чем реальная попытка вырваться. Во мне сейчас не наскребётся и напёрстка той самой уверенности, что и придаёт сил сопротивляться.
Руки безвольно обвисают и я принимаю поражение, позволяя свершаться тому, что свершаться не должно. Нельзя. Под запретом.
Я не должна отвечать, но отвечаю.
Я не должна хотеть этого поцелуя, но хочу.
Я должна сопротивляться, но… не могу.
Напористость и целеустремлённость Тима из раза в раз обезоруживает меня до такой степени, что разум, единственный хоть как-то ещё способный хладнокровно мыслить, безжалостно отпинывается на задворки. Тот тщетно пытается подавать звук, но его эгоистично лишают права голоса.
Любовь.
Красивое сложное слово, у которого нет единственного чёткого определения. Оно обширное, вмещающее в себя множество сопутствующих качеств. Любовь – это когда страстно и эмоционально всепоглощающе. Как сейчас. Но любовь – это и когда есть стабильность. Спокойствие. Доверие.
Хорошо, если всё это сочетается в идеальных пропорциях в одном человеке. Тогда нет ни метаний, ни сомнений. Но что делать когда они не цельны, а расколоты и ты просто не понимаешь: что для тебя приоритетно и чья чаша весов перевешивает?
Нет, простите. Это за пределами моих физических возможностей. Подобные американские горки не для меня, поэтому выбор уже сделан и он неизменен: я выхожу замуж.
Однако, тем не менее, продолжаю отвечать взаимностью на поцелуй. Пока сквозь приглушённое белым шумом сознание не пробиваются приближающиеся мужские голоса…
Глава шестая. Нашего полку прибыло
В панике отскакиваю от Тима и буквально через доли секунд из-за угла появляются папа вместе с дядей Вовой. По возрасту уже, конечно, больше дедом, но благородная седина ещё не повод списывать со счетов мужичка с девизом по жизни: "старый конь борозды не испортит".
Все здешние одинокие дамы бальзаковского возраста удостаиваются его внимания, не зная куда от него деться и в каком погребе спрятаться. Слишком уж он бывает надоедливый, не понимая тонких намёков. Зато на массовых гуляниях ему нет равных, перетанцует любого. Ну и попытаться его перепить тоже дохлый номер. Что слону ведро, дяде Вове напёрсток.
– О, как славно, что вы оба здесь. Мы вас как раз искали, – папа так внимательно нас разглядывает, что хочется прожевать и проглотить собственные губы. По ощущениям они сейчас как светофор пылают, сдавая со всеми потрохами.
– Эвана как над тобой поиздевались, – озадаченно почёсывая затылок, дядь Вова наворачивает вокруг Тимы круги, рассматривая его татуировки. – С асфальтом перепутали? У меня товарищ был, за кражу сидел, вот его примерно так же разукрасили на зоне.
Истерично хрюкаю от смеха, но тут же виновато вжимаю голову в плечи, вспоминая, что сама не без грешка и подобные шуточки легко применимы и ко мне самой.
– Дядь Вов, что хотели-то? – аккуратно перевожу беседу в нейтральное русло, переключаюсь на кролика, про которого, признаться, начисто забыла. А этот трусишка и не думал дёру давать: сидит, из треснутого шва медведя вату выгрызает. Ковыряюсь у крольчатника подольше, убирая его обратно в клетку, давая себе хотя бы несколько секунд переварить поцелуй.
– А, да, – Нечаева оставляют в покое. – Я ж тебя, Пань, вот с такой знаю, – для наглядности показывают пальцами "чуть-чуть". Маловероятный факт, но, допустим, его гиперболу я поняла. – Ты ж мне как родная…
– Ближе к делу, дядь Вов.
– Да я к вам с дружеской просьбой, так сказать: чай, не каждый день такие модные гости-то приезжают в нашу глухомань… – мнётся, юлит, делает вид, что стесняется, а на деле уже всё распланировал. Знаем мы его, тот ещё жук.
– Что ж ты юбки мнёшь аки девица красная? – шикает на него папа, а меня пронзает током. "Юбки мнёшь?" – это ж так, чисто для красного словца, надеюсь, брошено? Или нас всё-таки запалили? Если дядь Вова что видел, то всё – уже к вечеру в курсе будет и вся деревня.
– Та ну неудобно ж.
– Неудобно самогон бутылками воровать из сарая.
– Да когда это было! Сто лет уж прошло. И вообще, кто старое помянет, Аполлинариевич… сам знаешь, что будет.
– Знаю. И ты знаешь, Васильевич.
– И я знаю, – почёсывая темечко, по которому скорее всего когда-то и прилетело за алкашное клептоманство, оскорблённо куксится тот. – Короче, ребятки, по пятницам ж у нас стандартно танцы. Ну ты Пань помнишь, сколько туфель оттоптала. А вы ж, типа, звёзды столичные, и если бы вы согласись… ну это, то самое…
– Устроить концерт? – услужливо подсказываю. Других вариантов всё равно не остаётся, если вспомнить, что он у нас как раз вроде местной самопровозглашённой администрации и сам себя поставил ответственным за праздничные мероприятия.
– Во, концерт. Да, точно! Народ всем селом пришёл бы послушать, зуб даю.
Даже не сомневаюсь.Это ж на ещё пару недель вперёд тема для обсуждений гарантирована.
– Ну, конечно, дядь Вов. Выступим, о чём речь.
– Да? Ну и чудненько! Вот так сюрприз всем забабахаем! – получив желаемое, дядь Вова более не задерживается. Он человек обстоятельный: пришёл – решил – пошёл дальше решать, поэтому спешненько прощается, учёсывая искать приключения дальше. – Ну, я пойду чё ль? Я ключи вечерком занесу. Летняя площадка вся в вашем распоряжении, в любое время, естественно.
– Летняя площадка? – едва он скрывается из виду, Нечаев скептично взирает на меня со вздёрнутой бровью. – Какого рода летняя площадка? Три скамейки и беседка в чистом поле?
– Неважно.
– В смысле, неважно? А со мной посоветоваться прежде, не? Решила она.
– Согласись, неприятно когда ставят перед фактом, не удосужившись хотя бы оповестить заранее? – испытываю хоть какое-то моральное удовлетворение, давая маленького пинка его самоуверенности.
Ничего, не убудет с него, я же когда справляюсь с его постоянным: "Всё, я договорился". "Завтра в пять как штык на студии", "Ничего не знаю, так надо", "Какой маникюр, у нас съёмка в четыре"
