притащила террариум с пауком-птицеедом всё как-то само мирно урегулировалось.
А теперь вот мы делим один матрас на двоих. Правда к утру я оказываюсь на голом ламинате. Зато становится понятно, почему Гера с ней не торопится съезжаться – Софа по ночам не только всё одеяло отжимает, но и запинывает до синяков.
Если вчера, из-за насыщенного дня и долгой дороги у наших силы к закату заметно подсдали, то по утру молодая кровь снова кипит и клокочет. Народу много, кухня такую ораву не вмещает, поэтому завтракаем на улице, на почти достроенной террасе, сдвинув два складных стола.
С меланхоличной расслабленностью попиваю чай, наблюдая за развернувшейся самодеятельностью. Никогда бы не подумала, что две мои жизни, разные как лёд и пламя, пересекутся. Да не где-нибудь, а в отчем доме. Но нет, смотрите-ка, не только пересеклись, но и так лихо перемешались, что диву даёшься.
Хотя родители, сидящие рядом со мной, вряд ли думают так же. Судя по их лицам они старательно пытаются, но никак не могут понять, почему сезонное обострение закончилось, а пациенты до сих пор не выздоровели.
Близняшки уже выставили камеру на штатив и снимают видос с танцами у яблони.
Эльф гоняется по всему участку за петухом, намереваясь в доступной форме объяснить ему, что будить людей в пять утра дурной тон.
Чешир по пояс залел в курятник и снимает "один день из жизни цыпочек". Только и слышно: "я дико извиняюсь, а вы здесь высиживаете яйца, да? Вам удобно? А сколько квадратных метров на одну курочку? А в программе поддержки улучшения жилищных условий для многодетных семей участвуете?".
Гера минут пять назад притащил брыкающуюся и потому завёрнутую шаурмой в одеяло Софу, а та, сильно не запариваясь, снова уснула. Прямо в тарелке. Ранние подъёмы – не её конёк. Здесь не поможет и литр кофе внутривенно.
– К нам приехал цирк? – синхронно с папой поворачиваем головы на появившегося Сашу.
У нас не принято звонить, стучаться или предупреждать заранее о приходе. Поэтому дети преспокойно носятся от дома к дому толпой мародёров, ища у кого что можно утянуть вкусненького, а взрослые могут зайти к соседям чисто за солью и задержаться до вечера, вспомнив о припрятанной хозяйкой бутылочке самодельного ликёра.
Может в маленьких деревнях нет лоска и здешние представления о прекрасном сильно отличаются от столичных, зато у нас есть кое-что, чего нет в городе: особый уют, общение без пафоса и атмосфера, которую понять можно, только если сам долгое время варишься во всём этом.
К чему я всё это, собственно? Да к тому, что Тима совсем не рад нежданному гостю и продолжает точить зуб за то, что весь вторник мы с Сашей провели вдвоём… в зоне его недосягаемости.
– Ага. Место в первом ряду, присаживайся. Только не сюда. Здесь занято, – извернувшись в узком проходе, демонстративно занимает он место рядом со мной. Хотя до этого сам снимал царящую вакханалию в прямом эфире.
– Вижу, – не менее демонстративно склонившись, меня коротко чмокают в губы. Два павлина, честное слово. Хвосты распушили и друг с другом соревнуются: чей круче. – Я ненадолго, болгарку только вернуть, – на край стола ложится громоздкий инструмент.
Папа своё добро сразу признаёт.
– Всё сделал?
– Да там на час работы. Ещё вчера доделал.
– Сашуль, садись, позавтракай, – мама уже в привычном режиме хлопочет, выискивая чистую тарелку. Порой кажется, что она вообще сидеть спокойно не умеет на одном месте.
Синдром "хозяйки" настолько крепко въелся в неё, что она даже смотря телевизор всё равно непременно что-то делает. Устроить генеральную уборку в двенадцать ночи? Пфф, раз плюнуть. Перестановку в три утра? Еженедельное занятие.
У меня оба родственника те ещё пчёлки: постоянно что-то делают, строят, чинят, ремонтируют. Один на участке развлекается, другая внутри дома. Смотрю иногда на них и понимаю, что я стала слишком ленива. Предоставляемые хаусом уборщица и повар заметно избаловали привыкшую с детства к труду сельскую душонку.
– Не, спасибо, – отказывается Саша, но ломоть нарезанной буженины из магазинной подложки, которую вместе с ещё тремя пакетами еды накануне привезли ребята, тихонько свистывает. – Мы уже. В город сейчас поедем. Кому что надо?
– Вроде нет, – задумчиво почёсывает бороду папа.
– Ты ж хотел эту… – вспоминает мама. – Ну длинную, как шланг…
– А, точно. Но это я потом сам посмотрю, надо диаметр сначала вымерять.
– В общем, позвоните, если что, – пожимает плечом Саша, послушно забирая у меня протянутый ему бутерброд. Позавтракал он, конечно. Знаю я как он кусочничает. – Зная маму, обернёмся всё равно нескоро.
– Но ты к началу-то вернёшься? – спрашиваю я.
– В семь, я помню, – меня снова целуют в губы, на этот раз чуть продолжительней. Это зубы Нечаева скрипнули или ножки складного стула под ним? – Ладно, мы погнали. Прошу прощения, – последнее уже обращено к Софе, занимающей в своём саркофаге слишком много места и мешающей нормально пройти.
– Ммм? – неохотно приоткрывает один глаз она, а вот оторвать голову от столешницы оказывается для неё непосильной задачей. – Ты ещё кто?
– Жених.
– Чей? Мой? Мне не надо, у меня уже есть, – бубнят сонно, отодвигая всё, что мешается и подкладывая под примятую щёку сложенные руки.
Саша лишь хмыкает, ловит по траектории пристальный взгляд Агаты, которым она сверлит его едва тот появился, и уходит. Едва цель пропадает из зоны видимости, её фокус внимания смещается на меня. Несколько секунд смотрит и как ни в чём не бывало возвращается к съёмкам.
Хм. И как это расценивать?
* * *
Перед выходом на сцену панический мандраж неизбежен, какая бы это ни была сцена. У меня так точно. А вот Тима в свете софитов как рыба в воде: ловит кайф начиная задолго до и ещё несколько часов после отходит.
Вот и сейчас, когда до официального начала остаётся меньше четверти часа, он едва ли не прыгает
