разбросаны подушки из пунцового бархата – в тон занавесу.
Здесь всё было алое и золотое – стены, занавеси, столик, ваза с фруктами, подсвечники. Всё сияло, искрилось, сверкало, ослепляло… Я и была ослеплена в первое мгновение. Ослеплена – и в то же время так отчётливо видела сцену, где уже открылись декорации, изображавшие стены осаждённого города, и партер – который бурлил, как море, и все зрители заворачивали головы, высматривая, кто это появился в королевской ложе.
- Чудесно, просто чудесно, - нараспев произносила мама, чуть жеманясь и прищуривая глаза. – Граф, сегодня вы осчастливили меня, небесами это зачтётся. Правда ведь, чудесный вид? Да, Роксана?
- Да, - только и смогла ответить я, осторожно опираясь на обитые бархатом перила.
Граф передвинул кресло, чтобы сесть справа от меня, и тут заиграли увертюру. Полилась изящная, острая, лёгкая музыка, похожая одновременно и на звон клинков, и на звон женских браслетов.[1]
Но в этот раз насладиться музыкой Вивальди мне мешало присутствие графа Бранчефорте, который небрежно опёрся на подлокотник кресла, глядя вовсе не на сцену, а на меня. Надо придумать предлог, чтобы уйти… Например, что я забыла сумочку в своей ложе… Только обидно, что сумочка висела у меня на запястье…
- О! Какая жалость! – произнесла вдруг мама. - Я забыла бинокль в нашей ложе. А без бинокля я ничего не вижу… Сейчас принесу… - она встала, и граф тоже встал, коротко ей кланяясь.
Сердце у меня оборвалось, и я вскочила следом за ними.
- Мама, не утруждай себя, - торопливо заговорила я. – Бинокль принесу я…
- Не воображай, что твоя матушка уже старуха, - нежно сказала мама, одновременно до боли стиснув мне руку.
Увертюра набирала звук и темп, и мама зашептала сквозь зубы:
- Сиди здесь, Рокси. Я хочу, чтобы ты осталась.
- Мама, это неприлично, – зашептала я в ответ.
- Вот и замечательно, - заявила она всё так же – шёпотом. - Если граф скомпрометирует тебя, то точно женится.
- Мама! – только и успела сказать я, когда она с улыбкой выпорхнула из ложи, оставив нас с графом Бранчефорте наедине.
Очертя голову, я бросилась следом, но королевский эмиссар был проворнее и оказался передо мной, преграждая дорогу.
- Думаю, вам лучше остаться, леди Розенталь, - сказал он дружелюбно. – Опера уже началась.
- Пустите, - потребовала я, глядя в пол.
Но граф не сделал ни шага в сторону.
- Даже ваша матушка не возражает, чтобы вы посмотрели представление вместе со мной, - сказал он.
- Свою судьбу решаю я сама. Даже моя мать не вправе решать за меня.
- И всё же останьтесь, - произнёс он и взял меня за руку. – Иначе мне придётся вас скомпрометировать, - он поцеловал моё запястье повыше перчатки, - и тогда вам придётся выходить за меня замуж.
- Как это вы меня скомпрометируете? – спросила я, резко отступая и пряча руки за спину.
- Например, поцелую, - подсказал он вкрадчиво. – В губы. Когда все смотрят на нас. А сейчас как раз смотрят все. Даже певцы. Вы этого хотите? Чтобы я вас поцеловал?
Мог ли он поступить так? Я смотрела на него, а он смотрел на меня – доброжелательно, ласково, но в уголках губ угадывалась ироничная улыбка. Он может. И не факт, что потом согласится на свадьбу. Король его с удовольствием поддержит, если будет необходимость. Не меня же королю поддерживать.
- Хотите этого? – граф шагнул ко мне.
- Нет, - грубо ответила я и быстро села на своё место, уставившись на сцену, но ничего не видела, потому что перед глазами, как заколдованное, маячило насмешливое лицо графа.
- Рад, что вы согласились составить мне компанию, - поблагодарил Бранчефорте и сел в кресло, словно бы ненароком передвинув его поближе к моему.
На сцене иудейские патриархи обсуждали судьбу города, осаждённого врагами, но я переживала сейчас самую настоящую, не театральную осаду.
- Эти пунцовые розы так вас украшают, - сказал граф, поставив локоть на перила и повернувшись ко мне. – Вы очень красивы, леди Розенталь, но с розами в волосах – просто богиня.
- Или демон? – сказала я резко, упрямо глядя на сцену и не поворачиваясь к графу ни на дюйм. - Если думаете, что я сделала это чтобы вас позлить, то ошибаетесь. Розы – мои любимые цветы, я всегда украшала причёску именно ими. Не вижу смысла менять свои привычки только из-за того, что вы рассказали мне какую-то сказочку про демона с розами.
- Я и не думал обвинять вас в чем-то, - возразил граф. – Мне всего лишь хотелось, чтобы вы украсили волосы теми розами, что я подарил вам.
- Простите, что разочаровала, - сказала я без малейшего раскаяния. – Кстати, с каких это пор вы друзья с Харальдом?
- У меня талант быстро обзаводиться друзьями, - ответил он.
- Вот в этом я сомневаюсь, - я продолжала смотреть на сцену, где уже появилась вдова Юдит, обещающая очаровать вражеского военачальника и спасти город. Зазвучали первые такты знаменитой «вихревой» арии,[1] в которой Юдит изливала всю свою горечь и печаль о вдовьей доле, вспоминая о радости семейной жизни с покойным мужем.
Приглашённая певица исполняла роль с большим мастерством и драматизмом, и от её низкого звучного голоса, казалось, звенели даже хрусталики на люстре:
- В своем долгом полете,
блуждающая
печальная ласточка
плачет,
не помня ничего хорошего.
Но, подгоняемая силой ветра,
оказавшись в своём гнезде,
она забывает о печали,
и радуется, ничего больше не желая.
Мне нравилась эта ария. Я, как наяву, видела грозовые тучи, которые гнал по небу вихрь. Видела бедную ласточку, которая металась под вспышками молний, не зная, куда лететь.
Граф Бранчефорте, видимо, тоже проникся мелодией, потому что решил не продолжать разговор про дружбу с Харальдом и задумчиво барабанил пальцами по красному бархату перил, слушая певицу.
Но не успела госпожа дель Претте перевести дыхание после такого бурного исполнения, а я – с восторгом вздохнуть, как граф придвинул своё кресло ещё ближе к моему и доверительно заговорил:
- Теперь всегда, когда буду слушать эту песню про ласточку, буду вспоминать вас, леди Розенталь.
- Почему это? – насторожилась я, пытаясь отодвинуться, но кресло было слишком тяжёлым.
Может, пересесть? Но это точно привлечёт ненужное внимание. Да
