня слазить.
Лукия как бы невольно подошла к воротам, но не отворила их.
— Что же ты стоишь? Или не отворяй, выйди сюда, я тебя поцелую.
Лукия не вышла.
— Что же, на тебя столбняк, что ли, напал? Готова ли ты, или опять раздумала?
— Раздумала.
— Фу ты, несносная! Полно дурачиться, одевайся скорее, за хутором тебя телега дожидает.
— Пускай себе дожидает.
— Да не беси же ты меня! Скажи, пойдешь ли ты, или нет?
— Ни.
— Проклятая! Да ведь я без тебя жить не могу!
— То не живи!
— То не живи? Тварь ты бездушная! Что же мне, давиться, что ли, из-за тебя?
— Давись.
— Шутишь ты, что ли, со мною? Скажи, последний раз я тебя спрашиваю, пойдешь ты или нет?
— Нет, не пойду.
— Дура же ты, дура! А я тебе добра желал, хотел тебя счастливою сделать!
Лукия грустно посмотрела на него. Он продолжал:
— Хотел в Ромне перевенчаться с тобою.
Лукия еще раз взглянула, отворотилася и хотела было идти в хату.
— Остановися, одно слово! Она остановилась.
— Подойди ближе!
— Ну, говори, что ты там такое скажешь? — И она подошла к воротам.
— Ну, скажи, глупая, разве тебе лучше мужичкой быть?
— Лучше!
— Да пойми ты меня! Ведь ты будешь офицерша!
— Не хочу я быть офицершей. Я мать офицерского сына, с меня довольно!
И она снова отворотилася.
— Вот же тебе, упрямая хохлачка! — И он ее ударил по голове нагайкой, проговоря: — Проклятая! — Поворотя коня, он ускакал в поле. Лукия посмотрела ему вслед, опустила дитя на землю и тихо пошла с ним в хату. Но в хату не могла войти. Села на призьбе, бледная и изнеможенная, выпустила из рук Марочка и лицо закрыла руками. Долго она сидела в таком положении, а Марочко между тем уселся у ног ее и уже увядший ряст рассыпал вокруг себя.
Лукия, наконец, проговорила шепотом:
— Офицерша… Бреше… За что же он меня ударил? Что я ему сделала? Сына привела!
И она горько, горько заплакала. Марочко, глядя на нее, и себе заплакал. Она взяла его на руки, поцеловала, встала и молча пошла в хату.
Старики, возвратяся ввечеру из села, рассказывали ей, смеяся, как уланы выходили из села и как одна уже тяжкая дивчина пошла за повозкою их знакомого охотника.
— Як бо ии зовуть? — заговорила Марта. — Постой… постой… вот же ж и забыла… те, те, вспомнила: Одаркою!
Лукия вздрогнула.
— Только из какого-то другого села, а не буртянская.
— Что же это нашего знакомого не видно было меж уланами?
— Да, не видно было. А я нарочно его выглядала, да нет, не видно было.
— Должно быть, вперед уехал.
— Должно быть!
Мирно и безмятежно текли часы, дни, месяцы и годы на благодатном хуторе Якима. Коморы его начинялися всяким добром, волы и коровы его и всякая другая худоба множилася и тучнела, чумаки его каждое божие лето возвращалися с дороги с великою лихвою, пчелы его по трижды в одно лето роилися, так что одного меду продавал он ежегодно рублей сот на пять, если не больше, не говоря уже про воск. Садовой овощи, правда, он не продавал, а то и тут бы не одну лупнул сотнягу. Пускай, говорит, добрые люди поживут, спасыби скажут! Словом, к Якиму на хутор со всех сторон добро лилося, как будто сама фортуна коловратная на его хуторе поселилася в лице Лукии и Марка. И то правду сказать, что Лукия была хозяйка невсыпущая и распорядительная.
— И бог его знает, где это она всему так научилася? — бывало, глядя на ее дела, говорит старая Марта. — Вот тебе и московка! Поди ты с нею! Благодать божия, да и только, — верно, разумного отца дытына.
Старикам оставалося только смотреть на нее и молиться богу, — они-таки и не забывали бога. Марта ежегодно ходила в Киев на поклонение святым угодникам печерским, а Яким, хотя и не ходил, зато дома в продолжение года молебствовал: то криницу в саду посвятит, то пасеку посвятит, то так пригласит отца Нила помолебствовать о здравии и долгоденствии, а сам все себе сидит в пасеке, рои снимает да псалтырь читает.
Так-то счастливо проходили дни, месяцы и годы на хуторе. А Марку между тем кончался седьмой годочек. И что же это за дитя вырастало! Прекрасное, тихое, послушное, несмотря на то, что все его чуть на руках не носили, особенно Лукия. Бывало в воскресенье, когда старики уедут в село до церкви, оденет его в жупанок, в красные сапожки и сивую крымских смушек шапочку, поставит его перед собою и любуется на него, как на малеваного. А между тем она ему и виду никогда не показала, что она ему мать. Для чего она это делала, бог ее знает. Может быть, она боялася старых, а может быть и так.
Старики часто поговаривали, что пора Марка в школу отдать, но все дожидали, пока ему исполнится семь лет.
И вот ему исполнилося семь лет. Это случилося как раз на зеленых святках{30}, в воскресенье. Из церкви прямо на хутор привезли отца Нила и отца диакона и весь причет церковный. После молебствия и водоосвящения в саду вернулися в облачении в хату. А окропивши святою водою оселю, сыны и коморы, вернулися снова в хату. Тогда отец Нил взял Марка за руку и, поставив его на колени перед святыми образами, а сам, раскрыв псалтырь и перекрестяся трижды, прочитал псалом: «Боже, в помощь мою вонми». По прочтении псалма, сложив с себя ризы, сел за стол и спросил у Якима букварь. Марта достала из скрыни букварь (он у нее хранился, потому что она его принесла из Киева) и подала Якиму, а Яким уже отцу Нилу.
— Приступи ко мне, чадо мое, — сказал он Марку. Марко подошел.
— Говори за мною! — И Марко робко повторял: аз, буки, веди, и т. д. По прочтении азбуки отец Нил закрыл букварь и сказал:
— Корень учения горек, плоды же его сладки суть. Сегодня пока довольно, а на будущее время и вяще потрудимся. А теперь пока, отдавши богово богови, отдаймо и кесарево кесареви!
Яким, как сам тоже человек грамотный, тотчас смекнул, к чему говорит отец Нил из писания. Моргнул Марте и Лукии, а сам побежал в комору, сказавши:
— 3-за позволения вашего, прошу, батюшка, садовитесь за стол.
Через минуту стол был уставлен яствами и напоями, разными квасами фруктовыми и наливками, а кроме всего этого, Яким посередине стола поставил хитро сделанный стеклянный бочонок с выстоялкою. Отец Нил, прочитавши Отче наш и Ядят убозии и насытятся, поблагословил ястие и питие сие и сел за стол. Его примеру, перекрестясь, последовали и другие (окроме Марты и Лукии) и молча начали воздавать кесарево кесареви.
После обеда отец Нил и весь причет церковный вышли в сад и сели на траве под старою грушею около криныци. И отец Нил отверз уста своя, в притчах глаголя. И чего он тут не глаголал: и о Симеоне Столпнике, и о Марии Египетской, и о страшном суде, и только было начал О толсте сердце их, а тут явилася Лукия с ковром, а Марта со стеклянным бочоночком, только уже налитым не выстоялкою, а сливянкою.
Отец Нил, увидя их, воскликнул:
— Хвалите, отроци, господа! И господыню, — прибавил он, ласково улыбаяся Марте.
Лукия между тем разостлала ковер, а Марта поставила на него барыльце с сливянкою и, поклонившись, просила: — Батюшка, благословить. — Батюшка, возвыся глас свой и осеняя барыло крестным знамением, возгласил:
— Изыди из тебе душе нечистый и вселися в тебе сила Христова и яви чудеса мирови.
В это время старый Яким подошел к ним, держа в руках на малёваной тарелке свежие большие яблоки. Отец Нил, увидя яблоки, сказал:
— Благ муж щедряя и дая! Только скажите вы мне, бога ради, Якиме, каким образом вы их сохранили?
— А вот как покушаете, то тогда и скажу, — говорил Яким, ставя яблоки на ковер.
— Хорошо, и покушаемо. Да где наш новый школяр? Пускай бы он нас хоть слывянкою попотчевал, — говорил отец Нил, протягивая руку к яблоку. В минуту Лукия привела в сад и Марка.
— А ну-ка, новый школяру! — говорил Яким, смеяся, — попотчуй батюшку слывянкою, а воны тебе когда-нибудь березовою кашею попотчуют.
— Корень учения горек! — весьма кстати проговорил отец Нил.
Лукия взяла бочонок, а Марко рюмку и стали потчевать гостей. Когда поднес Марко рюмку отцу диакону, то тот, принимая рюмку, проговорил:
— Не упивайтеся вином, в нем же есть блуд!
— Та блуд-таки, блуд! — скороговоркою сказала Марта, — а вы, отче Елисею, выпейте еще одну рюмочку нашои слывяночки. — Что отец Елисей и исполнил.
