— Не упивайтеся вином, в нем же есть блуд!
— Та блуд-таки, блуд! — скороговоркою сказала Марта, — а вы, отче Елисею, выпейте еще одну рюмочку нашои слывяночки. — Что отец Елисей и исполнил.
Сидели они под грушею до самого вечера и слушали отца Нила. А отец Нил договорился до того, что начал выговаривать вместо пророк Давид — пророк Демид, а потом все духовенство запело хором: О всепетую мати, потом Богом избранную мати, деву отроковицу, а потом О, горе мне, грешнику сущу. Тут уже и Яким не утерпел, подтянул-таки тихонько басом.
— Эх, если бы тимпан и органы или хоч гусли доброгласны! — воскликнул отец Нил. — О, тут бы мы воскликнули господеви! А что, не послать ли нам за гуслями?
— Послать! Послать! — закричали все в один голос.
— А послать, так и послать, — говорил Яким. — Лукие, скажи Сыдорови, нехай коней запрягае, я сам пойду. А тым часом, отче Ниле, прошу до госпбды. И вы, отец Елисей, и вы, и вы, — сказал он, обращаясь к причетникам. — На дворе и темно и холодно.
И компания отправилась в хату, а что там было в хате, бог его знает. Знаю только, что Яким за гуслями не поехал.
Клепальное воскресенье продлилося до вторника. Во вторник, уже поснидавши, гости поехали домой, а Яким и Марта, провожая их, [всё] жалкувалы, что они не осталися еще на годыночку, то есть на два дня.
В следующее воскресенье рано поутру одели Марка в самый лучший его жупан, засунули ему граматку за пазуху, посадили его на повозку и повезли в село, якобы до церквы. Обманули бедного Марка, — они повезли его в школу.
Лукия хотя и не плакала при расставанье с сыном, но ей все-таки жаль было расставаться с ним.
Грустно, неохотно расставалася Лукия со своим сыном, со своею единою утехой, но она не останавливала, не отговаривала, как это делала старая Марта. Марта сквозь слезы выговаривала Якиму:
— Ну, скажи! Скажи ты мне, где ты видел, чтоб из школы добро вышло? Так, выйдет какой-нибудь пьянычка, а может еще и вор, боже обороны; от только дытыну испортят.
— Замолчи ты, пока я не рассердился! — говорил Яким, надевая на Марка сверх жупанка новую свитку.
— Ну куда ты его кутаешь?
— Куда? В дорогу! Ведь он там останется, так не возыть же за ным свыту.
Так снаряжали Марка в далекую дорогу. Лукия молча смотрела на все это и, слушая доводы Марты, почти соглашалась с нею. Но когда Яким, помоляся богу и выходя из хаты, сказал: «Учение — свет, а неучение — тьма», то Лукия вполне с ним согласилась, говоря:
— По крайней мере выучится хоть богу помолиться.
И, проводя их за ворота, долго стояла она и смотрела вслед удалявшейся повозке. А когда повозка скрылася, она перекрестила воздух в ту сторону и, возвращался в хату, говорила:
— Пошли тебе господи благодать свою святую.
Ввечеру Марта рассказывала Лукии про Марка, что он, бедный, плакал, когда прощался с ними, и что он будет жить у отца Нила, а в школу только учиться будет ходить, и что она нарочно заходила в школу, чтобы посмотреть, где он будет учиться.
— Пустка! Совершенная пустка! — говорила она. — Так что страшно одной зайти было, а школяры такие желтые, бледные, как будто с креста сняты, сердечные. А под лавою все розги, все розги да такие колючие! Бог их знает, где они их берут. Настоящая шипшина. А на стене, около самого образа, — тройчатка, настоящая дротянка, да, я думаю, она-таки из дроту и сплетена. А дьяк такой сердитый! аж страшно смотреть. Я, правда, дала ему копу, знаешь, чтобы он не очень силовал Марка, хоть на первые дни. Надо будет еще чего-нибудь послать ему, я думаю, хоть полотна на штаны та на сорочку, — а то замучит бедную дытыну. Чи не понесла б ты ему, Лукие, хоть даже завтра, а то я боюся: убье, занивечить сердечного Марочка.
— Добре, я понесу, — сказала Лукия, — та и сама посмотрю на ту школу.
— Посмотришь, посмотришь! Ты вот еще что: учыны к завтрему паляныци. Я думаю и паляныць зо дви послать Маркови, а то воно, бедное, хоть и обедает у попа, да какой там у них обед! Я думаю, всегда голодное.
Назавтра Лукия отправилась в село с паляницами и со свертком полотна. Она не зашла к отцу Нилу, а прямо прошла в школу. Дьяк встретил ее совсем не сердитый, и школа не была похожа на пустку: хата как хата, только что школяры сидят да читают, кто во что горазд. И Марко ее тут же меж школярами сидит и тоже читает. Она, когда увидела его читающего, то чуть было не заплакала. «Как оно, бедное, скоро научилося», — подумала она и посмотрела под лаву — под лавою ни одной розги не видно было. Посмотрела на образа — около образов тройчатки тоже не видать. Она, отдавши дьякови посильное приношение, спросила его, можно ли ей повидаться с таким-то Марком?
— Можна, можна! Чому не можна? — говорил дьяк с важностию и, подойдя к новобранцу (как он называл Марка), сказал ему:
— Ты, Марку, сегодня учился хорошо, а посему и гулять остаток дня можешь, иди с миром домой.
Марко сложил азбучку, положил ее за пазуху и встал со скамейки; обернулся, увидел свою наймичку и заплакал. Лукия тоже чуть не заплакала. Она взяла его за руку и, простясь с дьяком, вышла из школы. Вышедши из школы, она утерла слезы у Марка рукавом своим, потом сама заплакала, и пошли они тихонько к хате отца Нила.
Такие приношения делала она дьяку и Марку каждую неделю, а в воскресенье Марта само собою привозила дьячку и копу грошей, или меду, или кусок сала, или что-нибудь тому подобное.
Месяца через два, с божиею помощию, Марко одолел букварь до самого Иже хощет спастися. По обычаю древнему нужно бы кашу варить{31}, о чем было дано знать заблаговременно на хутор. Варивши кашу, Марта положила в нее шесть пятаков, а Лукия, когда Марта отвернулася, бросила в кашу гривенник.
Когда каша была готова, Лукия понесла ее в село к отцу Нилу. А от отца Нила Марко понес ее в школу, в ручнике, вышитом Лукиею. Принесши кашу в школу, он поставил ее доли, ручник преподнес учителю, а до каши просил товарищей. Товарищи, разумеется, не заставили повторять просьбы, уселися вокруг горшка, а Марко взял тройчатку, стал над ними, и пошла потеха: Марко немилосердно бил всякого, кто хоть крошку ронял дорогой каши на пол.
Кончивши кашу, Марко тройчаткою погнал товарищей до воды, а пригнавши от воды, принялися громадою горшок бить. Разбили горшок, и учитель распустил их всех по домам в знак торжественного сего события.
После описанной церемонии Марко был отпущен на родину, то есть на хутор, отдохнуть недели две после граматки. Но вместо отдыха он встретил новые, непредвиденные им труды: Яким, в присутствии Марты и Лукин, заставлял его прочитывать каждый день всю граматку от доски до доски и даже Иже хощет спастися.
— Да для чего это уже Иже хощет спастися ты заставляешь его читать? — говорила Марта. — Он его не учился, то и читать не нужно.
— Ты, Марто, человек неграмотный, то и не мешалась бы не в свое дело, — говорил обыкновенно Яким. — Мы-то знаем, что делаем.
Марко под конец второй недели готов был бежать из родительского дома в школу. В школе ожидали его ровесники-товарищи, а дома кто ему товарищ? Правда, оно и в школе не тепло, но все-таки лучше, нежели дома.
По прошествии двух недель снабдили Марка всяким добром удобосъедаемым и, вдобавок, часословом, принесенным Мартою в то лето из Киева, и отправили в школу.
В великом посту, когда говели Яким и Марта, то Марко уже посередине церкви читал большое повечерие, к неописанному восторгу стариков. Выходя из церкви, Яким погладил по голове Марка и дал ему гривну меди на бублики, сказавши:
— Учись, учися, Mapкy. Науку не носят за плечима.
А Марта дома Лукии чудеса про Марка рассказывала. Она говорила, что дьяк просто дурень в сравнении с Марком, что Марко вскоре и самого отца Нила за пояс заткне, разве только что на гуслях не будет играть, да это ему и не нужно.
— Да что же это он, да как же это он там читает? — обыкновенно спрашивала Лукия.
— А так читает, что хоть бы и самому дьяку, так не стыдно. Да, я думаю, дьяк и заставляет читать все такое, чего сам прочитать не в силах. Я думаю, что так.
Лукия с нетерпением ожидала шестой недели поста, в которую собиралася говеть. Наконец, дождалася и, наконец, услышала читающего Марка — и уже не одну Нескверную, неблазную, а и полунощницу и даже часы.
Велика была ее сердечная радость, когда она, выходя из церкви, слышала такие слова:
— Какой хороший школяр! Да как он прекрасно читает, точно пташка какая щебечет. Наделил же господь добрых людей такою дытыною!
Такие и им подобные слова слушала Лукия всякий раз при выходе из церкви. За то Марко и возмездие получал немалое: он в продолжение недели всю школу кормил бубликами.
